Виртуоз мести

Пять лет Кирилл был изгоем, его трахали в зад, унижали, он не мог, не имел права подойти к окну, ел, как собака, после всех. Некоторые смирялись с этим, привыкали и даже вести себя начинали как женщины. А некоторые зверели, опускались на глазах, не мылись. Их уже и не трахал никто, а они все были "петухами". Такие либо вешались сами, либо начинали копить в себе обиду, и некоторые даже, бывало, убивали своих обидчиков. Может быть, Кирилл как раз из таких. Отсидел, накопил злость за все унижения, за то, что подставили его, за все! И давай кромсать всех - Бомбу, Василия, Алика... Алика - вдруг задумался Семен. Теперь понятно, почему Алику в очко вертел вставили. Это же очень символично!

Как же Семен сразу не догадался? Конечно все так и есть. И Бомба, и Василий, и Алик были парнями крепкими и не простаками. Абы кого к себе не подпустят. Все знали, что Кирилл был на зоне "петухом", поэтому и не боялись его. А он вот как лихо их вокруг пальца обвел. Но ничего, с Семеном у него такой номер не пройдет. Предупрежден, значит, вооружен. Семен с радостью ощутил на груди приятную тяжесть пистолета. Пусть газовый, но если прямо в глаз засандалить - башку оторвет.

Значит, если Семен все верно рассчитал, то в ближайшее время Кирилл должен объявиться. Естественно, Семен виду не покажет, что обо всем догадался, а потом его, маньяка, прищучит. Семена так просто не возьмешь, как тупого Бомбу, лоховатого Василия или самодовольного Алика. Интересно только, что с Танькой? Может, и ее уже нет в живых? Семен твердо решил предупредить ее о возможной опасности, рассказать о смерти Алика и Василия, а также о пропаже Бомбы и сразу же набрал ее номер на своем мобильном телефоне.

Долгие гудки резали тишину эфира и никто не брал трубку. "Черт! подумал Семен. - Никого дома нет. Хоть бы муж ее, подошел что ли?". Трубку не брали. Семен еще раз перенабрал номер. То же самое. "Ладно, - подумал Семен, - позвоню попозже. Видимо она на работе или... уже, не дай бог, мертвая лежит в канаве". На этом печальном аккорде своих размышлений Семен прервал связь, бросил телефон на сидение и включил радио. Но Семен ошибся в своих предположениях. Танька была еще жива, хотя и чувствовала себя в этот момент очень и очень плохо.

14

Задолго до этого злополучного дня Танька вышла из ворот женской зоны и вздохнула. Все! Все позади. Это дерьмо, которого она наелась столько, что и на четыре жизни хватит. В зоне у нее осталась подружка-лесбиянка по кличке Самочка, с которой долгих три года они делили каждый кусок хлеба и по очереди лизали друг дружке лобки. Но Самочке сидеть еще четыре года за то, что мужа своего убила с особым цинизмом. А цинизм заключался в том, что она ему, кобелю, все его мужское достоинство отрезала и выкинула в мусоропровод. А он умер от потери крови. Вот теперь Самочке сидеть еще четыре зимы, а три она уже оттрубила.

Танька вернулась домой и никому из старых подруг и друзей не позвонила. Решила начинать жизнь набело. Купила себе санкнижку в метро и устроилась продавщицей в магазин. Биографию там у нее не спрашивали, а работала она хорошо, начальство ее за это ценило. Поначалу решила Танька за три долгих тюремных года оторваться! Магазин их находился на бойком месте, и частенько "денежные мешки" к ним наведывались мошной потрясти. А заодно и мошонкой. Танька им нравилась, и приглашали "мешки" ее в рестораны, кафе и к себе на квартирку. Лобызали ее груди, а Танька со всей страстью предавалась поначалу своему любимому занятию по сосанию дядькиных леденцов. Наскучило ее все это гораздо быстрее, чем можно было даже предположить.

Мало того, что она, несмотря на все меры предосторожности, пару раз заражалась гонореей, а уж про трихомоноз и говорить не приходится, так ее еще однажды подонки побили и заставили плясать голой на столе. А еще сначала говорили о театре и о живописи, показывали Татьяне репродукции картин великих художников. А потом нажрались сволочи, устроили групповуху, да еще и набили Таньке лицо. "Все! - сказала себе Танька. - Хватит!". И получилось так, что если еще два месяца назад Танька сосала "божий" леденец из любви к искусству, то теперь только за наличные деньги или натуральный обмен сапожки, бельишко и т.д. и т.п.

Все чаще она стала скучать по милой Самочке, ненароком трогала за попку или за грудку продавщиц, и даже администраторшу в магазине. "Все-таки женщины другие, - думала она. - Они нежные, мягкие, ласковые, не то что эти жлобы - мужики". Ей опять захотелось быть в постели с женщиной, не бояться забеременеть, не отталкивать от себя небритый, жесткий, как наждак, подбородок пьяного толстопуза. И гладить язычком не вялую немытую морковку, а горячую и сладкую плоть милой подружки.

И вот в один прекрасный день случилось чудо перевернувшее Танькину жизнь. Вошел в магазин Он. Такой высокий, крепкий, темноволосый - настоящий мужик. Сам работал грузчиком в порту, а денег имел, как "новый русский". Иваном звали. Он потом признавался, что Таньку, как увидел, сразу трахнуть захотел. А уж о том, что женится - ни-ни! Никогда бы не подумал. Он был такой сильный, уверенный, даже грубый в жизни. А в постели совсем, как Самочка - ласковый, нежный, трепетный. И язычком любил Таньку приласкать.

Никто из мужиков никогда Таньке так не делал, ни до отсидки, ни после. А Иван сделал, и Танька растаяла. Снова потянуло ее на мужское естество, а не встреть она Ивана, так бы и свернула на богомерзкий путь лесбийской любви. Или совсем бы скурвилась со своими минетами за сапожки. А вот влюбилась - и совсем будто женщину подменили. Никто ее, кроме любимого Ивана, больше не интересует - ни мужики, ни бабы. Да еще и забеременела вдобавок ко всему. Но ревнивый у нее Иван - просто ужас! Только когда Танька забеременела, стал понемногу остывать в ревности своей, видимо, понял, что она никуда не денется.

Вот так Танька и зажила, когда на свободу вышла. Хорошо зажила. Хватило ей один раз на говно наступить, чтобы все осознать. В общем-то, чтобы понять, что она жила не так, как нужно и что так жить больше не будет никогда, Таньке хватило первых трех дней в следственном изоляторе. Она не могла поверить, что все это - решетки на окнах, нары, несвобода будет продолжаться долгие годы, что молодость безвозвратно уйдет и будет похоронена вот здесь, в этой дерьмовой колонии.

А в сущности, за что ей все это? Она просто отомстила за нанесенную ей обиду. Ведь она могла бы тогда просто не пойти в эту злополучную квартиру, или прийти одна. И тогда ничего бы не было - ни трупа в колодце, ни зоны на три года. И жизнь сложилась бы совсем не так. Сколько раз думала-передумала в зоне об этом Танька. Жалела о том, что уже не случится, не произойдет никогда. Потому что пока она на зоне сидит, ее подруги с парнями гуляют, влюбляются, ездят на юг отдыхать. Им цветы дарят. А у нее вместо цветов колючка на заборе.

А вот теперь она была по настоящему счастлива. Любимый был с нею рядом, под сердцем копошился еще один комочек любви. Все у нее было хорошо, как никогда. Утром она выходила из дому, ехала в метро на работу, торговала колбасами и сыром, а вечером с замиранием сердца ехала домой, потому что там ждал ее любимый. Она смотрела на скучающих молодых ленивых домашних сучек и думала о том, что неплохо бы их всех хотя бы на недельку окунуть смазливыми мордами в говно, чтобы они полюбили жизнь такой, какая она есть.

В это утро сегодняшнего дня Таньке совершенно никуда не нужно было идти. У нее была неделя полного счастья - выходные! Она работала неделю через неделю с девяти утра до десяти вечера. И вот сейчас у нее была выходная неделя. Муж Иван собирался уходить на работу в семь утра и перед уходом внезапно возжелал ненаглядную супругу. Кинулся прямо от порога к ней в кровать, скидывая джинсы и целовал, целовал, как в последний раз.

Танька заснула зацелованная и удовлетворенная. Снился ей цветной сон, как будто гуляет она в красивом-красивом богатом городе с ярко-желтыми домами и трамваями на монорельсе. И как будто бы зима, а деревья все зеленые, и яблоки на них растут. А небо синее - ни облачка, ни тучки. И будто бы села Танька в трамвай на монорельсе, а он едет быстро-быстро, то взлетает вверх, то падает со склона - даже дух захватывает. И звенит на перекрестках, ну совсем как телефон.