Викинг

— Сойдет? — спросил он.

Коваль взял универсальный эквивалент, взвесил на ладони, попробовал на зуб…

— Сойдет. Через две седьмицы приходи.

— А может, мы у тебя на огнище поживем-подождем? — предложил Клыч. — Зверя бить поможем?

— Нет! — отрезал Коваль.

— Нет так нет, — неожиданно легко согласился Клыч. И встал из-за стола. Его братки — тоже.

Я увидел, как Квашак тискает под столом нож, и на всякий случай приготовился пихнуть стол на опасных гостей. Хорошо, женщин в комнате уже не было…

Опять обошлось.

Клыч вполне вежливо поблагодарил за хлеб-соль, и вся банда вывалилась во двор.

Одноглазый прихватил бочонок, в котором булькало еще литра три-четыре. Я счел это хорошим признаком. Если планируют напасть, зачем забирать пиво?

Разошлись без эксцессов. Опасная компания погрузилась на лодку и отправилась восвояси.

Это и еще малая толика алкоголя в моей крови привели меня в благодушное настроение. Квашак тоже расслабился: сбросил тетиву с лука и убрал его в кожаный чехол.

А вот папаша его что-то забеспокоился: топтался на мостках, выглядывая маршрут Клыча со товарищи.

— Что-то не так? — спросил я.

— Мне этот Клыч известен, — проворчал Коваль. — Ему и семнадцати не исполнилось, как вече его к вире приговорило за смертоубийство. Отец его виру заплатил. Он купцом был не из бедных. Год спустя сгинул в чужих краях со всем товаром. Двор его хотели за долги забрать, но муж Клычовой сестры откупился за тестя. Однако с Клычом они не ладили, и новый хозяин шурину указал на ворота. Правда, выходное дал: бронь и коня. С тех пор о Клыче хорошего не слыхали. Говорили, одно время он в отроках у туровского князя ходил. Потом ватагу сколотил, но на разбое не поймали ни разу. Однако та кольчуга, которую он мне оставил, явно с убитого снята.

— Погоди, Коваль! — перебил я. — Кольчуга — вещь редкая и дорогая…

— Так и есть. Эта, правда, не из лучших, но и за такую на торге не менее трех гривен дадут. А поправить ее — и половины норегской марки много будет. Не просто так ее Клыч мне привез, а не к городским кузнецам. Видать, знают там, кто ее прежний хозяин.

Город, город… Надо бы о нем расспросить поподробнее. Не все же мне в сельской местности обретаться.

Но спросил я о другом:

— А почему бы тебе не отвезти эту кольчугу в город и не выяснить, с кого ее Клыч снял? Тут бы его и ущучили!

Коваль замотал головой:

— Толку не будет. Мы же не видели, как он убивал. Его спросят, он скажет: купил. Иль у татей отнял. А то и вовсе откажется. Крикнет, что я его оклеветать хотел. Ему пред богами лжу говорить — не впервой. А потом живи и жди: когда Клыч мстить придет.

Резонная точка зрения. Да и гривна обещанная, как я понимаю, лишней не будет.

— Что же тогда тебя беспокоит, Коваль?

— Поплыли они к огнищу Дубишка. Как бы худого не сделали?

— Так чего же мы ждем, батя? — Квашак услыхал и забеспокоился. — Давай пособим, а?

— Пособник… — проворчал Коваль. — Таких, как ты, Клыч пальцем давит. Может, и обойдется. Дубишко нам не родич. Пускай сам.

— Как же не родич! — воскликнул Квашак. — Забыл, что Дубишкину младшую сам за меня сговорил! Ну как нехорошее ей сделают?

— Ну, сделают, — пробормотал Коваль. — Что же, мы тебе невесту не отыщем?

Но я чувствовал, как мужик колеблется. Совесть спорила с осторожностью. Я не вмешивался. Мне этот Дубишко вообще до фонаря.

Совесть, похоже, победила.

— Пособим, — решил Коваль. — Сын, давай за веслами.

Обрадованный Квашак побежал к сараю, а Коваль повернулся ко мне.

— Не одобряешь? — спросил он.

Я пожал плечами: мол, не мое дело.

— Значит, с нами не пойдешь, — Коваль не спрашивал, констатировал факт.

Нечестный прием. Против Клыча и его банды Коваль с сыном вряд ли выстоят. Другое дело — и втроем мы не факт, что справимся. Разве что внезапность нападения поможет. Однако если за какого-то Дубишка мне рисковать не резон (а риск есть — игра тут идет по-взрослому, вон, хозяин рваной кольчуги — тому свидетель, мертвый, что характерно!), то с Ковалем и Квашаком я из одной миски ел. Нехорошо их вот так кинуть…

Мысли эти, надо полагать, легко читались на моей мужественной физиономии, потому что в глазах Коваля блеснул живой огонек:

— Или пойдешь?

— Пойду, куда я денусь. Только оружие бы мне подходящее… Как-то неуютно — с палкой против железа.

— Оружие есть! — Мой гостеприимный хозяин явно обрадовался. — Хорошее оружие! Зря, что ли, меня Ковалем кличут!

Глава восьмая, в которой выясняется, почему коваля зовут Ковалем

Это была кузница. Самая что ни на есть настоящая. С горном, наковальней и полным набором инструментария. Имелись также и мехи: примитивные, ручные. Снаружи, у входа, лежало несколько условно круглых каменюг, в которых я не без умственного усилия (никогда ведь не видел) угадал так называемые крицы — заготовки из сырого железа. Продукт древнейшего, домашнего, так сказать, доменного производства. О последнем я знал чисто теоретически, от своих приятелей-кузнецов, коих в прежней жизни было немало. Положение обязывало. Да и молотом помахать было интересно. И полезно. Получше, чем в тренажерке гири тягать.

Теперь стало понятно, почему у Коваля такое говорящее прозвище и почему именно ему заезжие бандюганы-разбойнички привезли ремонтировать кольчугу. И откуда у папы с сыном такой богатырский плечевой пояс, тоже понятно.

Не дожидаясь приглашения, я откинул кожаный полог-дверь и шагнул внутрь.

Коваль за моей спиной крякнул. Я оглянулся: что не так?

— Заходи, заходи, — он подтолкнул меня в спину. — Ты по роду храбрый или наговор знаешь?

— Наговор?

— В кузню заходишь — как в овин. Или у тебя с Хозяином Огня уговор?

Я ни хрена не понял и неопределенно пожал плечами.

— Не хошь — не говори, — разрешил Коваль. Этак с пониманием. Знать бы еще, что он такое понимал.

Коваль сунул мне в руки предмет, похожий на толстую тяпку. Сам взял такой же:

— Подсоби-ка…

Этими рычагами мы с двух сторон поддели здоровенную (тонны на полторы) каменюгу в углу кузни и сдвинули в сторону.

Под ней обнаружилась схоронка. А там — настоящий клад: несколько шлемов, латы, наконечники копий, десяток ножей, килограммов пять разнообразных наконечников для стрел, всякая мелочь. Все густо смазано жиром и проложено сухими деревяшками. Отдельно покоились дюжины две разнообразной формы свертков из просмоленного холста. Надо полагать, самое ценное.