Виктор Астафьев

В силу довольно случайных жизненных обстоятельств он стал педагогом, хотя никакого педагогического образования не имел. Работать ему отчаянно трудно. Но Валериан Иванович настойчиво и самоотверженно ищет пути к сердцам подопечных. Когда человеческие качества Репнина в полной мере раскрываются перед ними, он одерживает педагогические победы, когда же он является перед своими учениками «педагогом», то терпит поражение как человек.

В первом случае Репнин реализует свое человеческое предназначение, во втором — исполняет должностные полномочия. Но, конечно, главное для педагога — при всех обстоятельствах оставаться человеком. И Валериан Иванович Репнин — в такой интерпретации должности педагога — вполне ей соответствует.

В повести Астафьева «Кража» есть и другой значительный, не менее масштабный персонаж, чем этот учитель поневоле. Это предгорисполкома Ступинский, фактический хозяин города. Практически за все происходящее в детдоме, за деятельность бывшего белого офицера — спрос с него. Хотя образ Ступинского окрашен в суровые цвета времени, он предстает перед читателем как прагматичный и умный человек. Он понимает, что его возможности, в том числе и в кадровых вопросах, ограниченны. Поэтому он бережно относится к способным и талантливым людям, хотя при этом зорко отслеживает все происходящее вокруг.

Повесть «Кража» — одно из первых крупных произведений Астафьева, опубликована в 1959 году, когда писательское мастерство автором еще не было освоено в полной мере. Тем не менее он смело и реалистично показывает сотрудничество этих двух непохожих людей, воспроизводит реальный дух времени. Каждому из двух своих героев писатель отдает должное, а их соотнесенность, взаимодействие преподносит как единственно разумный и продуктивный путь для общества. Именно для этого он усиливает образ Ступинского, можно сказать, несколько поэтизирует его. Даже горожане из числа высланных признают, что хозяина им Бог послал разумного, он понимает, что без людей он дырка от калача, и потому «не оскорбит, не выгонит: в ночь-полночь приди, выслушает тебя как человека и по-человечески отзовется… По-человечески — это очень и очень умели ценить жители города Краесветска».

Астафьев пытается оградить «меченого» Репнина от мелких, бездарных и агрессивных представителей гороно Голиковой и Хлобыст. Другой вопрос, насколько хватит сил этому предисполкома, и не найдут ли в самом скором времени на него компромат активные интриганки. Понятно и то, что как бы ни прикрывал Репнина Ступинский, в атмосфере 1930-х годов долго этот союз удержаться не мог.

И не случайно, возвращаясь из повести в действительность, невольно вспоминаешь из рассказов Виктора Петровича, что Соколову, послужившему прообразом Репнина, предстоял по жизни дальнейший путь на север, в еще большую глубинку. Его перевели на остров Полярный, где он и прожил до конца своих дней.

Как считал Астафьев, И. Д. Рождественский и В. И. Соколов, все время напиравшие на него насчет «природных способностей», довершили дело его школьного образования. Виктор закончил шестой класс, но далее уже учиться ему не довелось, ибо детдомовский возраст кончился — 1 мая 1941 года ему исполнилось 17 лет. «Я должен был начинать самостоятельную жизнь, кормить и одевать сам себя, думать о дальнейшей судьбе».

Вскоре он поступил на кирпичный завод коновозчиком, подвозил с лесозавода отходы к топкам. Главной его целью стало — заработать денег на пароходный билет, выехать на магистраль и попробовать там поступить в какое-либо училище.

В конце концов так оно и случилось. Он устроился в Красноярскую железнодорожную школу ФЗО № 1, которая была создана на станции Енисей.

Глава третья СОЛДАТСКАЯ ПАМЯТЬ

Как-то в одной из наших бесед Астафьев заметил:

«Все же считаю, что судьба была ко мне щедра. И дядя Ваня, и дядя Вася убиты на войне, я вот — остался жив…

Хотя попал на войну сопляком, — не научился даже пить… Первый раз крепко загулял уже в Польше, перед третьим ранением. А ведь курил с тринадцати!

И во всех передрягах меня, пожалуй, вела и спасала книга. Я везде находил себе по вкусу книги, читал в самых неподходящих, даже немыслимых ситуациях и условиях.

Может быть, то, что сейчас наши ребята перекормлены книгами, и вредит им. Книга теряется среди многих вещей нашего времени, и таким образом, книга теряет свою исключительность. Я, например, каждую берег, свою ли, чужую… Если бы у меня тогда была какая-то своя любимая книга (о множестве и не говорю), я обязательно обращался с ней очень аккуратно, берег бы ее, обернул бы тщательно и везде таскал за собой».

Война и книга! Пожалуй, выросшее за последние двадцать лет поколение этого уже не поймет. Не потому, что оно «перекормлено книгами» (эта беседа с Астафьевым состоялась у меня еще в 1980-е годы, когда книгу еще боготворили), а потому, что в большинстве своем оно не способно оценить могучее воздействие книги на человека, поскольку читает мало или вообще не берет книгу в руки…

Когда началась Великая Отечественная война, Виктор находился в станке Курейка, работал там письмоводителем, конюхом, водовозом при сельсовете. В августе он отплывает из Игарки в Красноярск и в сентябре поступает учиться в Красноярскую железнодорожную школу ФЗО № 1, которая спешно была создана на станции Енисей. «Начали заниматься в декабре, в мае следующего года — закончили», — вспоминает Астафьев. Он был отобран в группу составителей поездов пригородной станции Базаиха. Работа оказалась очень тяжелая и опасная. Как-то он за смену так простыл, что чуть не помер…

Более года для Виктора и его сверстников война была далеко, но жили одними тревогами, одними заботами и надеждами со своим народом, испытывали общую боль, порожденную первыми неудачами на фронте. В повести «Где-то гремит война» (1966) отображены судьбы рано повзрослевших ребят. Образ героя повести чем-то сродни Толе Мазову из «Кражи». И роднит их не столько схожесть судеб, сколько схожесть их внутреннего мира.

Страницы повести знакомят нас с жизнью юных сибиряков, которые после ФЗО выполняют очень важную, ответственную работу на железной дороге. Здесь возникают свои трудности и конфликты, но выше них — гражданское чувство ребят, встревоженных вестями с фронта. Им уже трудно объяснить самим себе целесообразность своего пребывания в тылу, когда враг у стен Москвы и Ленинграда, настойчиво рвется к Волге.

«Что делается вокруг? Зима. Голодуха. Драки на базарах. Втиснутые в далекий сибирский город эвакуированные, сбитые с нормальной жизненной колеи, нервные, напуганные, полураздетые люди, стиснув зубы, преодолевают военную напасть, ставят заводы, куют, точат, пилят, водят составы, крутят руль, кормят себя и детей. И, как нарочно, как на грех, трещат невиданные морозы…»

Эвакуированные в Сибирь из европейской части России — в основном женщины, дети и старики, им трудно войти в новые условия жизни. Хотя они спаслись от бомбежек, им голодно и они буквально рыщут по полям, выискивая мерзлую картошку. Из нее они готовят так называемые «драники», чтобы подкормить своих детей, ослабленных стариков. Все они напряженно ждут вестей с фронта и морально поддерживают себя мыслями о подвигах таких же как и они людей. Вот и Ленинград воюет, а там, в блокаде, стократ тяжелее. Идет война, жестокая и кровопролитная, однако у героя повести есть все основания сказать: «Беда не разъединяла людей, а сближала их».

Война — везде. «Всегда думал, что война — это бой, стрельба, рукопашная, но там, где-то далеко-далеко. А она вон как — везде и всюду, по всей земле моей ходуном ходит, всех к борьбе за жизнь требует и ко всякому своим обликом поворачивается».

Жестокость времени не притупляет доброты и отзывчивости. Перед самым Новым годом герой повести получает письмо от своей тетки, в котором та слезно молит его приехать. Парень знает, что без причины она не стала бы тревожить его. А причина в такое время только одна — беда.