Вишня во льду

Дорошин отправил туда свой каталог, сотрудники галереи показали ее Темплу, и тот неожиданно согласился вернуть святыню в Россию, причем безвозмездно. Так образ, датируемый пятнадцатым – шестнадцатым веком, вернулся на Родину, осев, правда, в храме Христа Спасителя в Москве. Дорошин пытался довести дело до конца и добиться, чтобы Одигитрия вернулась на свое первоначальное место, но ему быстро предложили «не возникать».

Немного подумав, возникать он действительно не стал, потому что с точки зрения безопасности районный музей был вовсе не тем местом, где стоило хранить бесценную Одигитрию. Украсть ее во второй раз было делом плевым, поскольку система оповещения в музее была давно отключена за долги, а сторожа по-прежнему охотно выпивали с постучавшимися в дверь незнакомцами. Вот только откуда про все это было известно Склонской?

– Ваш дядя, мальчик мой, очень гордился вами, – сказала старуха, словно прочитав мысли Дорошина. – Он всегда рассказывал мне обо всех ваших успехах, потому что знал, что я смогу оценить их по достоинству.

– Странно, что он нас не познакомил, – признался Дорошин. – Вы специализируетесь на иконописи, я последние двадцать лет разыскиваю иконы. А встретились мы с вами только на дядиных похоронах.

– В жизни все бывает именно так и именно тогда, когда нужно и должно, – пожала плечами Склонская. Сейчас Дорошину даже в голову бы не пришло назвать ее старухой. – Мальчик мой, я случайно узнала одну вещь, совершенно невозможную, просто невообразимую, ужасную вещь. Это знание не укладывается у меня в голове. Если то, что я думаю, – правда, то наш музей ждет огромный скандал. Вселенский, не оставляющий камня на камне от репутации не только нашего директора, но и всех нас. Я не могу предать этот факт огласке до тех пор, пока не буду уверена, что права. Мои обвинения слишком серьезны, чтобы я бросалась ими направо и налево. И поэтому я решила сначала рассказать все вам, чтобы вы провели негласное расследование. Когда мы будем все знать досконально, тогда и примем решение, что делать дальше.

– Мария Викентьевна. – Дорошин улыбнулся специальной «полицейской» улыбкой, которая была у него заготовлена как раз для таких случаев. – Вы пытаетесь втянуть меня в игру, правил которой я не знаю, а я уже достаточно взрослый для того, чтобы не вестись на такие подначки. Я – не частный сыщик, не комиссар Мегрэ, не Эркюль Пуаро. Я полковник полиции, находящийся при исполнении своих служебных обязанностей. Если я узнаю о нарушении закона, я не буду держать это в тайне. Я придам этот факт огласке, невзирая на то, что от этого может пострадать чья-то репутация. Если бы вы знали, сколько репутаций я разрушил за годы работы… К сожалению, когда речь идет о кражах произведений искусства, это неминуемо. Я правильно вас понял, ведь вы обнаружили пропажу из запасников музея какой-то иконы? Или наоборот, увидели икону, которой в вашей галерее нет и не может быть? Это что-то из моего каталога? Раз вы про него знаете, вполне вероятно, что он у вас есть. И, скорее всего, от моего дяди. Я верно излагаю?

– Не совсем, – спокойно сказала Склонская. Если в телефонном разговоре, назначая встречу, она сильно волновалась, то сейчас держала себя в руках, как человек, который все давно для себя решил. – Я – хранитель иконописи, но это вовсе не означает, что я не разбираюсь во всем остальном. Более того, если бы дело касалось моей зоны ответственности, то я сразу же настояла бы на официальном обращении в полицию. Но то-то и оно, что меня это совершенно не касается. Видите ли, Виктор, я совершенно случайно обнаружила, что в музее отсутствует одна картина. Подлинник. Очень ценный подлинник. Я попробовала аккуратно навести справки и поняла, что никто не видел ее уже более года. Мой коллега, отвечающий за фонды живописи, не уделил исчезновению картины должного внимания, и мне важно понимать, по безалаберности это или по злому умыслу. И уже только после этого поднимать шум.

– Ваш коллега – это Елена Николаевна? – Дорошин кивнул в сторону пустующего стола в дальнем углу кабинета.

– Леночка? Нет-нет, она – просто старший научный сотрудник, а в одном кабинете мы оказались только потому, что никто больше не соглашается терпеть мой несносный характер. Старые упрямые люди всех раздражают, особенно когда учат относиться к своим обязанностям серьезно, а не поверхностно. А Леночка, во-первых, отличный профессионал, а во-вторых, просто хороший, добрый человек, готовый уважать старость. Моего коллегу зовут Борис Петрович Грамазин, и он сидит в соседнем кабинете вместе с Ксюшей Стекловой. Есть у нас такая милая девочка.

– С Ксюшей я уже как раз познакомился, – сообщил Дорошин и внезапно покраснел, будто его поймали с поличным на чем-то очень неприличном. – Мария Викентьевна, а можно уточнить, что же у вас, собственно говоря, пропало?

– Я не знаю, пропало или нет, – печально сказала Склонская. – Вполне возможно, что картину просто переложили в другое место, и сейчас она спокойно лежит где-то в запасниках. За последние три года галерея была вынуждена трижды перевозить основные фонды из здания в здание. Виктор, вы же знаете, какая беда у нас с финансированием. Мы и в этом-то помещении сидим на птичьих правах, со дня на день ожидая выселения.

Действительно, областная картинная галерея в их городе располагалась в здании бывшего кафедрального собора, который по закону о реституции уже передали церкви. Власти говорили о том, что обязательно подыщут музею новое помещение, но отведенный для этого срок подходил к концу, а проблема так и не была решена. Это Дорошин знал прекрасно. Но разговор со Склонской начал выводить его из терпения.

– Мария Викентьевна, я осведомлен о всех бедах галереи. – Он сделал упор на слове «всех», подчеркивая, что в курсе различных сплетен и слухов, которые ходили вокруг этого культурного заведения. – Я понял, что пропажа, о которой вы беспокоитесь, на самом деле могла никуда не пропасть, а просто затеряться в запасниках. Я оценил, что вы никого ни в чем не обвиняете и старательно пытаетесь не выносить сора из избы. Я даже могу вам обещать, что до того, как дать делу официальный ход, постараюсь максимально тщательно разобраться с ним сам. Но ради всего святого, скажите уже, наконец, ЧТО именно, на ваш взгляд, пропало? Перестаньте уже говорить загадками.

– Картина «Днепр». Этюд Куинджи, – тихо сказала Склонская. Полковник Дорошин с грохотом упал со стула, у которого внезапно подломились ножки.

* * *

Борис Грамазин был доволен. Очень доволен. Наконец-то его коллекция пополнилась новым экспонатом, причем воистину бесценным, хотя бы потому, что он достался ему даром. Нет, за некоторые жемчужины своего собрания он платил деньги, причем, по его меркам, немалые, другие же находил по случаю, получая за бесценок или вообще даром. Такие он ценил особо.

Как и все коллекционеры, он мог часами смотреть на свои сокровища, перебирать их, каталогизировать, оценивать, смаковать воспоминания о том, как они были приобретены. Борис Грамазин был страстной натурой, хотя его внешний облик мало соответствовал такому определению.

Глядя на его сутулую фигуру, печально поникший длинный нос, впалые щеки, по которым струились давно не стриженные сальные патлы, слыша монотонный, чуть визгливый голос, ловя сонный, ничего не выражающий взгляд, никто не мог даже догадаться о том, какой силы страсти бушуют внутри этого человека.

Он был по-настоящему одержим идеей пополнения своей коллекции и ради этого ничем не гнушался. Если бы ему кто-то сказал, что его деятельность аморальна, то Грамазин очень бы удивился подобной постановке вопроса. Цель оправдывает средства, в этом он был убежден совершенно искренне, а мораль и нравственность, как фундаментальные философские категории, находящиеся в ведении этики, не брал в расчет совершенно. В конце концов, этика – это наука, а значит, отношения к реальной жизни не имеет.

Грамазин закрыл тетрадочку, в которой только что тщательно зафиксировал пополнение своей коллекции, и довольно улыбнулся, как наевшийся сметаны кот. Впрочем, улыбка тут же исчезла с его лица, как будто ее стерли тряпкой. Мужик, припершийся к старухе, мог существенно подпортить ему всю малину.

Секрет, переставая быть таковым, утрачивал всяческую ценность. Это грозило потерей экспоната, а значит, надо было хорошенько постараться, чтобы этого не допустить. Вот только как?

Его раздумья прервал звонок в дверь. Борис Петрович удивился, поскольку уже много лет никого не ждал. Старчески шаркая по полу ногами, обутыми в разношенные войлочные тапки, спадающие чуть ли не на каждом шаге, он прошел к двери и посмотрел в глазок.

Чуть искаженная оптическими линзами фигура была ему хорошо знакома, но Грамазин не имел ни малейшего представления о том, чем был вызван этот внезапный визит. Ему казалось, что с этим человеком они обо всем договорили. Недоуменно пожав плечами, он открыл дверь.