Vip-зал

Второй набросился на Тедди.

Тот, кто успел войти первым, кинулся в квартиру, крича:

– Ты кто вообще такой, ублюдок?

Эмили на всякий случай набрала 112. Но было поздно. В свете от телефона она увидела, что один из нападавших глядел прямо на нее.

– А ты вообще кто? – прошипел он.

Эмили попыталась понять, что происходит. Их зажали в угол три незнакоца, предположительно все трое мужчины. У всех низко опущенные на лицо капюшоны.

Роста они были не очень высокого, Тедди гораздо крупнее, но их трое против Тедди и Эмили. Все одеты в темные куртки и спортивные штаны, одна пара похожа на «Адидас». Эмили могла различить три белые полосы вдоль бокового шва.

Один из них что-то держал в руке, кажется, бейсбольную биту из алюминия.

Потасовка остановилась.

Один из парней прошипел Тедди:

– Ты что думаешь себе? Я трахну твоя мамаша!

– Братан, валим. Шевелись, – сказал тот, что стоял рядом с Эмили.

– Шайтан, что за херня. Дай выродку в бубен, чтоб не рыпался.

– Забери у них мобилы.

Она услышала спокойный голос Тедди:

– Мы можем разбить телефоны, так будет лучше. И мы вас не сдадим, мы вообще не знаем, кто вы.

– Ты че за херню несешь? Нас сдашь? Мы ж, блин, ничего не сделали.

– Да нет, все нормально. Но давайте убирайтесь отсюда. Или начнутся разборки.

– Гляди, какая красава. Прикинь, «разборки», да он прям как мы говорим. Давай сделай его.

Тедди бросил на пол свой телефон и раздавил его ногой. Эмили взглянула на свой: на дисплее все еще светились цифры 112.

Нет смысла пытаться что-то сделать. Парень, стоявший перед Эмили, вырвал телефон у нее из рук, прежде чем она успела что-либо предпринять, и тоже бросил на пол. И раздавил ногой.

– Валите, – сказал Тедди.

Человек с бейсбольной битой шагнул к нему. Теперь его лицо было в пяти сантиметрах от лица Тедди.

– Это ты вали.

– Нет, я не уйду. Не хочу, чтобы вы тут налажали.

Просвистела бита. Тедди успел поднять руку, и удар попал по предплечью. Эмили услышала глухой звук, как будто мокрая тряпка упала на пол.

Но вместо того чтобы ударить в ответ или оттолкнуть парня с битой, Тедди просто стоял на месте. Совершенно спокойный. Один удар битой по голове – и он уже может никогда не подняться.

Нападавший снова занес биту. Тедди уклонился, удар снова не попал в цель.

«Почему он ничего не делает? Он что, хочет, чтобы его избили?» – подумала Эмили.

Она не успела сообразить, что случилось, когда Тедди вдруг сделал быстрое движение в сторону одного из троицы, и тот упал навзничь.

Через мгновение парень с битой тоже лежал на полу.

– Валим! – закричал последний из них.

Парень с битой встал на четвереньки и пытался поднять своего приятеля, которого Тедди уложил первым. Но Тедди бросился к нему и захватил его шею сзади.

Тот попытался ударить Тедди, но, кажется, попал в своего напарника, потому что кто-то вскрикнул. Эмили услышала, как бита со стуком упала. Тогда они попытались вытащить того, которого держал Тедди.

Тедди смотрел на Эмили.

В темноте нельзя было различить его взгляд.

Но она поняла: если он чуть-чуть нажмет, то сломает этому молодчику шею. Одним движением он его убьет.

Эмили не могла отвести взгляда.

Остальные двое стонали.

Тот, которого держал Тедди, что-то хрипел, но не мог выдавить ни слова.

Тогда Тедди ослабил хватку.

Освободившийся парень заковылял к своим.

Эмили услышала, как быстро прогрохотали их шаги по лестнице.

Тедди молча развернулся и помчался за ними.

Эмили следом побежала вниз.

Оказавшись на улице, она услышала, как взревел мотор.

* * *

Ульрикагатан в Эстермальме, где они прожили двадцать лет, многие считали одной из самых престижных улиц Стокгольма.

На том же уровне были Дандерюдсгатан в этом же районе и Тюстагатан рядом со старым добрым сквером на Карлаплан. Все три улицы короткие, всего пара сотен метров, с ограниченным движением, окна квартир здесь скрыты от посторонних взглядов. Дома тоже маленькие, в три-четыре этажа, совсем не такие, как вдоль широких проспектов типа Карлавэген или Нарвавэген, где пять-шесть этажей воспринимались в порядке вещей. Большая часть домов на этих улицах были так называемыми таунхаусами, коттеджами в черте города, что довольно необычно в Стокгольме. Здесь не Нью-Йорк или Лондон, и на любую собственность больше двухсот пятидесяти метров общественность смотрит через призму социал-демократического скепсиса.

Конечно, Страндвэген, южная набережная, была гораздо известнее обычным горожанам, а из окон там открывался, несомненно, великолепный вид, каким немногие места могли похвастаться. Но по-настоящему состоятельные семьи отпугивали открытость и претенциозность такого положения. Ульрикагатан, Дандерюдсгатан и Тюстагатан располагались в другом конце Эстермальма, но здесь обитали люди, чье состояние и доходы составляли значительную часть всего шведского ВВП. Здесь жили те, кто не хотел светиться в желтых газетенках и светских хрониках.

«Может быть, в этом все дело? – думал Карл-Юхан Шале этой темной ночью. – В том, что Филип не скрывал своих доходов? Не стыдился, что дела идут хорошо?»

Или так случилось из-за него самого? Из-за того, кем он стал.

Карл-Юхан не мог заснуть. Он попробовал посмотреть телевизор, но этот дурацкий ящик показывал только чепуху, к тому же он совершенно не представлял, какие каналы у них подключены.

Семь раз подряд он послушал запись звонка Филипа в банк. Голос сына был таким неестественно уверенным. Невозможно представить, каково Филипу было там, где он сейчас.

Карл-Юхан чувствовал себя таким беспомощным.

В конце концов он заварил себе чашку зеленого чая, этикетка гарантировала, что чай не содержит кофеина или еще чего-то, что может помешать ему заснуть. Наоборот, обещался успокоительный эффект.

Чай не сработал. Карл-Юхан слишком сильно нервничал, чтобы спать.

Тем не менее он вернулся в постель. Титти тихо лежала на своей половине, может быть, спала, а может быть, притворялась. Во всяком случае, думал Карл-Юхан, хорошо, что она успокоилась.

Он лег в кровать, но мысли не отпускали его. Это он виноват в случившемся. Это он не научил Филипа, что значит настоящий стиль и вкус. Что значит сдержанность. Умеренность.

Но почему? Филип сам заработал эти деньги, да, при определенной поддержке семьи, но все равно. Да и времена изменились. «Не светишься – не существуешь» – это, как мантру, повторяет его собственный маркетолог на совещаниях.

«Светился», именно этим Филип и занимался, но вряд ли можно его одного в этом обвинять. Журналистишке, который несколько недель назад на весь мир раструбил о Филипе и его деньгах, придется иметь дело с самим Карлом-Юханом, как только все закончится.