Виллет

— Как же вы ему ответили?

— Я ответила коротко, но я его не отвергла. Правда, я ужасно боялась, как бы ответ мой не вышел чересчур сердечным: у Грэма такой прихотливый вкус! Я три раза переписывала письмо, вымарывала, сокращала строки и, только уподобив свое послание ледышке, чуть сдобренной подслащенным фруктовым соком, я решилась запечатать его и отправить.

— Превосходно, Полина! У вас тонкое чутье. Вы раскусили доктора Бреттона.

— Но как мне уладить дело с папой? Вот что меня мучает.

— А вы ничего не улаживайте. Обождите. И ничего не обсуждайте с Грэмом, пока отец ваш все не узнает от него и не даст своего согласия.

— А он его даст?

— Время покажет. Обождите.

— Доктор Бреттон писал ко мне опять, рассыпаясь в благодарностях за мою коротенькую сдержанную записку; я же, предвидя ваш совет, объявила, что больше не буду писать ему без отцовского ведома.

— И очень правильно сделали. Доктор Бреттон это оценит, станет еще больше вами гордиться, еще больше любить вас, если только это возможно. Полина, ваша внешняя холодность, хранящая пламя в глубине, — бесценный дар природы.

— Видите, я понимаю склонности Грэма, — сказала она. — Я понимаю, что с его чувствами надо обращаться очень осторожно.

— О, вы его понимаете, вы это доказали. Но каковы бы ни были склонности Грэма, с отцом вашим вы должны быть честны и открыты, должны оберегать его.

— Люси, я всегда буду себя так вести. Как мне жаль будить папу от сладкого сна и объявлять ему, что я уже не ребенок!

— А вы и не торопитесь, Полина. Положитесь на Время и благую Судьбу. Я вижу, как нежно она вас ласкает; не бойтесь, она сама о вас порадеет и укажет верный час. Правда. Я тоже размышляла о вашей жизни, как и вы о ней раздумывали; мне на ум приходили те же сравнения. Будущее от нас скрыто, но прошлое сулит счастливое продолжение. Когда вы были ребенком, я боялась за вас; ничто живое не могло сравниться с вами по впечатлительности. При небрежном уходе вы не стали бы тем, чем являетесь сейчас, и внутренний мир ваш и внешний облик были бы иными. Горе, страх, забота исказили бы и помутили бы ваши черты, перенапрягли бы ваши нервы; вы утратили бы здоровье, веселость, приветливость и прелесть. Провидение вас хранило и холило, я думаю, не только ради вас самой, но и для Грэма. Он тоже родился под счастливой звездой; чтобы полностью развить свои способности, ему нужна такая, как вы, подруга жизни. И вот вы вошли в его сердце. Вы должны соединиться. Я поняла это, как только увидела вас вдвоем на «Террасе». Вы созданы друг для друга, вы друг друга дополняете. Не думаю, что блаженная юность для обоих — предвестник грядущих невзгод. Я думаю, вам суждены тихие счастливые дни — не за гробом, а здесь, и это удел немногих смертных. На некоторых судьбах есть такое благословение — такова воля Божья. Это след и свидетельство утраченного рая. Другим суждены иные тропы. Других путников встречает переменчивая, злая, лихая погода, грудью прокладывают они себе путь против ветра, но их все равно застигает в поле суровая зимняя ночь. Ни то ни другое невозможно без соизволенья Господня. И я знаю: где-то кроется тайна его последней справедливости. На всех сокровищах его стоит проба, и это обетование милости.

Глава XXXIII Мосье Поль исполняет свое обещание

Первого мая всем нам, то есть двадцати пансионеркам и четырем учительницам, было велено подняться в пять часов утра, а к шести одеться, приготовиться и предоставить себя в распоряжение профессора, мосье Эмануэля, дабы он вывел наши сомкнутые ряды из Виллета, ибо в этот день нам был обещан завтрак на лоне природы. Правда, я, как, верно, помнит читатель, сначала не удостоилась чести быть приглашенной, однако, когда я намекнула теперь на это обстоятельство и пожелала узнать, как же мне все-таки быть, уху моему достался такой щипок, что я не отважилась, вновь подвергаясь опасности, чересчур рьяно допытываться совета.

— Je vous conseille de vous faire prier, [274] — сказал мосье Эмануэль, властно угрожая другому моему уху.

Наполеоновский прием оказал на меня свое действие, и я решилась отправиться вместе со всеми.

Утро было спокойное и ясное, птицы пели в саду, а легкий росистый туман предвещал дневной зной. Все сочли, что будет жарко, с радостью отложили тяжелые одежды и оделись под стать солнечной погоде. На всех были свежие ситцевые платьица и соломенные шляпки, изготовленные ловкими, несравненными руками француженок, умеющих сочетать предельную простоту с совершенным изяществом. Никто не красовался в блеклых шелках, никто не блистал убогой роскошью.

274

Советую вам принять приглашение (фр.).

В шесть часов радостно прозвенел колокольчик, и мы высыпали на лестницу и спустились в вестибюль. Там нас уже ждал наш профессор, но не в диком своем всегдашнем сюртучке и феске, а в делающей его моложе подпоясанной блузе и лихой соломенной шляпе. Он припас нам приветливейшее «с добрым утром» и в ответ получил почти от всех благодарные улыбки. Нас построили и торжественно вывели на улицу.

Город еще не проснулся, и улицы были тихие и свежие, как поля. Кажется, всем нам было очень весело по ним шагать. Наш предводитель умел, когда хотел, создать счастливое настроение; зато, будучи не в духе, он точно так же умел внушить тоску и страх.

Он не возглавлял и не замыкал шествие, но шел с нами рядом, каждой дарил словечко, больше болтал с любимицами, но не забывал и об опальных. Я решила — и не без причины — держаться подальше от его глаз и шла в паре с Джиневрой Фэншо, предоставив этому отнюдь не бесплотному ангелу повиснуть на моей руке. Джиневра пребывала в отличной форме, и, смею уверить читателя, мне было не так-то легко влачить бремя ее прелестей. Не раз в течение жаркого дня мне отчаянно хотелось, чтобы вместилище ее чар весило поменьше. Идя, как я уже сказала, с нею в паре, я норовила извлечь из этого пользу и то и дело подсовывала ее мосье Полю, как только слышала его шаги справа либо слева от себя. Тайной причиной таких маневров являлось мое новое ситцевое платьице, пронзительно розовый цвет которого из-за характера нашего конвойного ставил меня сейчас приблизительно в такое же положение, как тогда, когда мне пришлось в шали с красной каймою пересечь луг под самым носом у быка.

Сперва с помощью ловких перемещений и черного шелкового шарфа я успешно достигала своей цели; но вот мосье Поль обнаружил, что, как бы он ни подходил, неизменно оказывается рядом с мисс Фэншо. Взаимоотношения их не сложились столь благоприятно, чтобы победить отвращение профессора к ее английскому акценту. Они постоянно пикировались; стоило им сойтись на минутку, они тотчас сердили друг друга. Он считал ее пустой и жеманной, она его — неотесанным, докучливым, несносным.

Наконец, переместившись в шестой раз и с тем же неблагоприятным результатом, он вытянул шею, заглянул мне в глаза и спросил рассерженно:

— Qu’est ce que c’est? Vous me jouez de tours? [275]

Не успел он произнесть эти слова, как, благодаря быстроте соображения, уже понял побудительные причины, — напрасно я старательно укутывалась в шарф.

— Ах! Это розовое платье! — слетело с его уст и коснулось моего слуха, словно гневное мычанье некоего повелителя лугов.

— Да это же ситец, — взмолилась я, — он дешевый, и цвет этот не маркий!

— Et Mademoiselle Lucie est coquette comme dix Parisiennes, — заявил он. — A-t-on jamais vu une Anglaise pareille? Regardez plut^ot son chapeau, et ses gants, et ses brodequins! [276]

275

Что это еще такое? Вы шутки со мною шутите? (фр.).

276

А мадемуазель Люси кокетлива, как десять парижанок. Видано ли такое у англичанки? Поглядите-ка, какая у нее шляпка! А перчатки, а башмачки! (фр.).

На самом деле все это у меня было ничуть не нарядней, чем у моих товарок, и даже проще, чем у большинства из них, но мосье уже сел на своего конька, и я заранее злилась в ожидании проповеди. Грозу, однако ж, пронесло, как и подобало в такой ясный день. Обошлось лишь вспышкой молнии — то есть насмешливо сверкнули его глаза, — и он тотчас сказал:

— Смелей! Честно говоря, я нисколько не сержусь, может быть, мне даже приятно, что ради моего маленького праздника вы так вырядились.

— Но платье мое вовсе не нарядное, мосье, оно разве что опрятное.

— Я люблю опрятность, — возразил он.

Положительно, его сегодня было не сбить с веселого тона; на нынешнем благом небе сияло солнце безмятежности, и, если на него набегали легкие тучки, оно тотчас их поглощало.

Но вот мы уже добрались до, что называется, лона природы, до «les bois et les petits sentiers». [277] Лесам этим и тропкам через месяц суждено было запылиться и выцвести, но теперь, в мае, они сияли яркой зеленью и сулили приятный отдых.

277

2 Лесов и тропок (фр.).