Вилла Пратьяхара

Паспорт, заверил меня Арно, будет самый что ни на есть настоящий, с таким можно передвигаться по миру без всяких проблем, но напоследок все-таки настойчиво посоветовал внимательнее присмотреться к самой Новой Каледонии. Страна островная, уютная, большей частью заселена эмигрировавшими французами. Круассаны, горячий шоколад и развитый художественный вкус населения гарантированы, следовательно ничто не помешает мне прокормить себя, по-новой занявшись моими фарфоровыми светильниками, оживив свою умершую галерею. Название «Lux in tenebris» Арно полностью одобрил. «Немного помпезно, но ничего, привлекает внимание, и, главное, соответствует истине».

Очередная волна с шумом разбивается о прибрежные камни, чуть не переворачивая лодку, и два тайских парнишки, вызвавшихся переправить меня на отцовский баркас, нервно ежатся, с нетерпением поглядывая на нас. Я уже забралась на борт и прижимаю к себе пакет с наспех собранной Арно поклажей: немного денег, бутерброды и вода, а также самые необходимые предметы, вроде полотенца, зубной щетки и солнечных очков, «это чтобы тебя море не слепило».

— Ах да, — Арно, кажется, нервничает. — Чуть не забыл!

Мне в руку ложится блокнот.

— Вот, в дороге вдруг заскучается? Так можно начать рисовать. Лампы там… или не знаю. Что захочется. Это мой блокнот, но я им не пользовался, так, пара первых страниц заняты… всякой ерундой, а в остальном он совершенно пустой.

Я дотрагиваюсь до руки Арно, все еще придерживающей лодку.

— В этой новой жизни ты все сделаешь по-другому. Так, как ты на самом деле хочешь. Сама, самостоятельно. Ты поймешь, если еще не поняла, что никакой гармонии и покоя не может быть, если перекладывать это занятие на других. И, кстати, поскольку внешнее ничего по сути не значит, то тебе вовсе необязательно жить на острове. Это я выбрал, мне так нравится. А ты построишь свою жизнь где захочешь, и, кто знает, может, это окажется Лондон или Нью-Йорк? Хотя, отстойные города. Но я не настаиваю. Делай, как тебе лучше. Я… Хотя нет. Все! Езжай! Главное, миновать рифы, а там уже глубоко и волна пойдет потише. Я останусь смотреть на берегу.

Я киваю.

— И еще… Если у тебя возникнут какие-то проблемы, то ты можешь написать мне на имэйл, я оставил адрес, там, в блокноте. И паспортные данные свои тоже оставил. Скажи Себастьяну, он поможет тебе сделать доверенность на мое имя, я продам «Виллу Пратьяхару» и вышлю тебе деньги. Пригодятся на первых порах.

Я заставляю себя оторваться от Арно и растерянно окидываю взглядом замерший на скале белый дом.

— Не грусти, — говорит Арно, — он тебе больше не понадобится. Пратьяхара может быть только внутри нас.

Я закусываю губу, еще раз киваю и, чуть задержав пальцы на его руке, даю им соскользнуть. Боясь встретиться с Арно глазами, я перевожу взгляд себе под ноги. Там уже вовсю плещется вода.

— Мадам, надо быстро. Берег опасно, много острый камень, море совсем плохой, — не выдерживает таец, выглядящий постарше, и мы с Арно немедленно, словно испугавшись, что не сможем расстаться, что из нас вырвутся какие-то необратимые слова, хором соглашаемся, что пора отчаливать.

Арно отталкивает лодку, пошатывается под ударом волны, морщится, вероятно, от попавшегося под босую ногу острого камня и, так и не оторвав от меня взгляда, пятится к берегу. Я сажусь спиной к нему и лицом к еще черному горизонту, но через какое-то время все-таки не выдерживаю, оборачиваюсь, рискуя потерять равновесие, и вглядываюсь в темноту. Француз помечен в ней крошечным, подолгу загорающимся и гаснущим мотыльком сигареты. Я всматриваюсь в берег, пытаясь запомнить как можно больше деталей — белесые скалы, щемящий сердце, но согревающий душу огонек от сигареты, плеск острых колючих волн — не думая, что еще увижу Арно когда-либо в этой жизни и не боясь, что выдам взглядом разрывающие меня одиночество и грусть. Пожалуй, впервые я смотрю на Арно открыто, не скрываясь. По крайней мере теперь, когда жалкое наше суденышко отделяют от берега не менее пятнадцати метров, это безопасно. Оставшийся на острове загадочный француз ничего не сможет прочесть на моем лице, я для него — лишь сгорбленный черный силуэт на фоне лунного моря.

Штормовой ветер так и не пригнал ливень, но стихнуть при этом — не стих. Учитывая, что оставшиеся в доме прихвостни вскоре забеспокоятся и начнут поиски Тащерского, ждать до утра мы сочли слишком опасным. Проводив меня, бессильную и спотыкающуюся, к себе домой и наспех отпоив горячим чаем, Арно сбегал сначала к Лучано — забрать мой, так удачно хранящийся там паспорт, потом к своим знакомым рыбакам — договориться о переправке в Малайзию. Во сколько это ему обошлось, он категорически отказался признаваться. Кажется, я и не очень настаивала. Единственной проблемой оставалось попасть на рыбацкий баркас. Из-за отлива и сильного ветра ни одна тяжелая деревянная лодка не прошла бы рифы. И тут я вспомнила про свою надувную калошу, подаренную мной Сэму. Уже с вещами, одетая в доходящую мне почти до колена сухую рубашку Арно, перепоясанную его же платком так, что получилось жалкое подобие туземного платья, я постучалась в бунгало немца. Надо думать, к тому моменту на дворе стояла уже совершеннейшая глухая ночь, но приличия не трогали меня. Там долго шуршали, шушукались и совещались, прежде чем открыть, и, когда я все-таки заглянула в приоткрывшуюся щель, то поняла почему. В дальнем углу грубой самодельной кровати, словно Венера, закутанная в простыни, испуганным изваянием замерла Барбара. Я улыбнулась ей самой приветливой из всех улыбок, на которую была способна в данных обстоятельствах, и встревоженная маска на ее лице ожила, сменившись радугой солнечных красок. Выслушав мою просьбу, Сэм закивал, наспех сунул ноги в резиновые вьетнамки и, придерживая одной рукой намотанное на бедра мохнатое полотенце, поспешил проводить меня за дом. Там, прямо на подсвеченной луной, словно присыпанной инеем, серебристой траве лежала, слегка завалясь на один бок, моя роковая и еще недавно проклятая мною надувная лодка. Скрещенными китайскими палочками, на дне покоились заново выкрашенные Сэмом и будто, как и я, обретшие новую жизнь, весла.

Сейчас они зажаты в проворных руках тайских парнишек. Подростков, почти мальчишек. От небогатой жизни быстро взрослеешь. На голове одного из них повязана красная хулиганская бандана, у другого на плече не татуировка, а простая переводная картинка с Микки-Маусом или чем там сейчас увлекаются современные азиатские дети. Поблескивающие под луной мокрые и неимоверно тощие ноги обоих упираются в скользкое резиновое дно. Я еще раз («самый последний», обещаю я себе) оборачиваюсь на берег. Огонек больше не светится, растворенный во мгле, но я чувствую, Арно все еще там.

Конечно же, я не спросила его ни о чем. Наши дороги разошлись, и в накатившем на меня покорном состоянии это воспринимается единственно возможным. Ну не просить же у человека, считанные часы назад подарившего тебе жизнь, успокоительного и тупого бабьего счастья? Рай в двухместном шалаше, разбухшее от стирки корыто, мыльная пена на ее щеках, свежедобытый хворост на его загорелых плечах и, где-то на заднем плане, кабачковые оладьи? Арно дал мне гораздо больше. А человеческому сердцу всегда всего мало, вот оно и щемит, к этому давно уже стоило бы привыкнуть.

Я заставляю себя отвернуться и смотреть вперед. Там, робким гостем, боящимся оторвать людей от чего-то важного, застенчиво стучится в наше полушарие следующий день. Над горизонтом медленно намечается новая жизнь. Сначала бледно-фиолетовая, но на глазах набирающая силы полоска света вступает в права, разливая, будто парное молоко, нежно-желтоватые и божественно-розовые тона над постепенно успокаивающимся морем. Ветер, как только мы миновали опасные рифы, как по мановению волшебной палочки, стих. Море приходит в себя, восстанавливаясь после пережитого волнения. Волны еще островаты и тут и там покрыты вспенивающимися гребешками, но видно, что глубоко внутри пучина уже опять готова стать ласковым и воспетым в туристических брошюрах бирюзовым зеркалом Сиамского залива. Неожиданно мне вспоминается, как я ехала сюда впервые, так же сидя на корме и любуясь на подвижные мокрые голени тайских лодочников. Только тогда был закат, а сейчас, наоборот, занимается рассвет. Хотя, никакой разницы между ними нет. Все происходит так же, лишь в обратном порядке: из интенсивно-пурпурного свечение над морем становится с каждой минутой все светлее и увереннее. А так, — та же трещина между двумя мирами, двумя плотными состояниями, в которые знаешь, или, по крайней мере, думаешь, что знаешь, как тебе положено жить.

Рыбацкий баркас разворачивается к нам носом, готовясь принять груз. Нелепо торчат во все стороны снасти, крепящиеся к выступающим над водой балкам. На них установлены те самые пресловутые прожектора для приманки ночных кальмаров, на которые я, бывало, часами смотрела с берега. Тогда они представлялись мне гигантскими глазами бодрствующего монстра, вблизи же оказались добродушными галогеновыми увальнями. У меня на глаза наворачиваются слезы. Уже не разберешь, какие. Опять становится трудно дышать и рот заполняется горечью.

И тут, в этот самый момент, в расплывающийся мир проскальзывает чудо. Обычное чудо, на которое давно никто не обращает никакого внимания: позади разноперых снастей, веревок и нелепых самодельных удочек из-за моря выглядывает светящийся полукруг Жизни. Слепящий, чистый, он растет прямо у меня на глазах, постепенно превращаясь в золотой шар, играющий светом на моих мокрых щеках.

Тайцы по-своему истолковывают мои слезы и кивают на баржу:

— Один минут. Все хорошо. Больше не опасно.