Виктор Астафьев
Шрифт:
Сейчас, одновременно ведут со мною переговоры о постановке картин по моим произведениям три студии. „Всякому овощу свое время“, — гласит житейская, честная русская пословица. Видимо, я, „как овощ“, созрел для кино…
С приветом
В. Астафьев
4 октября 1976 г.».
Но — вернемся к переписке В. П. Астафьева с Е. А. Тяпкиной, в которой, совершенно неожиданно для многих, выявляются важнейшие стороны мировоззрения писателя.
«Дорогая Елена Алексеевна!
Простите меня, Бога ради, что я затянул с письмом. Давно получил я Ваше письмо, но работал, как
Я безвылазно в деревне. Иногда удается выплыть на речку, поудить, сходить в лес по грибы, хотя старушки-шуструшки наши и вышаривают ближний лес, я все же немножко нахожу после них, и они удивляются: „Эко же! Мы эт-то не токо выходили, а и вылежали всю траву, а он где-то и сыскал!..“
Очень их удивляет и то, что я сам варю обед, колю и пилю дрова, копаю картошки, выношу помойки: „ли ко, ли ко писателё — от наш тоже, как человек!!.“ И очень они, иные из них, разочарованы этим. Вот кабы барином был, белоручкой, так зауважали бы! Ах как мы навыдумывали наш народ! Убожества в нем и дури нисколько не убавилось, невзирая ни на какую „зарю“. Вот живут в соседях две старухи, обе приехали из города на лето. Одна вкалывает дни и ночи, другая — ходит губы поджавши, сплетничает.
„Что же Вы Фане-то (сестре) не помогаете?“ „А я начальница!“ — У нее, видите ли, зять работает в Череповце мастером в заводе, и вот она попутно с ним „начальница“ и уж считает, что начальнику, — и значит и ей, — и делать ничего не следует. Ну, где еще может такое говно взрасти, кроме как на Руси и в Африке?
Журнальчик, вшивый „Экран“, так и не дал поправку. Более того, рассердившись на мою жалобу, и гонорара мне не заплатил, посчитав рассказ перепечаткой. Свиньи!
Редактора только что перевели из „Смены“, ну если так себя вести будет, переведут из „Экрана“ в Цека комсомола, там не хватает безответственного и похабного народа.
Как Вы здоровы? Как живете-то? Пишите, не обижайтесь, что я подолгу не отзываюсь. Запутался в делах. Поздней осенью, скорей всего в ноябре, я долго буду в Москве, — редактировать буду книгу, — и тогда мы повидаемся.
А пока кланяюсь и желаю Вам всего самого наилучшего, вперед всего — здоровья.
Ваш Виктор Астафьев».
Даты этого и последующих писем не установлены. Можно только, судя по содержанию, с уверенностью сказать, что последние из них написаны уже на рубеже 1970—1980-х годов.
«Дорогая Елена Алексеевна!
Не секите, а просто отрубите мою повинную голову — в декабре был в Москве, на пленуме, и со дня на день собирался Вас навестить, были дела, друзья и прочее, а потом взял да и загрипповал, и пришлось давать тягу домой, а тут внук тяжело болен был, сейчас уж, слава Богу, все наладилось, погода суше, морозней и я себя лучше стал чувствовать, но из дому уехал в лес — нет возможности работать, а тут срочно две верстки надо было читать, вот и смылся, и лишь вчера закончил работу.
Сегодня начал отписываться, отвечать
на поздравления, а то ведь стыд и срам, никого и не поздравил с Новым-то годом.Припоздало пусть, но поздравляю Вас и желаю того, что для Вас пока главное — здоровья! Здоровья! Здоровья! Рад, что Вы „оквартирились“, убегли от соседа-полковника, они только со старухами и горазды воевать, а на фронте в блиндажах сидели под тремя-четырьмя накатами и „героически“ посылали на смерть нас — солдатишек.
Сейчас я собираюсь в Ленинград на неделю, потом вернусь сюда же и буду заканчивать „Последний поклон“. Хочется до весны разделаться с этой книгой окончательно и весной уехать со съемочной группой на Родину — „Мосфильм“, режиссер Мансуров, экранизирует мою повесть „Перевал“ (условное название ф-ма „Сретенье“, если пропустят?!). Надо бы мне отдохнуть, авось хоть за счет фильма удастся.
Летом выйдет моя новая книга — она будет у Вас, а в феврале меня собирался вызвать по финансово-договорным делам, так я уж непременно навешу Вас, а предварительно позвоню (будучи в Москве, я еще не знал, что Вам поставили телефон).
А вы знаете, Елена Алексеевна, я ведь пробовал себя в театре, написал драму „Черемуха“, и она с успехом идет в театре им. Ермоловой и у нас, в Вологде. И пьеса, и спектакли, по правде сказать, мне не очень, но… кажется, эта „первая ласточка“ поможет мне написать настоящую пьесу, которую я вынашиваю. Вот только времени почему-то не стало доставать… для работы, т. е. на главное-то! О других новостях, только хороших! (худые новости пусть на месте лежат), я Вам доложу при встрече, а пока по-сыновьи Вас обнимаю и целую Ваши добрые руки.
Преданно Вас любящий В. Астафьев».
«Дорогая Елена Алексеевна!
Я и все мое семейство поздравляем Вас с Новым годом! Все мы, в том числе и наш маленький, но шустрый уже внук — Витенька, желаем Вам доброго здоровья, душевного покоя, интересных встреч и неиссякаемого Вашего жизнелюбия!
А мы закончили фильм: „Сюда не залетают чайки“, по известной вам повести „Перевал“ — скоро выйдет на экраны — посмотрите. А еще я закончил „Последний поклон“ — работал много.
Кланяюсь Вам В. Астафьев».
«Дорогая Елена Алексеевна!
Еще на съезде мне передали Ваше письмо, и я очень ему обрадовался.
Особенно меня обрадовала весть о том, что Вы еще и снимаетесь.
Ну, молодец! Ну, умница! В Вашем возрасте больше стонут и жалуются, старушки, и ждут пустого, словесного утешения. А Вы вон как хорошо себя ведете и достойно живете.
Дай Вам Бог и дальше держаться бодро и находить радости в труде и интересном досуге. А Бог Вам за это воздаст толикой здоровья.
Я все хочу Вас навестить, но Москва меня так изматывает в 3–4 дня, что сил остается лишь на то, чтоб добраться до дому.
Журнал „Театр“ с Вашей статьей непременно найду и прочту, и напишу Вам, а я, в свою очередь, прошу Вас написать хотя бы вкратце все, что Вы мне рассказывали о Милице Корьюс (Милке, как вы ее по-девичьи назвали) — это страшно любопытно. Никто мне не верит, когда я пытаюсь пересказать то, что Вы говорили.
Напишите, хоть я понимаю, как Вам это делать нелегко. А я попробую это подработать и напечатать в „Литературной России“. Договорились?!