Вилла Рубейн. Остров фарисеев

— Возьми себя в руки, дорогая!

Кристиан ему не ответила. Едва она вышла в коридор, как Грета схватила ее за рукав.

— Посмотри! — прошептала она, сунув в руку листок бумаги. — Это мне от доктора Эдмунда, но тебе надо прочесть.

Кристиан развернула записку и прочла следующее:

«Мой маленький философ и друг, я получил вашу записку и отправился в мастерскую вашего друга; его там не оказалось, но полчаса тому назад я наткнулся на него на площади. Он не совсем хорошо себя чувствует, немного перегрелся на солнце — ничего серьезного. Я отвел его к себе в гостиницу и уложил в постель. Если он не уйдет оттуда, то через денек-другой поправится. Во всяком случае, сейчас он из моих когтей не вырвется.

Кланяйтесь мисс Кристиан.

Ваш друг и единомышленник

Эдмунд Дони».

Кристиан читала и перечитывала записку, а потом обернулась к Грете.

— Что ты писала доктору?

Взяв записку, Грета ответила:

— Я написала ему: «Дорогой доктор Эдмунд, мы беспокоимся о герре Гарце. Нам кажется, что он не совсем здоров сегодня. Мы (я и Кристиан) хотели бы знать, что с ним. Сообщите нам, пожалуйста. Грета». Вот что я ему написала.

Кристиан потупилась.

— А почему ты написала?

Грета грустно посмотрела на нее.

— Я думала… О, Крис! Пойдем в сад. Мне очень жарко и без тебя так скучно!

Кристиан наклонилась и потерлась щекой о щеку Греты, затем, не говоря ни слова, бросилась наверх и заперлась в своей комнате. Девочка прислушалась. Услышав, как щелкнул замок, она опустилась на нижнюю ступеньку лестницы и взяла на руки Скрафа.

Спустя полчаса мисс Нейлор, шедшая со свечой в руке, увидела, что она крепко спит, положив головку на спину терьера, а на щеках ее следы слез…

Вскоре появилась миссис Диси, которая тоже со свечой в руке направилась в комнату брата. Сложив руки на груди, она стала перед его креслом.

— Николас, как быть?

Мистер Трефри наливал в стакан виски.

— К черту все, Кон! — ответил он. — Откуда мне знать?

— Кристиан в таком состоянии, что всякое вмешательство может оказаться опасным. Я знаю, что не имею на нее никакого влияния.

— На сей раз ты права, Кон, — подтвердил мистер Трефри.

Миссис Диси так пристально смотрела на него своими бесцветными глазами, что он тоже невольно взглянул на нее.

— Будь так добр, оставь свое виски и выслушай меня. Вмешательство Пауля…

— Пауль — осел, — проворчал мистер Трефри.

— Вмешательство Пауля, — продолжала миссис Диси, — при сложившихся обстоятельствах может привести к опасным последствиям. Любое несвоевременное противодействие с его стороны может толкнуть ее бог знает на что. Кристиан натура хрупкая, как говорится, «чувствительная», но стоит пойти ей наперекор, и она становится упрямой, как…

— …Мы с тобой! Оставь ее в покое!

— Я понимаю ее характер, но признаюсь, я совершенно не знаю, как быть.

— Никак!

И мистер Трефри выпил еще стакан. Миссис Диси подняла свечу.

— Мужчины! — сказала она с загадочной интонацией, пожала плечами и вышла.

Мистер Трефри поставил стакан.

«Понимаю? — подумал он. — Нет, ты не понимаешь, и я не понимаю. Кто поймет молоденькую девушку? Фантазии, мечты — вздор!.. И что она увидела в этом маляре! — Он тяжело вздохнул. — Черт возьми, я дал бы сто тысяч фунтов, лишь бы этого не случилось!»

XIII

Уже прошло много часов с тех пор, как Дони привел Гарца к себе в гостиницу, а он все лежал пластом, мучась от жестокой боли в затылке. До этого он целый день провел на ногах под палящим солнцем, без маковой росинки во рту, в страшном душевном волнении. Любое движение причиняло такую боль, что он боялся пошевелиться и только считал пятна, мелькавшие перед глазами. Дони делал для него все, что мог, а Гарц с какой-то неприязненной апатией ловил на себе настойчивый, испытующий взгляд спокойных черных глаз доктора.

К концу второго дня он уже мог подняться; когда Дони вошел, он сидел на постели в рубашке и брюках.

— Сын мой, — оказал Дони, — расскажите-ка мне лучше о своей беде… Это пойдет нам только на пользу, упрямец вы эдакий…

— Мне надо работать, — сказал Гарц.

— Работать! — медленно проговорил Дони. — Куда вам, и не пытайтесь.

— Мне надо.

— Дорогой мой, вы же не отличите один цвет от другого.

— Мне надо что-то делать; я не могу сидеть здесь и думать.

Дони подцепил большими пальцами проймы жилета.

— Ничего не попишешь, вам еще три дня нельзя показываться на солнце.

Гарц встал.

— Завтра же я пойду в свою мастерскую, — сказал он. — Обещаю не выходить из нее. Мне надо хотя бы видеть свои картины. Если я не могу писать, то я буду рисовать, держать в руках кисти, перебирать свои веши. От безделья я сойду с ума.

Дони взял его под руку и стал прохаживаться с ним по комнате.

— Я отпущу вас, — сказал он, — но войдите в мое положение! Для меня так же важно поставить вас на ноги, как для вас написать сносную картину. А теперь ложитесь. Завтра утром я отправлю вас домой в экипаже.

Гарц снова сел на кровать и долго сидел без движения, уставившись в пол. Вид его, такой несчастный и жалкий, тронул молодого врача.

— Вы сами разденетесь? — помолчав, спросил он.

Гарц кивнул.

— Тогда спокойной ночи, старина.

И Дони вышел из комнаты.

Он взял шляпу и направился к вилле. Между тополями он в раздумье остановился. Деревья сада казались черными и рельефно выделялись на не погасшем еще золоте заката; большая ночная бабочка, привлеченная огоньком сигары, запорхала у самого лица доктора. Доносились то громкие, то замирающие звуки концертино, словно вздыхал какой-то разочарованный дух. Дони постоял немного, вглядываясь в дом.

Его провели в комнату миссис Диси. Она держала перед глазами журнал и встретила гостя с неподдельным облегчением, которое по привычке постаралась скрыть.

— Вас-то я и хотела видеть, — сказала она.

Он заметил, что журнал, который она держала в руках, был не разрезан.

— Вы человек молодой, — продолжала миссис Диси, — но поскольку вы мой врач, я могу рассчитывать на вашу скромность.

Дони улыбнулся; его широкое, чисто выбритое лицо принимало в таких случаях до смешного глупый вид, и лишь глаза сохраняли обычное выражение.