Виктор Васнецов

А вот письмо от 14 июля: «Согласен выписать краски из Германии от фирмы „Мевес“… Работаю, слава богу, усердно. В Киев привезу основы всех композиций…»

Седок удобно расположился в пролетке и, улыбаясь, разглядывал очень высокие облака, похожие на овечью отару. Багаж – несколько преогромных папок и саквояж. Извозчик, скашивая глаза на седока, терпеливо ждал приказания. Но седок совершенно никуда не торопился.

– Тебе хорошо – стоять, – пожаловался извозчик лошади. – А нам за постой платы нет, нам за езду платят.

Седок назидательную беседу услышал и нисколько не обиделся.

– Тепло! – сказал он с удовольствием. – Люблю теплую осень.

– Трогать, что ли?

– Трогай.

– А далеко ли?

– Вот этого я как раз тебе и не могу сказать, – засмеялся седок. – Владимирский собор знаешь? Новый, только что построенный?

– Хе! Новый! Я дитем был, когда его начали ставить. Строители-то нынче – одно жулье!

– Всякие бывают. Честные тоже. Вези меня, братец, в такое место, где квартиры сдают. Чтоб и от центра было недалеко, и от собора тоже.

– Можно на Большую Владимирскую, возля Золотых Ворот. Там меблированные комнаты госпожи Ильинской.

– Вот и слава богу! Вези к Ильинской. Как там у нее насчет клопов?

– Не живал, потому как рылом не вышел. У Ильинской чисто. Господам комнаты сдает.

– Ну что ж, – сказал седок. – Стало быть, Киев.

– Киев, Киев, – закивал головою извозчик. Васнецов комнату снял светлую и просторную. Поменял сорочку, причесал перед зеркалом бороду, достал из саквояжа новехонький синий парусиновый халат, взял длинный мунштабель, пачку кистей, палитру. И с корабля – на работу.

С Праховым сошлись у дверей собора.

– Виктор?!

– Адриан!

– Когда ты приехал?

– Только что.

– И сразу быка за рога?

– Что же откладывать? Сегодня начну, назавтра меньше останется. Убудет.

– Убудет?! – захохотал Прахов. На голоса вышли двое в блузах.

– Знакомьтесь, – представил Прахов. – Господин Васнецов Виктор Михайлович, а это – господа Сведомские. Александр Александрович, Павел Александрович.

Руки жали дружески, а поглядывали внимательно.

У каждого своя стена, но работа бок о бок.

Братья Сведомские были погодками, старший, Александр, Васнецову был ровесником.

Разговор затеялся чересчур громкий, чересчур беззаботный. Все понимали, что это маленькая бравада, скрывающая страх, страх перед многотрудной работой.

Зашли в собор, постояли, глядя на громаду белого центрального корабля, потихоньку разошлись, деликатно оставив Васнецова наедине с мыслями. А тот и не думал впадать в высшую задумчивость.

– Начну-ка я с малого потолка, разомнусь на травках! – окликнул он Прахова.

– Ну, что ж! – согласился Адриан Викторович. – С травок, так с травок.

Малый потолок был узкой полосой в алтаре, отделяющей или скорее соединяющей четырехугольник главного корабля с полукруглой абсидой.

Рука не дрогнула, когда первая изумрудная полоса легла на белую стену. Но тотчас дух перехватило, застонали жилки на висках. Сунул кисть в мунштабель, перекрестился. Так перед пахотой крестьяне осеняют себя крестным знамением. Пошел кистью махать, покуда спина не заломила. А спина заломила уже минут через двадцать. Сошел с лесов. Поглядел на работу: пятнышко, как от воробья. Стоял, озираясь.

«Господи, да возможно ли такую махину разрисовать? Ничего, брат, ничего. Конечно, это не холсты пачкать, не досточки резать! – почему-то было очень весело. Какое же легкомысленное существо – человек. Сказали – распиши храм, тотчас и глаза вытаращил: чего не расписать – распишу».

– Вот и распиши! Распиши!

Забежал на леса. Ухватился за кисти, как утопающий за соломину.

Ему казалось, что со стороны он похож на пианиста, играющего бравурную музыку – кисти у него так и летали в руках: зеленая земля, умбра, охра, зелень, перманент.

«Нет, – сказал он себе уже через полчаса, – нет».

Это значило – не пианист он и рисование – не игра на рояле… Работа пошла спокойная, медлительная, и оттого быстрая. Быстрая, потому что было видно – дело делается. Вспомнилась кисть-метла, которой декорации мазал.

Ничего-то нет случайного! Вся прежняя жизнь вдруг показалась ему сознательной старательной подготовкой к сегодняшнему дню. Даже странники, рассказавшие о райских птицах Алконост и Сирин. Ведь вот он, рай, начинается под его кистью.

Поглядел на сияющую белизной абсиду. Здесь будет Богородица с младенцем. На золотом небе. А по краю, с обеих сторон, размахнут крылья предвестники Богородицыного благословения – серафимы.

Сердце замерло от красоты, которая уже существовала в мире! Правда, пока что только в сердце его.

– Виктор Михайлович!

Он посмотрел вниз: Сведомские.

– Пора на обед! Эмилия Львовна опоздания не терпит.

Пробка хлопнула о потолок и упала на тарелку Васнецова.

– Это знак! – ахнула Эмилия Львовна.

– Пробка знает именинника! – засмеялся Адриан Викторович. – С почином тебя, Виктор Михайлович!

Выпили бокалы стоя, серьезно. Обед был праздничный, люди все милые. Улыбки не сходили с лица.

– Васнецов, – спросила Эмилия Львовна, – а ты знаешь, благодаря чему ты здесь?

– Благодарю кому – знаю.

– Не кому, а чему?

Виктор Михайлович развел руками.

– Благодарю чуду, миленький Васнецов.

– Чуду?!

– Верно! Верно! – сиял очками Прахов. – У нас, брат, даже документ на чудо имеется.

– Эта история – держите меня! – воскликнула Эмилия Львовна. – Адриан прилетел из Питера на крыльях – государь одобрил проект: расписать собор в русском духе. По сему высокому случаю было шампанское.

Завтрак был среди своих, а во главе стола восседал милейший «вечно второй».

– Это Баумгартен, – подсказал Прахов. – Наш вице-губернатор. Поедешь делать визиты, познакомишься. Впрочем, я сам тебя с ним познакомлю.

– Итак, шампанского было очень много, – продолжала Эмилия Львовна, – и в конце концов они остались вдвоем: Александр Павлович и Адриан. Тут нашего профессора и осенило немедленно ехать в собор.