Вирус «Reamde»

– За моджахедами.

– Как зовут их главного? Негра?

– Абдулла Джонс.

Соколов кивнул. Он слышал про Джонса, видел его фотографии в газетах.

– Ты работаешь на МИ-6?

Оливия попыталась сделать непроницаемое лицо, но поняла, что ничего не выйдет, и кивнула.

– У МИ-6 есть процедура срочной эвакуации?

– Возможности, – поправила Оливия. – Возможности сымпровизировать такую процедуру.

На взгляд Соколова, это была вполне себе процедура.

– Ты активируешь ее как?

– В самом крайнем случае могу позвонить, – сказала она, – но лучше воспользоваться Интернетом.

– У тебя здесь компьютер?

– Уже нет. В любом случае я не стала бы выходить отсюда. Только из ванбы.

– Ты уже это сделала?

Оливия мотнула головой.

– Без карточки в ванбу не пустят. А вот теперь… – Она с улыбкой покрутила в руке карточку.

– Мы идем в ванбу?

В первый миг казалось, что она скажет «да», но потом ее лицо посуровело.

– Кто «мы», бледнолицый?

– Прости, не понял.

Оливия закрыла глаза.

– Это старый американский анекдот.

– Я люблю анекдоты. Расскажи.

– Знаешь Одинокого Рейнджера?

– Ковбой в маске? У него еще друг-индеец?

– Да. Одинокий Рейнджер и Тонто, спасаясь от команчей, укрылись в каньоне за камнями. Одинокий Рейнджер смотрит на друга и говорит: «Похоже, Тонто, мы окружены». А Тонто отвечает…

– «Кто “мы”, бледнолицый?»

– Да.

– Хороший анекдот. Смешной.

– Странно слышать, потому что я не видела и тени улыбки на твоем лице.

– По-русски это называется «черный юмор».

– Ясно.

– Анекдот с намеком.

– Да, мистер Соколов, анекдот с намеком.

– И его мораль: чего ради ты станешь помогать какому-то несчастному русскому?

– Что существенней, – сказала Оливия, – чего ради тебе будет помогать МИ-6? Потому что в конечном счете не важно, чего хочу я. Важно, чего хочет МИ-6. Понятно, что меня будут вытаскивать из Китая любой ценой, но едва ли я смогу убедить их, что надо вытаскивать тебя.

– Скажи, что у меня есть ценная информация.

– Это правда?

Соколов пожал плечами:

– Может, и нет. Какая разница?

– Если я скажу, что у тебя ценная информация, а ее не окажется, то буду выглядеть идиоткой.

– Может, есть вопросы посущественней, чем будешь ли ты выглядеть идиоткой в Лондоне, потягивая в безопасности пиво?

Она задумалась.

– Я знаю британцев, – сказал Соколов. – Выглядеть идиотом – часть британской культуры. Они поймут.

– Ты сможешь выйти в Интернет? Позже?

– Хм, сложновато. А что?

– Сейчас я поеду на пароме в город, зайду в ванбу и отправлю свой зов о помощи. Потом, вероятно, получу инструкции, куда идти и что делать. Мне надо как-то передать тебе эту информацию.

Соколов молчал.

– Думаешь остаться здесь? Так вот, ты здесь не останешься, – сказала Оливия. – По очевидной причине. Мэн Аньлань не может уложить к себе на диван русского наемника. Тебе надо где-то переночевать и придумать, как выйти в Интернет. Я оставлю тебе сообщение в каком-нибудь чате.

– Мм… – протянул Соколов. – Решение есть.

– Да?

– Я знаю одно место. С Интернетом. Я отправлюсь туда и буду ждать инструкций.

Пауза.

– И?..

– Опасно, – признал Соколов. – Возможно, глупо. А может, и получится.

– Ты не собираешься убить кого-нибудь из моих соседей?

– Нет, если они тебе не надоели.

Оливия глянула с сомнением.

– Черный юмор, – объяснил он. Потом кивнул на окно. Солнце висело низко, окна небоскребов горели оранжевыми отблесками. – Это там. Тебе опасаться нечего.

– Тогда пошли. Выходить из здания надо порознь. Я выгляну на лестницу и скажу, когда тебе можно двигаться.

– Отлично.

– К пристани пойдем отдельно и сядем на разные паромы. Дальше ничего не обещаю.

– Может быть, ты вытащишь меня из Китая, – заметил Соколов. – Может, нет. Может, меня арестуют. Допросят. Придется рассказать полиции, где шпионское оборудование и документы из офиса.

Оливия только смотрела на него, не в силах ничего сказать.

– Подробности, – продолжал он, – которыми тебе следует поделиться со своим начальством.

* * *

Позже, когда кто-то из членов команды открыл дверь, чтобы передать миску с лапшой и вынести ведро, Зула увидела, что снаружи темно.

Все это время она пыталась думать, но так ничего и не надумала.

Кажется, пришла пора горевать о Питере. Зула приготовилась плакать. Она сидела на краю стальной койки, уперев локти в колени, и ждала слез. Наконец глаза увлажнились, в носу защипало, но слезы так и не хлынули и не потекли по щекам. Когда Питер погиб, Зуле было очень его жалко. Настолько, чтобы простить, но не настолько, чтобы забыть, что он бросил ее в подвале за мгновения до своей гибели. Это было самое ужасное в его смерти: то, что ей предшествовало.

Однако сознательно горевать не получалось – довольно скоро Зула поймала себя на том, что тревожится о Чонгоре. И о Юйсе.

Вспомнилось лицо китайского юноши за стеклом, в дюймах от нее, и сердце оборвалось почти как тогда.

Наверное, пришло время помолиться. Помолиться о мертвых, о пропавших, о себе. Учитывая, что Зулу воспитали люди, регулярно посещавшие церковь, странно, что такая мысль не пришла ей раньше. Впрочем, общение с высшей силой ничего не могло изменить в нынешней ситуации. Разве что Зуле стало бы чуточку легче. В этом, насколько она понимала, и состоял смысл религии, в которой она выросла: чтобы людям было легче переживать то ужасное, что с ними происходит. Ну и еще в наборе церемоний, чтобы не просто улечься в койку или забросать покойника землей, а прилично и по-людски. Не то чтобы Зулу это смущало. Утешить тех, кому плохо, дело хорошее.

Такая вера не заставит отдать все деньги шарлатану, массово самоубиться или надеть пояс шахида, но именно поэтому от нее мало проку в ситуациях вроде нынешней. Однако до сих пор Зулу ее вера вполне устраивала, и ей казалось неуместным с бухты-барахты переходить к чему-то более истовому.

Так что об избавлении она молиться не стала. Кто ее спрашивает? Судно двинется, куда ему укажут.

А к этому явно шло. Зачем рыбачье судно, если не для того, чтобы выйти в море? В нейтральные воды. Карты у Зулы не было, но она догадывалась, что до любой точки в Восточной Азии они доберутся за считанные дни. Очевидно, в этом и состоял план Джонса.