Вилена

— Еще только две минуты, Сашенька, очень прошу тебя…

— Но… — И дальше было не разобрать приглушенный шепот матери.

— Умоляю, еще минуту…

И потом там, под козырьком веранды, неясный шум и тишина, очень гулкая, напряженная тишина, в которой можно различить скрип поворачивающихся звезд, невидимых за обвальным снегопадом.

Прикрывая горло тонкой рукой, Вилена с треском захлопнула форточку, спрыгнула на пол и увидела в окно, как громоздкая фигура, напоминающая шкаф, сутулясь более обычного, пересекла двор и сразу за калиткой растворилась в снегопаде.

— Что там за шум у тебя, Вилена? — спросил из-за перегородки отец.

— Я проветривала комнату, — не сразу отозвалась Вилена.

— Да ведь и так холодно. — Отец повернулся на диван-кровати. — Я думаю, не протопить ли нам на ночь еще раз?

Вилена не ответила. Она лежала с открытыми глазами, и предметы, расположенные в комнате, постепенно проступали из небытия. Письменный стол на двух тумбах, в которых нашли приют ее старые куклы и игрушки. Допотопный желтый комод с металлическими ручками в виде перевернутой створки морской мидии. Стул с необыкновенно высокой спинкой, сиденье которого было обито натуральной кожей п так хорошо и вкусно пахло. Раньше этот стул находился в кабинете у отца, и она очень любила сидеть на нем и читать какую-нибудь умную книгу, составляя список вопросов на отдельной бумажке. Вечером, вернувшись из института, отец серьезно и подробно отвечал на каждый ее вопрос. А потом купили новую мебель, и стул переехал сюда, на дачу. И здесь Вилене было уже нетрудно отстоять его для своей комнаты. А еще шифоньер горбился в углу, привалившись спиной из деревоплиты к простенку. На нем лежал разобранный подростковый велосипед со спущенными, жалкими шинами.

— Доченька, ты спишь? — различила Вилена настороженный шепот матери.

Вилена слышала, как поднималась мать по деревянной лестнице на второй этаж, сопровождаемая бурными напутствиями чем-то взволнованной Аглаи Федоровны. Теперь она могла даже отличить ее дыхание от дыхания снега за окном и разглядеть в темноте ее профиль, срезанный по пояс лестничным люком.

— Виленочка, доченька, ты в самом деле спишь? — вновь спросила мать.

— А что случилось? — не выдержал, откликнулся из-за перегородки отец.

— Ох, извини, я тебя разбудила? — быстро и уже погромче заговорила мать. — Я только хотела спросить, поели вы или нет. Там в холодильнике всего полно: холодец, сыр, колбаса…

— Спасибо, Саша, мы поели.

— Как-то нехорошо получается, Эрик, — вздохнула мама. — Мы у Горелкиных, а вы одни здесь. Почему ты не пошел с нами?

— Я не хотел оставлять Вилену одну.

— Но, возможно, пошла бы и она…

— Вряд ли… Ведь недаром она так похожа на свою прабабушку… Извини, Саша, я хотел еще немного позаниматься…

— Да, конечно. — Мама выдержала длинную паузу и вдруг с неподдельной горестью сказала: — А мне было так одиноко без вас…

Когда Вилена возвращается в покинутое Сияние, она, к своему удивлению, обнаруживает здесь палача. Это так странно, что она чуть было не вернулась назад, готовая вновь превратиться из принцессы-снежинки в обыкновенную Вилену, но в последний миг разглядела жертву палача. Что-то огромное, темное, зловещее, похожее на шкаф, неуклюже скользило по пространству Межвременья, и все хрустально-прозрачные снежинки равнодушно сторонились этого чего-то, проникшего в царство Северного Сияния через запертую стеклянную дверь. Вилена отвернулась и безмятежно поплыла по кругу, а когда вновь взглянула туда, где был шкаф, увидела лишь большую грязную кучу снега, тяжело осевшую на задворках ее царства.

— Вы только взгляните, сколько за ночь снега навалило, — отдергивая штору, сказал утром отец.

Вилена, еще лежавшая в постели, бросилась к окну и на мгновение ослепла от белого нестерпимого сияния, ударившего ей прямо в глаза. А когда она разомкнула веки и еще раз взглянула — не поверила глазам. Посередине двора в небольшом сугробике стояла высокая пушистая елка, нарядно украшенная игрушками и щедро расцвеченная флажками и блестками…

— И елочка во дворе за ночь выросла, — сказал отец тихим голосом, в котором чувствовалась легкая улыбка. — Да сразу с игрушками, нарядная.

— Вилена, доченька, — сонно сказала мама, — растопите, пожалуйста, с папой печку, а я сейчас встану.

Внизу, у печки, почему-то особенно холодно и неуютно. Все кажется чужим и чуть ли не враждебным. Перед топкой небрежно валяется обувь Аглаи Федоровны, конечно же, сырая. Она даже не знает, что обувь надо ставить в припечек или на загнеток.

С вечера заготовленные сухие щепки загораются от крошечного кусочка бересты. А через пять минут в топке начинается ровный упругий гул, который так любит слушать Вилена. Все меньше становится дыма, огненные завитки постепенно сливаются, и вот уже единое пламя, синеватое внутри, выгнутое в сторону дымохода, туго бьется в кирпичные стены, облизывает чугунную крышу и, наконец, бросается к темному, закопченному выходу. Тяга большая и Вилена немного прикрывает вьюшку, чтобы тепло сгорающих дров успевало накалять хитрые проходы обогревателя, идущего колодцами вдоль всей печки. Про колодцы и обогреватель она знает потому, что прошлым летом вместе с отцом помогала старому печнику. Не уставая рассказывать про секреты своего мастерства, этот печник как-то необыкновенно ловко поворачивал кирпичи в крупных красных руках. Например, он говорил, что раньше печи клали так, чтобы на них и лежать можно было. Вроде бы их сбивали из глины большими деревянными молотками… Внутри такой печи мог выпекаться хлеб, круглый, с хрустящей корочкой, а наверху одновременно могли спать и согреваться люди. Такое трудно себе представить, но…

— Вилена, ты уже растопила? — удивленно спросил отец, спускаясь по лестнице. — А я пока очки нашел… Хорошо, я в таком случае пошел за дровами.

Вода, пролившись из чайника, сворачивается в маленькие мутные шарики и ошпаренно катится по раскалившейся плите.

Вилена надевает свою шубку, шапку, повязывает длинный шерстяной шарф и в маленьких аккуратных валенках выбегает на улицу. На веранде она сталкивается с отцом: высоко вскинув голову, почти ничего перед собой не видя, он несет огромную охапку сухих березовых дров.

На улице свежо, чисто, снежно. Невысокое еще солнце в радужном ореоле — к морозу, который Вилена ощущает почти сразу же: он пощипывает уши и щеки, заставляет спрятать руки в карманы шубки.

Вокруг елки сильно припорошенные следы — большие и поменьше. Все понятно: Кира увязалась за Мишей.

Елка пока что почти как живая: еще густо-зелены ее иглы, упруги широкие ветви, не шелушится и но осыпается кора. Но через неделю, через две она умрет, а затем скорее всего сгорит в их печке, как горят в ней сейчас березовые поленья, некогда бывшие белоствольными деревьями. Глупо, конечно, устраивать сюрприз за счет погибшей елочки.

Вилена медленно обходит елку, потом быстро большими буквами пишет на снегу: «Неспасибо тебе!» Немного подумав, она решительно собирает игрушки с елки и этими игрушками выкладывает свои слова. Теперь даже издалека видно, что написано на снегу: «Неспасибо тебе!» На восклицательный знак ушла очень красивая, яркая сосулька.

Проваливаясь в рыхлом снегу, Вилена медленно идет в сторону леса, но так и ие доходит до него, потому что в валенки набился снег, растаял и вымочил ноги. Она поворачивает к даче и видит, как сказочно красив сейчас их домик, по самые окна затопленный сугробами, с ровным синим столбом дыма над острой двускатной крышей. А вон и окно ее спальни, вновь расписанное морозом…

Когда Вилена возвратилась, все уже встали, умылись и теперь сидели за большим столом, молча наблюдая за тем, как мама готовила яичницу с ветчиной.

— Вилена, доченька, ты не замерзла? — обеспокоенно повернулась к ней мама, гладко причесанная, со слегка подкрашенными ресницами — красивая, строгая, какой она бывает по вечерам на экране телевизора.

— Виленочка, девочка, умывайся и садись за стол. — Аглая Федоровна доброжелательно смотрела на нее крупными, бесцветными со сна глазами. — Сейчас будем завтракать.