Виктор Вавич (Книга 1)

– Брось!
– сказал в лицо Виктору этот человек. Виктор цепко держал его за рукав тужурки.

– Брось, говорю!
– полушепотом сказал рабочий и глянул Виктору в глаза - ненавистно, приказательно. На минуту ослабла у Виктора рука, и рабочий вывернул плечо, и пошел, пошел, не побежал.

– Этого, этого!
– крикнул Виктор. Рабочий ускорил шаг.
– Стой, сволочь!
– Виктор бежал, сжав зубы. Двое городовых бросились следом.

– Держи!

Рабочий стал, обернулся.

– Чего надо?
– крикнул зло.

Городовые кинулись. Рванули, с треском рвалась тужурка, - рабочий вырывался, хотел вывернуться из одежи. Виктор вцепился в блузу и тряс, тряс рабочего, - у Виктора скривились губы, и слезы выступили на глазах, и он все тряс, тряс человека.

– Иди! Иди, сволочь, когда говорят! Когда говорят!
– повторял Виктор.

– Да я... по своему делу... здесь живу...
– говорил рабочий. Обалдел, что ли?

– Когда говорят!.. когда говорят!..
– твердил, задыхаясь, Виктор и тряс, что есть силы, закрутив блузу на кулак.

– В часть его прямо?
– подбежал старший.

– В часть!.. когда говорят!
– сказал, захлебнулся, Виктор.

Двое городовых за руки повели человека. Виктору хотелось догнать и ударить его с размаху - ярость осталась в руке. Он побежал вдогонку, чтоб что-нибудь, чтоб хоть распорядиться. Крикнуть зло. И вдруг от домов отбежала женщина. Босая, выбежала на снег. Она вприпрыжку спешила по мосткам за арестованным.

И Виктор услышал, как запавшим голосом приговаривала женщина:

– Ой, Филя, родненький! Ой, родненький же мой!

Виктор видел, как рабочий резко мотнул ей головой, и она стала на снегу.

Виктор поровнялся. Женщина не видала его, смотрела вслед городовым.

Виктор стоял секунду.

– Если не виновен, то ничего не будет, - сорвавшимся голосом сказал Виктор.
– А что ж босиком...

Женщина глянула на него глазами во всю ширь - пустыми, сквозными. Вдруг заревела и опрометью бросилась прочь.

Виктор шел назад, колени слегка подрагивали. Издали увидал черные деревянные усы помощника.

– У вас уж полон двор!
– говорил он на всю улицу.
– Выводи! скомандовал он городовым, они все на него смотрели.
– По одному! Считай! Закурим, - вполголоса обратился он к Виктору.

Виктор совался по карманам, хватал и выпускал портсигар - не узнавала рука.

– Пожалуйте, "Молочные", - помощник твердой рукой протянул большой портсигар.

Папироса тряслась в губах у Вавича, а помощник спокойной рукой старался прижечь ее горячим концом своей папиросы.

Стоптанные люди чернели на снегу площади, и большая железная тачка, с глубоким серым кузовом, осталась посреди пустоты перед заводом. Невдалеке валялся втоптанный в снег красный флаг.

Помощник пристава спешно шел с двумя городовыми.

Он поднял флаг, стряхнул и секунду глядел, держа перед собой. Хмуро глядели городовые.

– Убери, как есть!
– и помощник сунул флаг городовому.

– Человек там, ваше высокородие, -другой городовой шел от тачки.

– Спрятался?
– и помощник, насупясь, решительно зашагал к тачке.

Он заглянул через борт и увидал серое, пухлое лицо. Игнатыч бессмысленно моргал правым глазом и мычал.

– Ты... кто же?
– спросил помощник. От завода через площадь бежали люди, в пиджаках, в барашковых шапках пирожком, и махали издали руками.

– Конторские, - сказал городовой, - ихний, значит, - и отвел глаза от Игнатыча.

Казаки в узком проулке гнали, оцепив, кучу людей. Лошади топали по мосткам, оступались, теснились у самых заборов, отжимали в ворота баб. А бабы голосили, в кривых платочках, раздетые, на морозе, и тянули дети писком. Казаки не глядели, напряженно улыбались и колотили нагайками мелких лошадок, и кричали: "пошел! пошел!" - и люди сбивались и почти бежали.

И вдруг крик, и оглянулась вся улица, повернули на миг головы казаки. Бабий истошный крик последними охами рвал воздух, шатал стены.

– Федьку! Ой! Мальчика моего! Зачем?.. Господи?.. Ироды! Феденьку.

Двое несли за четыре угла на пальто мальчишку. Белое лицо свернулось вбок, и неловко, по-мертвому, завернулась под голову рука в толстом рваном рукаве. Казаки поддали шагу и бегом погнали людей. Хорунжий зло свел брови и поскакал по мосткам вперед.

Шарфик

– ПРЯМО не знаю, как вы один пойдете. Ей-богу, вас еще шатает. Наденька делала строгие глаза, губами улыбалась, помогала Дуняше напяливать на Башкина пальто. Башкин блаженно щурился и шатался больше, чем шатало. Он никак не мог запахнуться, - заковыривал в петлю пуговку, и она выскакивала, и Башкин слабо хихикал и бросал расхлябанно руку.

– Шарф, шарф!
– закричала вдруг Наденька.
– Дуняша, мой вязаный.

И Наденька на цыпочках тянулась и обворачивала шею Башкина теплым шарфом. У Башкина губы млели пьяной улыбкой, и он поворачивал шею, - по ней заботливо бегали Наденькины ручки, заправляли шарф.

– Смотрите, не больше пяти минут - здесь, мимо дома, - Наденька погрозила пальчиком, - а то Дуняшу пошлю. Башкин совсем сощурил глаза от улыбки.

– И с лестницы осторожней, - крикнула Наденька в дверях.

Башкин совсем расслабил ноги и шлепал ими вразброд по ступенькам. Дверь захлопнулась. Башкин шлепнул еще раза два ногами и, перегнувшись через перила, лег животом и поехал вниз.

"Что ж? А мне трудно идти, - весело думал Башкин, - пусть даже увидят. Что такое, скажите!"

И он забарабанил губами, как дети. На улице было тепло, только снег не решался таять, и весенним, мутным, задумчивым стоял в улице воздух. Вдруг, среди зимы, замечталась погода. И воздух обнял Башкина, и Башкин сосредоточенно, осторожно зашагал по панели. Он стал глядеть, как воробей клевал на солнце дымящийся навоз, клевал, оборачиваясь, вертя головкой.

"Вот тоже...
– прошептал Башкин задумчиво и не мог придумать, что тоже.
– Ничего тоже - пусть клюет", - немного обиделся Башкин и зашагал, наклоняясь на каждом шагу.

Улица бесшумно стояла в теплом облаке. И вдруг в конце, - Башкин плохо видел близорукими глазами, - в конце где-то сбилась у забора кучка. Другая быстро пошла навстречу Башкину. Башкин задышал чаше. Кучка шла за человечком. Человечек с ведерком.

"Я больной, я ни при чем", - рассудительным тоном подумал Башкин, поднял брови и стал к стене.

Человечек не дошел до Башкина, он стал, и куча народа обвила его со всех сторон. Башкин осторожно зашагал, он слышал гул людей, и в гуле была тревога, высокой нотой билась тревога над толпой людей.