Вилла с видом на Везувий (Сиротки)
Шрифт:
– Что, вот так, не жалко деда? – спрашивает Николай.
– На жалость берёшь – смеётся Виталий – Ты хоть одну ночь на настоящих разборках пережил?! Ты! Убогий! У тебя жена проститутка. Ты сам списанный, контуженный. Дочку свою сиротой делаешь. А всё потому, что во взрослые дела влез. Но ты за девку не волнуйся. Она мне понравилась. С собой возьму. Пока не надоест, – поворачивается к Марусе:
– А ты, дура. Ну, ходишь ты в Европу. Вы мне ещё тут про «чуття единої родини» спойте…. Я родово-общинный строй уже пережил. Луиджи тоже любил декламировать «мы: итальянцы-братья». А как резал и стрелял этих «братьев»! Вы чё, ребята?
– А мы? – спрашивает Маруся.
– А вы…Ты ж вроде ушлая, Маруся. Понимаешь. В шесть утра опустится вертолёт. Я со своим барахлом, с ручками и информацией и с девочкой туда. А оттуда шакалы Олега Николаевича. Они тут всё зачистят. Вообще, конечно, несправедливо. Вам бы премию, придуркам, отвалить от нашей конторы. Миллионов пять, а то и десять. Как «подельникам». Это же надо! Затащить Старика сюда Мы и не мечтали, чтобы с доставкой на дом. Идеально! Как по мне, я бы в награду вас даже и в живых бы оставил. Но свидетели – это, извините, всегда свидетели.
Виталий выбрасывает окурок.
– Что-то я разговорился…. Просто таки речь произнёс перед восхищённой аудиторией. Где пресса? Где телеоператоры?
Виталий входит в хату, рассматривает термосы, привезённые с собой. Они прострелены. – Ну вот на хуй в термоса надо было стрелять? Мне же ещё полночи тут кувыркаться. Кофе у тебя, дура, есть? – спрашивает Марусю, роясь среди банок в шкафчиках.
– На верхней полке справа, – говорит Маруся.
– О, правильный сорт! – Виктор достаёт банку итальянского растворимого кофе. Ту же, что была у Маруси в кухне на вилле. – В принципе растворимый кофе всегда гавно. Но «Данези» я тоже люблю. Взбадривает.
Виталий достаёт свой походный чайник. Кипятит воду. Споласкивает кипятком стакан, наливает, насыпает ложку кофейного порошка. Добавляет ещё пол-ложки.
Маруся пристально следит. Даже не за Виктором, а за стаканом. Смотрит и Николай. Виталий, насвистывая «Санта Лючия», подтаскивает генератор. Надевает на Старика полиэтиленовый чехол. Достаёт записную книжку. Эта деловитая подготовка к операции пугает.
Виталий вводит цифры в переносной компьютер. Тянется за штекером и локтем сталкивает стакан с кофе со стола. Звон разбитого стакана. Маруся переглядывается с Николаем, беззвучно матерится.
Зато Виталий матерится вслух:
– Ну, блядь, руки дырявые – он ищет на кухонном столе другой стакан. Берёт эмалированную кружку, – Вот это вечная посуда. – Наливает кипяток в неё.
Насыпает порошок опять. Из той же кофейной банки.
Маруся шевелит губами, считая ложки. То же делает и Николай. Одна ложка, вторая. Ребята переглядываются.
Пока грузится программа в компьютере, Виталий выставляет на штативах портативные видеокамеры, соединяет провода и пьёт маленькими глотками из кружки.
– Тяни время. Он мало насыпал. Не сразу сработает! – выдыхает Маруся Николаю.
– Как?
– Ладно,
я сама. Слушай, ты, доктор! – зовёт Маруся Виталия, – дело есть. Важное.– Если пописать, так там и делай. У меня времени нет. – Виталий включает магнитофоны.
– Предложение есть!
– Чего? – Виталий выходит на веранду к висящим.
Маруся мнётся, косится на Николая.
– Ты имей в виду, толстая, не в моём ты вкусе. Так что грудями тут не труси.
– Ну, понимаешь… Есть брулики. Бриллианты. С виллы. Я подсмотрела. Какой-то американец приезжал. Чезаре ему показывал. Говорил старинные. Этой, как её… семьи Мудуччи.
– Медичи?!
– Ага! Я камушки эти прихватила. Этот мудак, – кивает на Николая, – не знал. Дед ему был нужен, придурку… Я их тебе отдам. Только отпусти. Меня и брата! Он же всё равно помирает. Это же Мудучи. Я тихо… Исчезну. Никто, никогда. Я в сарае камушки спрятала.
– Ну, ты дура! Мне, сегодня, когда я – Виталий широко разводит руки, ощущая себя хозяином мира – твои Мудучи сраные…
Виталий возвращается в дом, к столу.
Ставит микрофоны перед Стариком. Проверяет их работу. Включает софиты для съёмки. Проверяет аппаратуру на запись:
– Раз, два, три…
Выводит потенциометры генератора в рабочий режим. Генератор начинает гудеть. Старик сидит ровно. Держит спинку. Взгляд в никуда. Обруч с проводами на голове. Виталий проверяет клеммы, отхлёбывает ещё пару глотков кофе, включает камеры и магнитофоны. Опускает руку на рубильник. Задумывается.
Маруся от ужаса зажмуривается. Николай отворачивается. Виталий выключает софиты и камеры. Выходит на веранду.
Виталий достаёт пистолет. Взводит затвор. Отвязывает Марусю, угрожающе косится на Николая.
– Ладно, давай камушки. Может, уцелеешь! Мудучи!
Они проходят по двору. Маруся впереди. Виталий настороже сзади. Держит пистолет наготове. Заходят в сарай.
Маруся лезет по приставной лестнице на чердак. Сыпется солома. Она там громко приговаривает:
– Вот сейчас… вот. Вот. Только ты не обманешь? Отпустишь? – смотрит сквозь щели в досках вниз на Виталия.
– Не наговаривайся! Ну, давай быстрее! – Виталий качнулся. Ещё раз качнулся, прислоняется к столбу – Мне ещё куча дел.
Маруся спускается по лестнице. Не спеша. Переставляя ноги с перекладины на перекладину. В руках у неё старенькая шкатулка.
Виталий смотрит на неё. Как-то непонятно двоится у него в глазах.
– Вот! – Маруся присаживается перед Виталием на корточки. Аккуратно стряхивает пыль со шкатулки. Пытливо поднимает глаза на Виталия. Встаёт, протягивает шкатулку.
Виталий смотрит в лицо Маруси… Но и она и шкатулка расплываются в его глазах.
Он рвёт шкатулку из её рук, но на большее сил уже нет.
И жизни уже нет. Виталий роняет пистолет, хватается за горло, падает.
А из шкатулки выпадают старые фотографии когда-то большой семьи Маруси. Строгие лица, праздничная одежда селян Карпат. Мамы, папы. Дедушки. Бабушки.
Маруся аккуратно складывает фотографии назад в шкатулку. Крестится над телом отравленного Виталия.
– Господи, прости рабу твою Марусю. И прими сиротку Виталия.