Вира Кровью

Сделал паузу. Получилось красиво. В тишине кто-то потерянно ахнул.

— За прошедшее время китайские войска на трёх направлениях вклинились на российскую территорию на расстояние до двадцати километров! — продолжал Брюховецкий ронять отрезающие мирное прошлое слова. — Захвачены города Благовещенск и Хабаровск, тяжёлые бои идут на Читинском и Владивостокском направлениях… Наши войска несут тяжёлые потери, — довершил он картину далёкого апокалипсиса.

Рота молчала. А что тут скажешь? Да и команда «Смирно» не располагает к участию в дискуссии.

Видно только, что строй покачнулся немного.

Собственно, в себе Алексей никакой особой тревоги не чувствовал. Пошлют — повоюем. Было, скорее, некое ощущение взгляда в обрывающуюся у самых ног пропасть. И подсасывание в том месте, где у мужчин хранятся будущие дети.

Но и трепета боязливого не было. Был могучий интерес: ой, какая новая жизнь теперь начнётся!.. И живая готовность в эту жизнь окунуться.

В общем, не согласен был Алексей с тем курсантом, который ахнул.

Брюховецкий тем временем продолжал:

— Наше училище поднято по тревоге и готовится к переброске в район боевых действий. Задача нашей роты — самостоятельно, на лыжах, добраться до аэродрома в 19 километрах к северо-востоку и быть погруженной в самолёты. Нам придётся поторопиться, товарищи курсанты: события на Дальнем Востоке не терпят, выбито много офицеров, вам предстоит их заменить в строю. Вылет назначен через три часа, в шесть ноль-ноль…

На этом месте волна готовности затопила курсанта Кравченко. В ней утонул первый, самый естественный вопрос, который должен был бы у него возникнуть: какая, на хрен, замена выбывших офицеров курсантами-первокурсниками? В этом случае естественнее заменить их сержантами срочной службы.

Впрочем, под этой волной готовности к самопожертвованию барахтался, судя по всему, не он один. Потому что никто, ошеломлённый поведанной майором Брюховецким новостью, не догадался озаботиться вопросом, отчего никто больше не бегает по военному городку, почему не слышны звуки процесса приведения других рот в боевую готовность, почему, наконец, надо передвигаться до аэродрома на лыжах, если в училище есть свой автопарк? И какой, к чертям, аэродром к северо-востоку, когда военно-транспортная авиация базируется на Толмачёво, а он, вообще-то, к западу и, вообще-то, через город надо идти… ага, на лыжах! Или на Ельцовку, что ли? Так тот аэродром — к северу…

И китайцы, китайцы — при чём тут китайцы? Это в старые времена — дядя Эдик рассказывал — были с ними какие-то затыки. А теперь-то Советского Союза нет, президент вон вась-вась с американцами, девяностые годы на дворе — какая война, с какими китайцами?

…Лёгкие сомнения начали приходить курсантам в голову примерно через полчаса. Именно из-за лыж.

Из какого они материала выточены, эти лыжи, не известно, наверное, даже в ЦРУ. Это не узкие и гибкие гражданские лыжи. Это сварганенные под ширину подошвы два куска дерева, без всякого пружинящего прогиба по центру. Хорошо хоть, носки загнуты, а не просто плоские доски на ногах.

Посерёдке конструкции — брезентовая петля, в которую вставляется носок сапога. К петле прикреплена резинка, которую надевается на пятку. Всё, процесс обувания окончен — вперёд, наследники штурмовых батальонов маршала Жукова! На иных лыжах вместо резинки вообще были брезентовые ремешки. Хорошо, не верёвочки…

Как бы то ни было, именно битва с собственными лыжами в ночном лесу заставила, наконец, будущих офицеров озаботиться вопросом о войне с китайцами. Ежели таков уровень технического оснащения будущих спасителей Отечества, то как вообще воевать с китайскими агрессорами? Ответы находились немедленно, причём почему-то сплошь в виде ярко высвечивающих ночной лес метафор и эпитетов, издавна составляющих русскую солдатскую речь. И обращены оные были вовсе не к китайцам. Что китайцы? — китайцы мелочь! Надо было вместо доблестных курсантов их лыжи к китайцам отправить — те бы ещё до штурма Хабаровска мира запросили. Ибо страшен тот солдат, который на таких лыжах ещё и воевать может…

Ведь отчего так гуманен и милосерден к врагам российский солдат? Казалось бы: еле-еле от фашиста Сталинград отстоял, сам мёрз-голодал — ан делится своим пайком с отощавшим немецким пленным! И вот юный Алексей Кравченко тогда, в ходе своей эпической войны с китайцами, понял, отчего это так. Просто русский солдат настолько намучается во время своей службы с техникой и бытом, что враг ему кажется куда меньшим злом!

Но тем не менее приказ был приказом. И рота брела по заснеженному по грудь лесу с досками на ногах, которые автоматически делали из бойца доброго дедушку Мороза по отношению к любому врагу. Кроме того, правда, кто их сварганил, эти лыжи.

Не видно было даже звёзд — их загораживают кроны сосен. В этой чернильной темноте глаза можно было смело закрывать и отправлять обратно к зелёным трусикам. Пользы от них — от глаз, имеется в виду, — тут всё равно не было. Разве что время от времени заметить мелькнувший впереди зелёный, как те трусики, просверк от фонарика командира отделения. После чего наступить на лыжи впереди идущего бойца, услышать от него формулу настоящего положения мировой гармонии и ответить подходящим местом из неопубликованного Пушкина. Или Толстого. Времён Севастопольской обороны.

На войне с китайцами глаза не нужны. Язык там нужен, это да! И знание классиков в части непубликуемых выражений.

Словом, процесс осмысления ситуации был весьма затруднён. Но в конце концов, среди натужного дыхания, пара из десятков курсантских глоток и равнодушных ко всему ёлок вызрел основной вопрос: а где все? Мы что, одни идём китайца обарывать? И ежели уж страна так вознуждалась в скромных услугах одной курсантской роты — отчего она не сподобилась её в грузовики посадить, а поставила на эти дурацкие лыжи? Там, понимаешь, Хабаровск кровью умывается, а мы тут вёрсты по лесу наматываем, на ежесекундно соскальзывающих с ноги тупых деревяшках!

Вот так и возникали солдатские бунты — с тихого ропота, переходящего в мат…

Ещё через час убеждение, что их дурят, стало всеобщим. Дошло даже до распоследних энтузиастов. «Да он пьян же был!» — время от времени слышались бунташные гипотезы относительно мотивов майора Брюховецкого. И без того невысокий темп передвижения стал едва ли не ползущим. Сержанты надрывались зря.

Завершил ту китайскую войну сам ротный. То ли его курсанты сделали круг по лесу, то ли он каким-то образом обогнал всех — в своих сапожках, ага! — но рота — о радость! — обрела командира.

Был ли он пьян? Трудно сказать. Во всяком случае, подозрительный взгляд критически настроенного курсанта это не выявил. Видно было лишь отчётливо, что майор Брюховецкий глядел на своих бойцов с презрением, а комментарии, которыми он обменивался с замом по воспитательной части, вряд ли украсили бы послужные списки будущих офицеров. И хотя комментарии эти вряд ли кто позволил бы занести в эти списки в полном виде — впрочем, и в устной форме они были кратки и ёмки до чрезвычайности, — но смысл критики со стороны командира был вполне внятен. На лыжах бегать курсанты умеют не лучше беременных жаб, растянулись все, как вши на лобке у габонской проститутки (и почему — габонской? Майор что, служил в Габоне?), третий взвод вообще где-то блуждает, небось, и впрямь к китайцам намылился… В общем, боеготовности никакой, и он, майор Брюховецкий ни к каким китайцам нас не поведёт, чтобы те от смеху не померли. Где их всех хоронить потом?