Вислава Шимборская. Стихи

и где барокко — с листвою,

знает: тут чижик, там стрижик,

а здесь — зяблики парой,

когда у сруба дуба

дуб новый сменит старый.

А затем повернется, вернется

назад тропой знакомой лесной,

да уж не той, что утром, другой.

И там, где народ, злость его берет,

ведь нет для него плоше тех, кто на всех непохожи.

Есть те, кто…

Есть те, кто живет расчетливее других.

И в них самих, и вокруг — всегда порядок.

Ко всему у них есть подход, на все у них есть ответ.

Они мигом угадывают, кто кого, кто с кем,

с какой целью, каким путем.

Они пришлепывают печатью непреложные истины,

они швыряют в измельчитель неподходящие факты,

они прячут незнакомых людей

в заранее приготовленные папки.

Размышляют они ровно столько, сколько следует,

и ни минуты дольше,

ибо в лишней минуте таится сомнение.

А когда их освободят от бытия,

они покидают свой пост

через предписанные двери.

Иногда завидую им…

К счастью, это проходит.

Изумление

Почему сверх меры одной особе?

Именно мне? Чем я особенна?

Почему во вторник, в доме — не в гнезде?

В коже обычной? С лицом, а не с листьями?

И раз только — личностью?

Почему на Земле? При малой звезде?

По стольких эрах небытия?

За все времена, за всяческих ящеров?

Не состоявшихся вымерших пращуров?

Здесь и теперь? В духе и плоти я?

Сама с собою и у себя? Почему

не рядом, не на сто миль дальше,

и не вчера, и не сто лет тому

сижу и пытливо гляжу в темноту?

Вот так же, морду внезапно подняв,

смотрит пытливо мой пес на меня.

Ода в честь

Жил себе был и придумал ноль.

Где-то в одной из стран. Под звездой,

возможно, сегодня померкшей. В годы,

нельзя поручиться, какие. Без имени

хотя бы чужого. Не оставив после

своего ноля никакой крылатой фразы

о жизни, что дается для… Ни легенды,

что, дескать, однажды к сорванной розе

ноль дописал и роза предстала букетом.

Что перед смертью уехал в пустыню

на верблюде стогорбом. Что уснул там

в тени пальмы первенства. Что проснется,

когда уже все пересчитано будет

вплоть до песчинки. Что ж это за человек.

Он ускользнул от внимания в щель

между фактом и вымыслом. Стойкий

ко всякой судьбе. Сбрасывающий

любой, какой ни придай ему, облик.

Тишина над ним срослась без шрама от голоса.

Его отсутствие приобрело вид горизонта.

Ноль пишется наедине.

Пытки

Ничего не меняется.

Тело подвержено боли,

должно есть, дышать воздухом, спать,

кровь струится под тонкою кожей,

есть запас зубов и ногтей,

кости хрупки, суставы вполне растяжимы.

В пытках все это учитывается.

Ничего не меняется.

Тело дрожит, как дрожало

до основания Рима и по основании,

в двадцатом веке до и после рожденья Христа,

пытки остались те же, только Земля стала меньше

и если что происходит, то словно за стенкой.

Ничего не меняется.

Прибыло только людей.

К провинностям старым

просто добавились новые —

настоящие, выдуманные, сиюминутные, никакие.

Только вот крик,

которым тело за них отвечает,

был, есть и будет криком невинности

согласно извечной шкале и реестру.

Ничего не меняется.

Разве только манеры, церемонии, танцы.

Взмах рук, прикрывающих голову,

остался, однако, все тем же.

Тело извивается, вырывается, бьется,

падает, сбитое с ног, корчится,

синеет, пухнет, истекает слюной, кровоточит.

Ничего не меняется.

Кроме течения рек, <