Вилла Пратьяхара

— Ну, твой дом называется «пратьяхара». Что-то же ты в это вкладывала, или я ошибаюсь, и ты просто начиталась книжек? Ты же мне не поверила, что читать вредно.

— Ну что-то я, наверное, и вкладывала. Только не просветление.

— Просветление — заезженное слово. Никто толком не понимает, что оно значит. Я не говорю о нем, я говорю о простоте жизни, каком-то балансе, покое, когда внутри тебя не возникает никаких душераздирающих противоречий и конфликтов. Это единственное, что мы можем. А просветление не зависит от нас. Как мне сказал мой учитель, просветление — это подарок Бога, награда, дар, поощрение, и подписываются такие приказы не на земле. Другими словами, что бы ты ни делал, как бы из кожи вон ни лез, ты не можешь сам его достичь.

— То есть я правильно поняла, что ты здесь, потому что отчаялся найти что-то в Тибете?

— Не правильно. Все, что я там искал, я уже нашел. Я говорил тебе, что у меня все быстро получается? Шучу. Не пугайся. Я же сказал уже, я просто живу . Я больше ни за чем не гоняюсь, ни за земным, ни за духовным. Мы не знаем нашего будущего, нам неизвестны планы богов на нас, в такой обстановке ничего спланировать невозможно, — это утопия, абсурд. Мы все все равно умрем, и это единственное, что тут гарантировано. Вот тибетцы верят, что умирая, мы перевоплощаемся в другом теле. Это знают все, но не все знают, что между воплощениями проходит четыреста земных лет. Понимаешь? Четыреста! Тебе не кажется после этого, что наши жалкие шестьдесят-семьдесят лет, которые мы проводим тут, это не главный кусок нашей жизни? Хотя бы просто статистически. Четыреста лет там и семьдесят тут! То есть выходит, что земная жизнь — это самый короткий отрезок, по сути, ожидание тех четырехсот лет, просто мост между двумя берегами. А какие могут быть цели на мосту, кроме как перейти на тот берег, и, по-возможности, остановиться ненадолго и полюбоваться открывающимся видом? Плюнуть в пропасть, сфотографироваться, ну покачаться еще можно, если мост подвесной… Кстати еще о статистике. Знаешь, сколько в среднем уходит жизней на то, чтобы душа достаточно развилась и избавилась от перерождений? Что ты затихла? Это был вопрос.

— Ну… я не знаю. Думаю: у кого как. Мы все тут разные, такое ощущение, что не на одной и той же стадии находимся. Иногда такие уроды попадаются!

Арно усмехается и на миг дотрагивается до моего колена.

— Правильно, у кого как. Но все-таки порядок хотя бы назови? Сколько жизней?

— Ну… десять?

— И я так думал. Нет, тибетцы абсолютно уверены, что в среднем на это уходит от пяти до десяти тысяч жизней.

— Но это…

— Знаю. Уже считал. По срокам мы вписываемся, — шепотом смеется Арно. — Я тоже первым делом подумал, что столько жизней, помноженные на четыреста лет интервала между ними, просто не впишется в сроки существования человечества. Нет, посчитал и вышло, что все прекрасно вписывается. Можешь поверить. Так что твоя пратьяхара — это, собственно, правильное состояние, учитывая все обстоятельства. В пределе это и есть просветление. Но правильное. Пратьяхара — это отстранение, в том числе и от цели. А просветление, в том смысле, что его понимают западные люди, это цель, а цель возбуждает эго и становится от этого недостижима. Хотя тут такие тонкости начинаются, что я боюсь тебя утомить. Европейцы, американцы, австралийцы уже лет двадцать, как массово поехали на Восток. Русские немного, как обычно, подотстали, но это не страшно, догонят. Тут и бежать-то некуда, двадцати лет вполне хватает, чтобы уловить всю никчемность наших желаний. Статистика по просветлениям белолицей части планеты удручает, и в этом довольно быстро разбираешься. Индия, Непал, Тибет запружены медитирующими туристами, но никто там так ничего и не нашел по большому счету. Потому что у нас дико неправильный подход, мы привыкли ставить цели и пожинать плоды немедленно. Мы вообще ориентированы на цель, любыми средствами. А те же тибетцы так не живут. Они ориентированы на процесс, на состояние, поэтому они расслаблены. Они знают , что ничего быстро достичь нельзя, и все решает Бог, ну или высшие силы… это как тебе больше нравится это называть. Поэтому тибетцы иногда просветляются. А мы нет. Мы цепляемся за цель, за желание просветлиться, цепляние — это привязка, канат, цепь, которая нас никуда не пускает. Наши эго от этого только растут и никакая пратьяхара невозможна, хоть какой дом ее именем назови. Дом — это тоже привязка, причем ого-го какая! Извини, я не хотел тебя обидеть… У меня тоже есть дом. Даже два. Парижскую квартиру я сдаю, на эти деньги и живу. Да это не важно, это все внешнее, а мы говорим о внутреннем.

Арно опять садится, опираясь на стену и продолжает через минуту уже спокойнее.

— Да я не один такой. Не знаю, как у вас, а на Западе таких как я много. Даже слово новое придумали — downshifting, типа упрощение жизни, движение не в сторону улучшения материального, а наоборот. Не вверх, а вниз по социальной лестнице. Многие уезжают на острова, в Тайланд, на Бали, некоторые даже в Африку или Латинскую Америку, кто как может устраиваются, некоторые заводят маленькие бизнесы, кому-то хватает денег просто от сданной квартиры.

— По-твоему, Лучано — дауншифтер?

— Ну, в своем роде, да. А что он тут еще делает? Пытается разбогатеть на Ингрид, по-твоему? Сколько я за ним не наблюдал, он просто живет. Работает, но это не та работа, что была у нас у всех там . Играет на трубе, часто подолгу замирает и смотрит на море, не замечала? Он просто живет в моменте, не стремится ни к чему. И, кстати, его нельзя заподозрить, что ему просто природы в Италии не хватало. Эта жизнь, о которой я говорю, складывается не из природы. Его Сицилия — одно из красивейших мест в мире, так что не ради моря и внешних красот он сюда приехал.

— А за чем?

— Ну… это сложно сформулировать. Возможно, один из ключевых факторов — отсутствие здесь людей. Люди, они… знаешь ли… фонят . С ними тяжело оставаться собой, не заражаться постоянными желаниями. А если ты чего-то сильно жаждешь — то не получишь. Это такой есть закон. Знаешь, как Будда просветлился? Отказался от жизни, от всего, не ел, довел себя почти до голодной смерти, из кожи вон лез, все перепробовал и никак. И только когда ученики в нем разочаровались и ушли, сам он плюнул на все и тоже уже встал уходить, вот только тут его и накрыло.

— Забавно. А до этого ему мешало желание просветлиться?

— Выходит, что так. Желания — вообще самое страшное, что есть в жизни, и самое неискоренимое. Они заложены всей нашей европейской культурой, всем менталитетом. Они растут в частности из христианства, это очень изгаженная и искореженная религия, одна из самых удаленных от Бога. Возможно, здесь виной то, что она вынуждена была существовать в самом технологически продвинутом обществе, где люди уже изверились во всем. Она примитизирована и популяризирована настолько, что люди давно потеряли нить, суть того, что говорится. Хотя говорится в ней то же, что и в других религиях. На закрытом уровне она еще сохранилась, но на внешнем, народном — церковь уже больше напоминает социальный институт, нежели религию или философию. Ватикан — это отдельная страна, причем очень не бедная… Единственное, что запечатлелось в массовом сознании — это заповеди, да и то потому, что уж больно похожи на уголовный кодекс. Да и цель у них такая же, — они нужны просто, чтоб мы тут все друг друга не поубивали как звери. Христианство уже давно не ориентировано на то, чтоб мы что-то по-настоящему поняли или… Извини, как ни стараюсь, никак не могу избежать этого чертова слова — просветлились. Да и корить христианство за это, пожалуй, и не надо. На самом скрытом уровне оно, так же, как и все другие религии знает, что просветление недостижимо по нашей воле. Это дар, и наступает оно всегда внезапно, а не как следствие совершенных тобой поступков. В этом смысле все религии равны и говорят об одном и том же, просто на разных языках и адаптируя смысл под социо-культурные особенности той местности и того времени, в которой живет их паства… Ты еще не спишь?

— Нет. Я думаю. Что же тогда можно считать подходящей религией для нашего времени? Ну… неустаревшей, адаптированной под наши новые социо-культурные…

— Ну а чем тебе не нравится дауншифтинг как религия?

— А во что тут придется верить?

Арно опять тихонько смеется в темноте:

— В себя, дорогая Паола! Как это ни плачевно — только в себя. В этом и заключается ее «адаптированность» к нашему времени.

Неожиданно его рука хватает меня за плечо:

— Тссс… Слышишь?

Я расширяю глаза от ужаса.

— Что?!

Нащупав топор, Арно держится одной рукой за стену и медленно привстает на колени.

— Где-то за стеной… — почти неслышно шепчет он. — Не шевелись, я сам. 

22

В темноте я чувствую дыхание Арно. Его рука крепко стискивает мое запястье. Мы оба замерли и прислушиваемся к тишине. Дом, как кладбище в полночь, дышит своей жизнью, поскрипывает старческими стенами, шуршит невидимой пылью и дрожит стеклами под порывами ветра, но ни один из этих звуков не напоминает человеческий шум. Снаружи бьются о камни короткие волны, шелестит потревоженная листва.

— Я ничего такого не слышу, — шепчу я в самое ухо Арно.

Он молчит и сжимает мою руку крепче, кивком показывая в сторону коридора и ванной комнаты. Я прислушиваюсь уже более направленно и улавливаю легкий поскрип ставня. В нем подозрительно отсутствует хаотичность, присущая произвольным звукам, производимым природой. Еле слышно, но очень ритмично, жутко, именно по-человечески ритмично, ставень раскачивается туда-сюда. Или вернее — его раскачивают !

— Это в ванной. Там нет щеколды, и я примотала веревкой. Кто-то дергает ставень, пытаясь расшевелить узел, — шепчу я одними губами.

Прислушавшись еще, я становлюсь абсолютно уверена в своей догадке. Это не ночная галлюцинация. Судя по всему, ночной визитер проникает в дом именно через это окно. Подняв глаза к потолку, я пытаюсь представить себя, беззащитно спящей там — наверху, в спальне, в пустом доме — с вором или маньяком, спокойно разгуливающим по первому этажу, и волосы у меня встают дыбом. Даже сейчас, крепко держась обеими руками за Арно и имея явное преимущество перед взломщиком (как ни крути, нас двое, мы вооружены и знаем, что он здесь, а он даже не догадывается о нашем присутствии), меня парализует от ужаса.