Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко)

Анна Австрийская отметила пылкость, с которой были произнесены эти слова.

— Мне говорили, милорд, что у вас есть прекрасные имения, роскошный старинный дворец?

— Да, дворец моего отца, — подтвердил Бекингэм, опуская глаза.

— Это не только богатство, но и дорогие воспоминания, — вздохнула королева, невольно обратившись мыслью к прошлому, с которым люди расстаются так неохотно.

— В самом деле, — согласился герцог грустно, под влиянием такого вступления. — Прошлое, как и будущее, будит мечты у людей, способных чувствовать.

— Правда, — тихо сказала королева. — Из этого следует, — прибавила она, — что вы, герцог, человек глубоко чувствующий… скоро уедете из Франции, вернетесь в свои владения, к своим реликвиям.

Бекингэм поднял голову.

— Я этого не думаю, ваше величество, — проговорил он.

— Как?

— Напротив, я собираюсь покинуть Англию и переселиться во Францию.

Теперь пришла очередь Анны Австрийской выразить изумление.

— Как? — сказала она. — Значит, вы в немилости у нового короля?

— Нет, ваше величество, король оказывает мне безграничную благосклонность.

— Значит, у вас есть какая-нибудь тайная причина, которая руководит вами?

— Нет, ваше величество, — с живостью ответил Бекингэм. — В моем решении нет ничего тайного. Мне нравится жизнь во Франции; мне нравится двор, где во всем чувствуются вкус и любезность; наконец, я люблю, ваше величество, искренний характер ваших наслаждений, несвойственный моей нации.

Анна Австрийская улыбнулась тонкой улыбкой.

— Искренние наслаждения! — воскликнула она. — Хорошо ли вы подумали, герцог, об этой искренности?

Бекингэм что-то пробормотал.

— Не может быть такого искреннего наслаждения, — продолжала королева, — которое могло бы воспрепятствовать человеку вашего положения…

— Ваше величество, — прервал ее герцог, — мне кажется, вы очень настаиваете на этом.

— Вы находите, герцог?

— Простите, ваше величество, но вы уже второй раз подчеркиваете привлекательность моей родной Англии, умаляя очарование Франции.

Анна Австрийская подошла к молодому человеку и, положив свою руку на его плечо, вздрогнувшее от этого прикосновения, сказала:

— Поверьте, герцог, ничто не сравнится с жизнью на родине. Мне часто случалось вспоминать об Испании. Я прожила долгую жизнь, милорд, очень долгую для женщины, но, сознаюсь, не проходило ни одного года без того, чтобы я не пожалела об Испании.

— Ни одного года, ваше величество? — холодно произнес молодой герцог. — Ни одного года из тех лет, когда вы были королевой красоты, какою остались и сейчас?

— О, не надо лести, герцог, я могла бы быть вашей матерью.

Она вложила в эти слова такую нежность, которая проникла в сердце Бекингэма.

— Да, — продолжила она, — я могла бы быть вашей матерью и потому даю вам добрый совет.

— Совет вернуться в Лондон? — вскричал он.

— Да, милорд.

Герцог испуганно сжал руки, что не могло не произвести впечатления на женщину, которую дорогие ей воспоминания расположили к чувствительности.

— Так надо, — прибавила королева.

— Как? — воскликнул он. — Мне серьезно говорят, что я должен уехать, что я должен отправиться в изгнание?..

— Вы сказали — отправиться в изгнание? Ах, герцог, можно подумать, что ваша родина Франция!

— Ваше величество, родина любящих — страна тех, кого они любят.

— Ни слова больше, милорд, — остановила его королева. — Вы забываете, с кем говорите!

Бекингэм опустился на колени:

— Ваше величество, вы источник ума, доброты, милосердия. Вы первая не только в этом королевстве и не только по вашему положению, вы первая во всем свете благодаря вашим высоким достоинствам. Я ничего не говорил. Разве я сказал что-нибудь, что заслуживало бы такого сурового ответа? Разве я выдал себя?

— Вы себя выдали, — тихо сказала королева.

— Не может быть! Я ничего не знаю!

— Вы забыли, что говорили, вернее, думали вслух, при женщине, и потом…

— И потом, — быстро перебил он ее, — никто не знает о том, в чем я невольно сознался.

— Напротив, знают все, герцог: вам свойственны и достоинства, и недостатки молодости.

— Меня предали, на меня донесли!

— Кто?

— Те, кто уже в Гавре с адской проницательностью читал в моем сердце, как в раскрытой книге.

— Я не знаю, кого вы имеете в виду.

— Например, виконта де Бражелона.

— Я слышала это имя, но не знаю человека, который его носит. Нет, де Бражелон ничего не говорил.

— Кто же тогда? О, ваше величество, если бы кто-нибудь осмелился увидеть во мне то, чего я сам не хочу в себе видеть…

— Что сделали бы вы тогда, герцог?

— Существуют тайны, убивающие тех, кто их знает.

— Тот, кто проник в вашу тайну, безумец, еще не убит. Да вы и не убьете его. Он вооружен всеми правами. Это муж, это человек ревнивый, это второй дворянин Франции, это мой сын, Филипп Орлеанский.

Герцог побледнел.

— Как вы жестоки, ваше величество! — молвил он.

— Бекингэм, — печально проговорила Анна Австрийская, — вы изведали все крайности и сражались с тенями, когда вам было так легко остаться в мире с самим собой.

— Если мы воюем, ваше величество, то умираем на поле сражения, — тихо сказал молодой человек, впадая в глубокое уныние.

Анна подошла к нему и взяла его за руку.

— Виллье, — заговорила она по-английски с жаром, против которого никто не мог бы устоять, — о чем вы просите? Вы хотите, чтобы мать принесла вам в жертву сына, чтобы королева согласилась на бесчестие своего дома? Дитя, не думайте больше об этом. Как! Чтобы избавить вас от слез, я должна совершить два преступления, Виллье? Вы говорили об умерших. Умершие по крайней мере были почтительны и покорны; они склонились перед приказанием удалиться в изгнание; они унесли с собой свое отчаяние как богатство, скрытое в сердце, потому что отчаяние было даром любимой женщины, и бежавшая от них смерть казалась им счастьем, милостью.