Викинг

Кари сказал, что у него на уме нечто важное. Что он желает открыть ей тайну. Что он мог бы хоть сейчас сказать об этом, тайном, да время поджимает, надо, дескать, торопиться…

– А куда ты торопишься, Кари?

– К скальду.

– Тейту?

– К нему.

– Не люблю его.

– Почему? – поразился Кари.

– Сама не знаю почему. Я боюсь мужчин, которые живут в лесу, у которых нет ни жены, ни детей.

Она подошла к лодке, чуть приподняла подол и уселась на узкую перекладину.

– Кари, ты подтолкнешь лодку?

Он ничего не ответил. Уперся ногами в песок, а руками в нос лодки. И легко спустил ее на воду.

– Надо просмолить, – сказал он громко.

Гудрид взмахнула веслами.

«Кажется, улыбнулась», – сказал он себе, стараясь не глядеть на лодку,

VI

Сколько он простоял столбом на берегу фиорда? Кари этого точно сказать не мог.

Когда же он, услышав какой-то треск за спиной, повернулся к чаще, увидел перед собой трех всадников. Были они одеты так, словно собирались на битву: в руках у каждого секира.

Кари от неожиданности опешил. А потом, хорошенько разглядев бородатые лица всадников и секиры, сказать по правде, оробел. Да, бородачи ничего хорошего не сулили.

– Кто ты? – спросил один из них.

– Я?

– А кто же еще? Не прикидывайся дурачком!

– Я – Кари, сын Гуннара.

– Которого? Того, что на хуторе у моря живет? Близ Безымянной скалы?

– Того самого.

Спрашивавший был рыж, лицо его было округло и походило на медную тарелку, на которой подают яблоки. Его товарищ, напяливший на голову некое подобие кожаного шлема, походил лицом на лося: вытянутые далеко вперед челюсти и приплюснутый нос. Лошадь третьего – совсем молодого щенка с дурацкими глазами – стояла поодаль.

– Послушай, – продолжал рыжий, – говорят, что ты и твой отец Гуннар вместе с соседями собираетесь на ловлю трески… Правда ли это?

– Правда, – сказал Кари, который никак не мог взять в толк, что же, собственно, происходит и чем вызван этот вопрос.

– Если так, – говорил рыжий, – если ты и впрямь собираешься на рыбную ловлю, если ты, сын Гуннара, полагаешь плыть со своим отцом… то не кажется ли тебе странным, что ты находишься здесь, на этой лужайке, а не там, где чинят снасти, конопатят бока кораблям и запасают ворвани на дорогу?

– Нет, не кажется.

– Это почему же?.. Почему ты так говоришь?

– Каждый говорит то, что думает.

Рыжий переглянулся со своими товарищами. Его, казалось, озадачили слова молодого человека – одинокого и безоружного.

– А по моему разумению, Кари, каждый думает, что ему в голову взбредет, но говорит – лишь трижды подумав.

– Так полагают многие…

Лось открыл рот, чтобы проворчать:

– Уж больно мы заболтались.

– Слышишь? – обратился рыжий к Кари.

– Каждый, кто не глух, слышит.

Рыжий удивился.

– Послушай, Кари, или как там тебя зовут!.. Разве ты ничего не смыслишь? Или прикидываешься простачком? Так знай: моя секира рубит от макушки до паха. Не так ли? – Рыжий с этим вопросом обратился к Лосю.

– Так! – поддакнули и Лось и юнец.

– На то и секира, чтобы она рубила, как полагается, – заметил Кари. Был он с виду очень спокоен. – Плох тот, кто, владея ею, не умеет ею пользоваться.

Лось рассмеялся:

– Да это же настоящий скальд! Где он поднабрался всего этого?

– У скальда же, – объяснил рыжий.

«Им все известно, – подумал Кари. – Следили они за мною, что ли?»

– А все-таки, Кари, ты должен дать ответ.

– Какой?

– Когда ты поплывешь со своими?

– За рыбой?

– Да, за рыбой.

– Это лучше всего знает мой отец.

Рыжий, казалось, едва сдерживал себя. Да и конь его нетерпеливо бил копытами землю.

– Хорошо, – сказал рыжий, – положим, ты – несмышленыш. Хотя, наверное, с удовольствием жрешь форель…

– Я не жру, – мрачно сказал Кари.

Все три сотоварища дружно прыснули. Рыжий сказал, что допускает, что Кари не жрет форель, а вкушает ее, подобно иному конунгу. Вполне допускает!

Вдруг он взмахнул секирой – воздух аж засвистел! – и сказал громко:

– Ну, вот что: я соглашусь с тобой, что ты ничего не знаешь о том, куда и когда уплываете вы за рыбой, но ты должен ответить и без промедления: зачем ты здесь, на этом самом месте, на этой зеленой лужайке, в это время?

«Наконец-то он спросил о том, что его больше всего интересует».

– Разве это твоя земля? – спросил Кари.

– Нет!

– Разве я твой раб?

– Нет! – У рыжего брызнула слюна.

– Объясни мне: в чем же я должен давать тебе отчет?

Кари рассудил так: «Если до сих пор они не убили меня, то несомненно хотят услышать от меня нечто…» И в этом он оказался прав.

Рыжий, казалось, набрался терпения. Он сказал:

– Здесь ты был не один.

– Верно.

– Здесь была Гудрид.

– И это правда.

– Что тебе от нее надо?

– Мне? – удивился Кари. Он не рисовался. Нет! Он и на самом деле не знал, что ему нужно от Гудрид. Он тянулся к ней, как растение к свету, к солнцу. Почему тянется растение? Кто на это может дать ответ? Да никто! Сам Один, создавший все сущее, едва ли ответит на это.

Почему он тянется к Гудрид? Может, оттого, что зубы у нее, как снежинки белые? Или потому, что голос ее звучит не так, как у других девушек?

Кари на мгновенье забывает, кто стоит перед ним и кому дает он ответ. И простодушно разводя руками и глядя прямо в глаза рыжему, тихо шепчет:

– Не знаю.

Рыжий поразился не столько словам Кари, сколько его позе – беспомощной, непонятно искреннему тону и глазам, чуть увлажненным.

– Не знаешь? – вопросил рыжий.

Он еще раз переглянулся с сотоварищами и пожал плечами.

Кари молчал. Было слышно, как шелестит листва в лесу, как поют птицы…

– Ладно. Заболтались, – сказал рыжий. – Так и быть: поверим, что ты ничего не знаешь. Но отныне знай одно… – Рыжий приподнялся на стременах и снова взмахнул свистящей секирой. – Знай одно и крепко заруби себе на носу: Гудрид не для тебя! Я говорю: ты ей не пара! И еще заруби: есть некий берсерк, который думает о Гудрид больше, чем ты. И который – настоящая пара Гудрид. Если ты захочешь поговорить с ним и услышать об этом сам, собственными ушами – приходи завтра в это же время к броду на Форелевом ручье. На всякий случай можешь вооружиться: тот витязь всегда готов к бою… Понял? А теперь наше последнее слово: оставь в покое Гудрид!