Виртуоз

— Это чудо вы сотворили. От вас загорелась лампада.

— Наше третье свиданье сегодня. Ваше платье цвета вечерней зари. Есть такие негаснущие вечерние зори, от которых в малиновом небе тихо блуждают лучи и вода течет золотая. Все наши платья сотканы из небесных материй, из лучистых нитей, каких нет на земле. Я наливал воду в бокал, и вы ко мне приближались. Казалось, время остановилось, остановилась льющаяся в бокал вода, и вы идете ко мне миллионы лет, и расстояние между нами не сокращается. Словно нас запаяли в стеклянный куб, и мы не можем пошевелиться, не можем сойтись, не можем коснуться друг друга. Я пережил такое мученье и боль, рванулся, и ледяная глыба распалась, а вместе с ней раскололся бокал. И вот вы стоите передо мной, перевязываете платком мой палец, и на нем проступает малиновая влажная капля.

— Верните мне платок с каплей вашей крови.

Ему было легко. Каждое слово, каждый обращенный к ней взгляд приносили освобождение. Он освобождался от неловкости, застенчивости, мучительного непонимания, мнительного ожиданья, которое сулило несчастья после необъяснимых, случившихся с ним перемен. Перемены были теперь объяснимы. Они случились для того, чтобы он сидел сейчас в милом ресторанчике на вечерней реке, за окном текла зеленая густая вода, на другом берегу, в парке, высились ажурные сооружения аттракционов, гремела музыка, зажигались огни. И странный, величественный, бог весть откуда взявшийся космический корабль. И прелестная женщина, желанная, внимавшая ему с чуть насмешливым блеском в глазах, находилась так близко, что протяни руки и коснешься нежной шеи с розовой гирляндой кораллов.

— Вы сказали, что вас взяли в плен, вы чувствуете себя пленником. Мне это так знакомо. Всю жизнь, с рождения, я чувствую себя пленницей. Словно окружена высокой стеной, которая отделяет меня от далекой, чудесной и недоступной жизни. В той жизни существует светлый уютный дом, дворянская усадьба, липовая аллея. Гостиная с портретами офицеров — их эполеты, мундиры, лучистые звезды за подвиги на турецких войнах. На солнечной веранде собираются счастливые люди, огромная семья, ваза с белой сиренью. Все так любят друг друга, так добры и прекрасны. Прекрасна сельская колокольня, далекие стога на лугу, библиотека с собранием книг. Прекрасен томик Пушкина с его дарственной надписью, слепок гибкой женской руки — фрейлины императорского двора. Это мой дом, моя родина, моя духовная обитель, удаленная от меня на несколько поколений. Мой рай, на который налетели ужасные вихри, сломали дом с колоннами, вырвали с корнем липы, замучили, погубили обитателей дома, расшвыряли их по войнам, по тюрьмам, а меня, разлучив навсегда с обожаемым миром, заточили в эту жизнь. Навязали мне в современники чуждых людей с чужими словами и мыслями. Поместили в темницу, где некому слово сказать. И вдруг в тяжелой стене появился просвет, расступились камни угрюмой кладки, и я увидела ваше лицо, услышала ваши слова. Они мне так близки, так понятны.

За окном по реке проплывал кораблик. На палубе толпись люди, кто-то махал рукой, кто-то держал воздушный шарик. Кораблик был веселый и трогательный, торопился по воде, неся на мачте разгоравшийся в сумерках огонек. Волны докатились до ресторанчика, мягко толкнули, и все покачнулось, сошло с мест, повисло как в невесомости, — бокалы с вином, ваза с фруктами, улыбавшаяся издалека смуглая, в серебряных кольцах колдунья. Он ждал, когда все опустится на свои места, и волны на зеленой воде уплывут к далекому, с белой беседкой, берегу.

— У меня всегда были две жизни, — он продолжал свою исповедь. — Внешняя, которую я проживал, — детский дом с крикливыми воспитателями и сумасбродными сверстниками. Школа– интернат, где мне повезло с педагогами, особенно со словесником и историком. Институт, когда я много и жадно читал русских писателей, философов и историков. Работа в Тобольском музее, где мне открылась пучина русской истории. Вечеринки, провинциальные барышни, газетные журналисты, пенье под гитару. И одновременно — другая жизнь, лунатическая, в которой я двигался с закрытыми глазами по какому-то шаткому карнизу. Мои мечтанья, воспоминанья о каком-то неясном, моем или не моем избавлении от какого-то ужасного зла. О какой-то чудесной, уготованной мне судьбе. Ожидание чуда, которое так и не наступало в сутолоке дней. Две эти жизни иногда соединялись, будто в первую из второй прилетала огненная частица, несла в себе странную и прекрасную отгадку обо мне, о моем происхождении, о моем предназначении. Загадку, которую я не умел разгадать. И вдруг чудо случилось. Меня подхватил вихрь, перенес из Тобольска в Москву. Носит кругами, знакомит с удивительными людьми, помещает в чью-то опасную и увлекательную интригу. Что это? Кто мне все объяснит? Кто все это задумал? Может быть, вы объясните?

Он исповедовался, испытывая к ней доверие и благоговение, ибо она и была тем чудом, что ему открылось. Возникла из необъятного и непостижимого города. Явилась среди множества непонятных и опасных людей. Сделала этот город нестрашным, завораживающим и пленительным. Сделала этих людей не опасными, а подвижниками, исполненными удивительных знаний и талантов. Вторая, состоявшая из сновидений жизнь, поменялась с первой местами. Та, тобольская, отступила в туман. А призрачный туман его сновидений обрел яркую явь, среди которой предстала долгожданная женщина.

— Я вас так понимаю. Знаю, о какой другой жизни вы говорите. Какая частица к вам прилетала. Тогда, когда вы наклонились над несчастным, упавшим стариком, у вас было такое огорченное и родное лицо. В монастыре, когда вы проходили мимо куста с красной розой и чуть наклонились к цветку, — вы стали мне вдруг для меня дорогой и знакомый. Сегодня, когда вы уронили бокал и из пальца у вас закапала кровь, — я так испугалась за вас, хотелось крикнуть, прижать к губам ваш окровавленный палец. Вы говорили о снах. Знаете, мне снится сон, постоянно, один и тот же, с самого детства. Будто в нашу родовую усадьбу, на веранду, из сада поднимается императрица и держит в руках белое платье, бальное или подвенечное. Протягивает мне, и я слышу ее голос: «Это твое, бери. Тебе его носить». И исчезает. Как разгадать этот сон? В каком соннике есть отгадка? Может быть, вы разгадаете?

За окном проплывал теплоход, торжественный, с золотыми огнями, роняя в воду змеистые отражения, разноцветные летучие искры. Играла музыка, полыхали бенгальские огни, качались цветные фонарики. На палубе танцевали, пили вино, метали друг в друга летучие серпантины. Невеста в белом платье кружилась в вальсе с женихом, — были видны ее воздушная вуаль, красный цветок в петлице у жениха. Перестали танцевать, приблизились к поручням и смотрели на берег. Алексею казалось, что они посылают ему и Марине какой-то знак. Свадьба уплыла под изогнутые своды моста, по которому летела в сумерках непрерывная череда огней. Волны достигли ресторанчика. Все заколебалось, тихо снялось с мест, стало летать в воздухе. Это головокружение длилось минуту, покуда стеклянные гребешки волн пробежали вдоль гранитной набережной.

— Все говорят мне, что я — отпрыск рода Романовых. Что я — претендент на русский престол. Я-то знаю, что это не так. Что это недоразумение, плод нелепой шутки, за которую шутник заплатил ужасную цену. Но меня продолжают уверять и оказывают мне чуть ли не царские почести. Я вижу в этом чей-то коварный замысел, чью-то хитроумную интригу. Но что-то со мной происходит, какие-то странные перемены. Там, у монархистов, я вдруг остро ощутил бремя власти, не своей, разумеется, а власти царя, вождя, властителя такой громадной страны, как Россия, и словно бы стал примерять на себя эту непомерную тяжесть. В монастыре, когда замироточила икона, мне кажется, я ощутил дуновение святости. Опять же не моей, а таинственной чудесной силы, делающей непрозрачное прозрачным, неживое живым, смертное бессмертным. Сегодня, в Думе, когда все ссорились, поносили друг друга, когда проснулись и сразились все неистовые духи русской распри, я вдруг понял, как важно России преодолеть эти длящиеся веками расколы. Мне показалось, что я могу их преодолеть, еще немного, и найду рецепт долгожданного русского примирения. Что со мной происходит? Ко мне подошел странный человек, демонического вида, ласковый, приторно-сладкий, с жестокими глазами вампира. Представился режиссером Олеарием. Сказал, что существуют практики и искусства, способные преобразовать физическую природу человека, внести изменения в его генетический код. Он дал мне понять, что на меня воздействуют с помощью этих практик, и мой генетический код Горшковых преобразуют в генетический код Романовых. Какая-то дичь, безумие. Но там, в монастыре, когда я представил казнь царской семьи в ужасном подвале, представил, как пули из револьвера вонзаются в хрупкое тело цесаревича, я испытал в груди ужасную боль. Что со мной происходит?

— Вы и есть Романов. Вы и есть цесаревич. Вы и есть претендент на русский престол. Когда я вас увидала, меня поразило ваше сходство с Государем Императором, не внешнее, а внутреннее, духовное. Наивность, доверчивость, прямота. Исходящий от вас свет и одновременно глубокая печаль, необоримая и трагичная. Я почувствовала вас сердцем, как будто ангел пролетел и сказал: «Это он». Я из старинного дворянского рода Волховитиных. Мои предки сражались под Псковом со Стефаном Баторием. Вместе с Петром ездили в Голландию и строили на Балтике флот. Вместе с Суворовым брали Измаил. Погибали на Бородинском поле и под Плевной. При большевиках нас расстреливали под Воронежем, рубили шашками в Крыму, морили на лесоповалах. Я — последняя из Волховитиных. Всю жизнь живу среди враждебных, чужих, оглохших и ослепших людей. Несу под сердцем золотую свечечку своей фамильной веры, родовой чести и красоты. Когда я вас увидала, эта свечечка вдруг ярко вспыхнула. Вы тот, долгожданный, кого вымаливали соловецкие мученики, о ком мечтали изгнанные за правду эмигранты, кого выстрадала Россия. Верьте мне, вы получите царство, и при вас Россия снова станет могучей православной монархией, империей света.

Ее слова кружили ему голову. Не безумной, неисполнимой мечтой. Не честолюбивой страстью. А звуками чудесного голоса, музыкой близких, сияющих глаз, песнопениями прекрасного лица, ставшего вдруг драгоценным. Ее лоб с разлетом изумленных золотистых бровей, на которые хотелось дохнуть. Ее губы с тончайшим рисунком, которого хотелось коснуться губами. Ее высокая белая шея с розовой ниткой кораллов, под которой трепетала нежная жилка.

За окном, по темной воде, плыла баржа, плоская, низко сидящая, с прожектором на высокой мачте. Прожектор озарял палубу, на которой кружились в танце клоуны и шуты. Ряженые, размалеванные, в колпаках, смешных балахонах, полосатых чулках. Ходили взад-вперед на ходулях. Кувыркались. Жонглировали тарелками и кеглями. Среди них расхаживал косматый медведь. Скакал рогатый козел. Гримасничала дрессированная обезьяна. Плавучий цирк оглашал берега бравурной музыкой, хохотом. На турнике кружилась, сверкала, кидалась вниз и снова взлетала маленькая гимнастка, похожая на серебристую птицу. Цирк проплывал, оставляя на воде пестрое отражение, будто за баржой тянулось лоскутное одеяло. Алексей улыбался блаженно, радуясь этой детской потехе. Волны раскачивали поплавок, и ему казалось, что он на качелях.