Виктор Шкловский
Шрифт:
Затем началась история Шкловского на фронте.
Что происходило на русско-германском фронте летом 1917 года?
В июне, а именно 18-го числа, началось наступление русской армии, и так вышло, что оно стало последним в этой войне.
В 1917 году вообще было много всего «последнего». Старый мир кончался, и многие воспоминатели это видели. Главный удар осуществляли 7-я и 11-я армии, а 8-я, куда попал Шкловский, двигалась на Галич.
Продвижение её было успешно, Галич был взят, а 28 июня армия закрепилась на реке Ломнице.
Беда была в том, что наступление выдыхалось. Резервов не было, началось брожение, Корнилов отправил телеграмму командиру корниловцев Неженцеву: «…До меня дошли слухи, что мои ударные батальоны… пришли в полное расстройство и отказываются исполнять свой долг. Объявите всем ударникам, что я не допускаю и мысли, чтобы среди них оказались предатели и изменники. Примите все меры к установлению порядка…»
Десятого июля Корнилов стал командующим Юго-Западным фронтом, да только уже произошёл так называемый «Тарнопольский прорыв» — немцы прорвали фронт. «Армия обезумевших тёмных людей, не ограждённых властью от систематического разложения и развращения,
Восстановленная 14 июля 1917 года смертная казнь не помогла, и началось отступление.
По биографиям Шкловского кочует приказ № 2794 от 5 августа 1917 года по 8-й армии Юго-Западного фронта. Во втором параграфе приказа говорится:
«Помощник комиссара Временного правительства 8-й армии, младший унтер-офицер Запасного броневого автомобильного дивизиона — Виктор Борисович Шкловский… награждён Георгиевским крестом 4-й степени…
3 июля сего 1917 года, будучи в 638-м пехотном Ольгинском полку 16-го армейского корпуса и узнав, что полку дана трудная задача и полк колеблется, решил лично принять участие в бою под деревней Лодзяны у реки Ломницы. Сидя в окопах, он под сильным орудийным и пулемётным огнём противника подбадривал полк. Когда настало время атаковать противника, он первым выпрыгнул из окопов и увлёк за собою полк. Идя всё время впереди полка, он перешёл четыре ряда проволочных заграждений, два ряда окопов и переправился через реку под действенным ружейным, пулемётным и орудийным огнём, ведя всё время за собой полк и всё время подбадривая его примерами и словами. Будучи ранен у последнего проволочного заграждения в живот навылет и видя, что полк дрогнул и хочет отступать, он, Шкловский, раненый, встал и отдал приказ окапываться».
Однако никакого 38-го пехотного и, более того, никакого Ольгинского полка в списках армии времён Великой войны нельзя найти. Будто вовсе его и не было, а это ошибка писаря, очередной подпоручик Киже.
Это действительно описка: 638-й пехотный полк был Ольтинский, а не Ольгинский.
Кстати, осенью 1915 года в армию был мобилизован другой, в будущем знаменитый человек — Иван Васильевич Панфилов [23] . Он был выпущен из учебной команды с присвоением звания унтер-офицера и направлен в тот самый 638-й Ольтинский пехотный полк. В марте 1917 года полк в составе 160-й пехотной дивизии (при XVI корпусе) прибыл на Юго-Западный фронт. К лету Панфилов стал фельдфебелем и командиром взвода. После июльских боёв 160-я дивизия была расформирована.
23
Иван Васильевич Панфилов (1892–1941) — генерал-майор, Герой Советского Союза (посмертно). В 1918 году добровольно вступил в Красную армию, служил в 1-м Саратовском пехотном полку 25-й Чапаевской дивизии; окончил двухгодичную Киевскую объединённую пехотную школу. Член ВКП(б) с 1920 года. В 1941 году командир 316-й стрелковой дивизии, которая вела бои на Волоколамском направлении; погиб в бою под Москвой.
Так что, возможно, в 1917 году Шкловский бежал по одному Галицийскому полю с Панфиловым под немецкими пулями.
Будущего Героя Советского Союза Шкловский переживёт на 40 лет.
Биограф Лавра Корнилова пишет:
«Понимая невозможность наступления, Корнилов стал выравнивать фронт…
Провал наступления, общее падение боеспособности стали предметом обсуждения на совещании командующих фронтами и членов Временного правительства в Ставке 16 июля. Председательствовали Керенский и Брусилов. Корнилов отсутствовал, находясь на фронте, но прислал телеграмму, в которой требовал принять закон об ограничении политических свобод в армии, утвердить положения о статусе комитетов и комиссаров, возвратить дисциплинарную власть офицерству. Юго-Западный фронт представлял Савинков. Он, а также командующий Западным фронтом генерал-лейтенант А. И. Деникин поддержали Корнилова. Савинков подчёркивал, что меры по укреплению фронта должны утверждаться Ставкой совместно с правительством. Тем самым можно было избежать борьбы фронта и тыла, сохранить единство власти.
Слава Брусилова померкла после поражения под Тарнополем. Необходим был новый главковерх, и Савинков снова выдвинул кандидатуру Корнилова. На этот раз военный министр, Керенский, только что подавивший в Петрограде вооружённое выступление гарнизона, колебался недолго. „Отношение ген. Корнилова к вопросу о смертной казни, его ясное понимание причин Тарнопольского разгрома, его хладнокровие в самые трудные и тяжкие дни, его твёрдость в борьбе с большевизмом… поселили во мне… уверенность, что именно ген. Корнилов призван реорганизовать нашу армию“, — писал Савинков.
18 июля, пробыв в должности командующего фронтом всего неделю, Корнилов был утверждён верховным главнокомандующим. Его карьера достигла зенита»{43}.
Спустя 60 лет Шкловский рассказывал Владимиру Лифшицу [24] : «В Первую мировую войну мне вручал Георгиевский крест генерал Корнилов. Хотел целоваться. А я не хотел. Подставлял щёку…»
В своём дневнике 1917 года Корней Чуковский описывает вернувшегося с войны Шкловского: «24 июля. <…> Мы пошли в Интимный театр и видели там Виктора Шкловского, к-рый был комиссаром 8-й армии. Он рассказывает ужасы. Он вёл себя как герой и получил новенький Георгиевский крестик. Замечательно, что его двоюродный брат Жоржик ранен на западном фронте — в тот же день. Когда Шкл. рассказывает о чём-ниб. страшном,
он улыбается и даже смеётся. Это выходит особенно привлекательно. — „Счастье моё, что я был ранен, не то застрелился бы!“ Он ранен в живот — пуля навылет — а он как ни в чём не бывало».24
Владимир Александрович Лифшиц (1913–1978) — поэт, сосед Шкловского по дому; участвовал в создании коллективной мистификации — напыщенного и самодовольного писателя Евгения Сазонова, печатавшегося на последней странице «Литературной газеты». Степень близости Лифшица с моим героем можно оценить по его дневниковому отрывку о Шкловском: «Лежит в постели в полосатом синем халате. „Я хороший писатель“. (После того, как мы с Ириной в два голоса хвалим его „Жили-были“.) Я: „В. Б., так может сказать Евгений Сазонов…“ Немного смутился… — „Нет, я нормальный писатель. Я много работаю. Нет, я всё-таки хороший писатель. Лучше всего мне удаются описания Петербурга. Впрочем, я не очень хороший писатель. Я должен был бы работать больше. Затем, у меня всё от первого лица. У меня нет интриги“ (19.2.74)».
Сентиментальное путешествие только начиналось:
«Человек спит и слышит, как звонит звонок на парадной. Он знает, что нужно встать, но не хочет. И вот он придумывает сон и в него вставляет этот звонок, мотивируя его другим способом, — например, во сне он может увидать заутреню.
Россия придумала большевиков как сон, как мотивировку бегства и расхищения, большевики же не виновны в том, что они приснились.
А кто звонил?
Может быть, Всемирная Революция»{44}.
Глава пятая
ПЕРСИДСКИЙ КОВЁР
Персидский ковёр состоит не из ниток, а из судеб. Различить их можно, только приблизив глаз вплотную.
Шкловский уехал в Персию.
Поехал он туда со своим знакомым Таском, комиссаром Временного правительства [25] .
Там Шкловский встретил одного старого знакомого, который «был в панике»:
«…он приехал на Восток и ждал Востока пёстрого, как павлиний хвост, а увидел Восток глиняный, соломенный и войну совершенно обнажённую. Нигде не была так ясна подкладка войны, её грабительская сущность, как в персидских щелях. Неприятеля не было. Где-то были турки, но они отделены от нас горами с непроходимыми перевалами, где верблюд проваливался в снегу по ноздри. Конечно, турки только с невероятными усилиями могли проникнуть к нам, как они и сделали в 1914 году.
Но дело было не в них. Дело было в Персии, занятой русскими войсками уже 10 лет.
Мы пришли в чужую страну, заняли её, прибавили к её мраку и насилию своё насилие, смеялись над её законами, стесняли её торговлю, не давали ей открывать фабрик, поддерживали шаха. И для этого нами держались войска, держались даже после революции. Это был империализм, и главное — это был русский империализм, т<о> е<сть> империализм глупый. Мы провели в Персию железную дорогу, создали в Урмийском озере флот, провели колоссальное количество дорог по долинам, проложили дороги через перевалы, в которых со времён Адама не было никаких дорог, кроме ишачьих троп, где курды только кострами выжигали самые тяжёлые места и выковыривали потом раскрошенный камень чуть ли не ногтями.
Денег в Персию было убито много. И всё это было бесполезно, всё это был крепостной балет. Мы жали и душили, но не ели труп» {45} .
25
О Ефреме Яковлевиче Таске Шкловский пишет так: «Ефрем Таск был старый партийный работник, меньшевик. Специальностью его в партии являлась установка подпольных типографий». Был избран на Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов (3–24 июня 1917 года) от фракции социал-демократов меньшевиков (в списках значился как Таско); военный комиссар 7-го Кавказского корпуса. В Архиве Президента РФ (Оп. 24. Д. 410. Л. 288) он значится под датой 25 августа 1937 года: «Центральный аппарат УГБ НКВД УССР (Кат. 1)». Первая категория — это расстрел.
Говорить о конкретных датах сложно.
Когда Шкловский писал биографию Льва Толстого, то сам заметил следующее: «Лев Николаевич, рассказывая про Герцена, вспоминал, что встречал его полтора месяца каждый день; получается — сорок пять раз, но Толстой находился в Лондоне шестнадцать дней — значит, через пятьдесят почти лет эти дни по своему значению, по резкости мыслей, много раз передуманных, утроились».
Так и здесь — перемещения Шкловского по земле вплоть до середины 1920-х годов имеют стёршиеся даты и не имеют точных координат.
В этих скитаниях родилась масса точных наблюдений и метких слов — неустойчивая, взрывчатая смесь.
Что-то вроде пироксилина.
Так выпало Кавказскому фронту, что он остался вне внимания обывателя.
На Кавказе воевали всегда, и то, что случилось там во время Великой войны, провалилось в кровавую яму всеобщей истории. Нет, спроси армянина, что там было, и как армянин он тебе скажет, даже если он сидит у лотка с апельсинами где-нибудь в Архангельске.
Он тебе расскажет и про 1915 год, и про город Октемберян.
Но прочий народ только удивится.
А армянская армия ещё в мае 1918 года дралась с турками у Сардарапата. Она не пустила их в Северную Армению, и оттого там стоит большой памятник. История армянской войны при советской власти не была тайной, но не была и обшей историей. Оттого о резне и войне говорили южнее Кавказского хребта много, а севернее его — мало.
И оттого история эта рассказывалась в разных местах страны по-разному: где глухо, а где скорбно.
Если разглядывать карту военных действий, то видно, каким лакомым куском для любителя альтернативной истории эта война является.