Висельник

А кого секундантом взять? Ведь если я-таки его убью, а не он меня, никто из известных мне людей не задумается занести этот случай в свою мысленную картотеку – и когда понадобится, извлечет и покажет мне: «Вот ты где у меня, голубчик. Не съездить ли на стройку, не посмотреть: может, вода спала?» И я сделаю все, что мне этот человек скажет.

Один кандидат – Алеша Хворостов. Как поэт – и поймет, и согласится, и даже обрадуется.

Я поехал к Алеше Хворостову, звонил, стучал…

Где его черти носят?

Я не знал, что черти носили уже Алешину душу по ухабам запоя, и в тот момент, когда я рвался к нему, он спал беспробудным глубочайшим сном после пьяного трудного дня.

Что ж, кроме Морошко – никого не остается?

Я затормозил, остановился среди ночной пустой улицы. И подумал: а ведь майор меня убьет. То есть обязательно убьет. Слишком долго мне сопутствовала удача, должна же и расплата прийти. К тому же он, экстрасенс проклятый, обязательно учует своими одаренными пальцами, в каком жребии смерть, а если я буду первый тянуть жребий – наведет мою руку на смертный выбор, для него это пара пустяков! Ай да майор, ай да Александр Сергеевич, ай да сукин сын! – все предусмотрел. Не дуэль это будет, а убийство, самое простое убийство – и он ничем не рискует. Почему ж я должен подставлять лоб под пулю? За что? За то, что собираюсь убить Нину? Но, во-первых, будь он сто раз экстрасенс, я не поверю, что он смог угадать мое намерение во всей его конкретности, а во-вторых, может, это моя умственная игра, может, я этим самым возбудил себя для поиска единственной женщины: ЖЕНЩИНЫ, КОТОРУЮ Я ТАК ПОЛЮБЛЮ, ЧТО СПОСОБЕН БУДУ УБИТЬ, ТО ЕСТЬ – ПОЖЕЛАТЬ УБИТЬ, – но не нужно мне теперь никакого убийства, а нужна мне эта женщина во веки веков. Если, конечно, не бросит меня, как бросали предыдущие по непонятным для меня до сих пор причинам. Но верится – не бросит. И мы будем жить долго и счастливо и родим троих детей.

Рассудим холодно и просто. Некий человек, влюбленный в мою невесту, по всем признакам маньяк, хочет убить меня – и убить наверняка – и при этом хитроумно (как все маньяки – я бы вот до такого не додумался, поскольку нормальный человек), оставаясь полностью чистым и невиноватым. Нина ничего не узнает. Пропал человек – и пропал. Ах, Ниночка, мало ли теперь пропадает этого коммерческого люда! Будет около нее, будет терпеливо ждать – и ведь дождется!

Вывод: не дать ему меня убить. Не довести до дуэли.

Но он придумает еще что-нибудь. Или просто прихлопнет меня, как и грозился. А потом – себя? Ну, сказать-то что угодно можно, особенно после бутылки водки…

Вывод: убить его. Не будем залезать в дебри и решать, кто из нас более достоин жить. На меня нападают, я имею право на самооборону.

Тут я вспомнил, что взял с собой пистолет. У меня их два. Этот куплен недавно, случайно и у случайного человека, о нем никто не знает. Есть у меня в «бардачке» и перчатки – для работы с машиной, если вдруг поломка. Перчатки потом можно выбросить, пистолет тоже. А хоть бы и на ту химкомбинатовскую стройку, куда сто лет никто не сунется. Правда, следы от машины… А завтра что – не будет следов?

О чем, собственно, я? Странно устроен человек: думаю о перчатках, о следах, а ведь в голове уже совсем иное – и вот уже сворачиваю в переулок, глухой и темный, где старые двухэтажные дома. Тихо, очень тихо заруливаю в подворотню одного из домов, там оставляю машину – со двора не видно, а на улице прохожих нет, вероятность же того, что кому-то вздумается в третьем часу ночи проехать через подворотню, слишком невелика.

Тихо поднимаюсь по черному ходу (в этих домах еще есть черные ходы), по деревянной лестнице, дверь незакрыта, как всегда: в этом доме не боятся воров. «Сами воры!» – аттестуют себя коммунальные обитатели, но это не так. Если и украдут что-то, то безгрешно – на выпивку, ибо поголовно все пьяницы. Но живет здесь и человек, которого я называю Бен Гурион. Этимология прозвища проста: у него затейливая фамилия Бенгуров. Человек для особых поручений, как охарактеризовал его Морошко. Я общался с ним раза три или четыре, но особых поручений не давал, разве что – сопроводить меня во время некоторых опасных поездок, поприсутствовать при некоторых встречах с ненадежными людьми. Дверь в комнату Бен Гуриона была незаперта – как и положено человеку для особых поручений, который может понадобиться в любой момент. Лишь бы ты не был пьян, просил я мысленно Бен Гуриона.

В комнате, к моему удивлению, горел свет. Бен Гурион, невысокий и даже тщедушный с виду (но я знаю, сколько силы и ловкости в этой тщедушности!), сидел за столом, сложив руки, как примерный ученик, сидел под настольной лампой, стеклянный абажур которой был расколот, – и читал.

– Что это ты делаешь, Бен? – спросил я, от удивления забыв даже поздороваться.

– Читаю, – ответил Бен Гурион. Сам он вообще никогда не здоровался – считал лишним неженством.

Оба мы говорили шепотом. Я плотно прикрыл дверь и сел напротив Бена.

– А что читаешь?

– Книгу.

– Интересную?

– Не-а!

– А чего ж читаешь?

– Да зачитался как-то.

– Бессонница?

– Сроду не было. И днем сплю, и ночью сплю.

– Зачем же читать, если неинтересно? Какая книжка-то?

Бен не смог ответить, лишь с недоумением посмотрел на книгу. Перевернул, глянул на обложку. «Лев Толстой. Анна Каренина», – прочел я.

– Ладно, Бен. Раз ты не спишь, то и не спи до утра. Сможешь?

– Запросто.

– А утром к половине седьмого, нет, лучше даже к шести, пойдешь по адресу, который скажу, это старый дом, там при выходе закуток есть, из него все видно, а туда посмотреть – темнота. Выйдет человек, я тебе его опишу. Вот и все.

– Ясно, – сказал Бен Гурион. И назвал цену. Цена была большая, но не чрезмерная. Я согласился и дал задаток.

– Я бы меньше взял, – вежливо объяснил Бен Гурион, – но жилой массив – это тебе не лес, не пустырь. Вдруг бабка за молоком пойдет. Да мало ли…

– Давай так. Бабка, наряд милиции – меня не касается. Не сможешь в подъезде, уговори в лес по грибы. Понял?

– Да понял, – добродушно улыбнулся Бен. – Тут только одно хорошее место есть.

Где?

– Да в книге. Одно только хорошее место: как этот, ну… Ну, сено он косит.

– Левин?

– Может быть. Сено он косит – это хорошо. Я бы покосил. А остальное выдумки все. Ну, изменила баба. Ее измудохал, его тоже – все дела.

– Это прошлый век, Бен.

– В прошлом веке не мудохали?

– Случалось, – сказал я, чтобы отвязаться, и стал излагать ему подробности. Повторять не пришлось – у него была замечательная память.

Уходя, но не открывая еще дверь, я шепотом сказал:

– Позвонишь из автомата через полчаса после… Скажешь: майора нет.

– Понял.

– Кстати, а как книжка-то твоя называется? Кто автор?

Бен послушно взглянул на обложку и вслух прочел:

– Лев Толстой. Анна Каренина. Да я сроду на это внимания не обращаю. Было бы внутри интересно.

– Так неинтересно же.

– Неинтересно! – со вздохом согласился Бен Гурион и снова углубился в чтение.

Подъезжая к своему дому, я увидел одно освещенное окно.

Плохо, подумал я, могут обратить внимание, что разъезжаю по ночам.

Быстро загнал машину в гараж, вышел, посмотрел: окно горело.

Я сделал пару шагов – и встал как вкопанный – и опять задрал вверх свое офонарелое рыло. Светилось мое окно – третье от подъезда на девятом этаже.

Чего ты пугаешься, уговаривал я себя, поднимаясь. У Нины же есть ключи. Правда, она никогда не появлялась ночью – но захотела вот. Невтерпеж. Любовь и все такое. И это замечательно: она очень сейчас мне нужна. Очень. Я люблю ее. Я никого никогда так не любил. Мы будем жить долго и заведем множество детей. Целый детский сад. Победим другие народы не качеством, так количеством!