Високосный год: Повести

Степан Артемьевич подошел к речке Лайме, перебрался по мостику на другую сторону и поднялся на гору. Там перевел дух, осмотрелся. Горизонт чуть-чуть раздался, облаков стало больше, они нависли над широким пойменным лугом. Конская Голова поредела, стала таять, терять свои очертания. Ельники все так же синели в золотисто-сиреневой вечерней дымке.

Дома Лисицына не ждали, и он решил еще побыть на улице: воздух чистый, свежий, прохладный. Степан Артемьевич пошел по тропинке над обрывом и приметил скамейку, а на ней Чикина и подумал: «Занятный старикан. Пойти, что ли, посидеть с ним на лавочке?»

Чикин, услышав неторопливые шаги, медленно повернул голову. Степан Артемьевич подошел, поздоровался и сел рядом.

— Отдыхаете? — спросил он.

Чикин посмотрел на него приветливо, чуть-чуть подвинулся и ответил низким баском с хрипотцой:

— Отдыхать мне, собственно говоря, не от чего. Не переработал. Так просто сижу.

— А домашние дела?

— Какие дела, Степан Артемьевич! Окучил грядку картошки, поправил на крыльце ступеньку — и все заботы. Жена полы моет, так ушел, чтобы не мешать. Скоро пассажиры потянутся. Я их тут встречаю — вроде как при должности. — Чикин улыбнулся по-стариковски, чуточку отрешенно, словно мысли его были далеко, а потом застегнул пуговицу ватника. — Свежо становится.

Лисицын достал из кармана чуть смятую пачку сигарет.

— Летушко нынче неважное, — снова заговорил Чикин. — Пасмурное, без солнца. Все растет вяло. Косить бы по времени пора, а травы еще семян не сбросили. Между прочим, я слышал — вы собираетесь в отпуск?

— Пока не решил, — ответил Лисицын.

— У баб вертится на языке какой-то Кросс, будто вы едете туда. За границу?

«Уже пронюхали про туристскую путевку, — удивился Лисицын. — Кто бы мог разболтать?» Но все же уточнил:

— Санта-Крус.

— Вам отдых нужен. Я бы на вашем месте поехал. А где такой город или местечко?

Степан Артемьевич промолчал.

И вот уже потянулись пассажиры с очередной «Ракеты». Впереди осторожно, словно боясь оступиться и свалиться с обрыва, шагал высокий и худой мужчина с рюкзаком за спиной. За руку он вел мальчугана лет шести. Мужчина мельком глянул на скамейку и сказал: «Здрассте».

Чикин ответил на приветствие, Лисицын молча кивнул.

— Это Степан Паромов, — пояснил Еремей Кузьмич, когда мужчина отошел на приличное расстояние. — С внуком от дочери. А она развелась с мужем. Крепко закладывал…

Прошли три женщины с хозяйственными сумками. Лисицын невольно обратил внимание на одну из них, невысокую, в шляпке и зеленоватом легком плащике. Плащик был коротковат, и полы его развевались от быстрой ходьбы и легкого ветерка, тянувшего снизу, с луга. Крепкие ноги женщины уверенно ступали по тропе. Она, прищурясь на директора совхоза, спросила:

— Наблюдаете?

— Воздухом дышим, — ответил Чикин. — Сядь, посиди с нами.

— Спасибочки. Некогда — в родительский дом тороплюсь. А воздуха тут у нас хватает! — Женщина быстро прошла мимо, и Чикин опять пояснил:

— Роза Васильева. Работает на лесобирже. А муж у нее служит в поселке лесозавода участковым. Из Борка она уехала лет семь назад.

— Ну и чем еще знаменита эта Роза? — поинтересовался Лисицын. Тихий дремотный вечер, монотонная речь Чикина — все на него действовало успокоительно.

— Она подалась в город после школы, с подругами. — Чикин заглянул в лицо Лисицына и, убедившись, что тот его внимательно слушает, продолжал: — Сперва они хотели было пойти на ферму, но мамаши их отговорили: дескать, мы всю жизнь в коровнике проработали и вам тут маяться? Поезжайте в город, выходите в люди, у вас другая судьба. И те уехали. Роза в городе учиться не поступила, стала работать на лесозаводе, на сортировке пиломатериалов.

— Ну что же, на заводах тоже руки нужны, — ответил Лисицын, — не будем смотреть на жизнь только со своей колокольни. Пусть себе перебирает эта Роза дощечки на лесобирже.

— Оно так, конечно. Но ведь в совхозе людей нехватка! Мало трудоспособных-то. Все пенсионерская гвардия вроде меня. А те, кто в силе, еще и куражатся иной раз. Помните Чугунова?

Лисицын вздохнул. Как не помнить эту неприятную историю с Чугуновым. Здоровенный сорокалетний мужчина в разгар весеннего сева «загазовал», оросил трактор в борозде и не являлся на работу трое суток. Заменить его было некем, так и стоял трактор в поле. Директор потом наказал его выговором да рублем, и что толку? В отместку Чугунов уехал в соседний леспромхоз, устроился на трелевочный трактор и увез семью.

Пассажиры с пристани все тянулись по тропинке мимо них, с детьми и без детей, молодые и пожилые. Прошло, наверное, человек двадцать или больше того, Лисицын смотрел на горожан почти равнодушно. Чикин тоже перестал обращать на них внимание. Он смотрел вдаль на Двину. Там все более размытыми становились луг и крошечное плоское озерко на нем. И река потускнела, утратила свое жемчужное свечение. Лисицын собрался было домой, но Чикин вдруг заговорил о рождаемости, и директор насторожился.

— Вот в прежние годы в деревне хорошая, крепкая бабенка имела пять, шесть и больше детишек. Хлеба не хватало, на всю ораву пара сапожонок имелась, носили по очереди. Кому на улицу бежать — тот и надевал. А дети росли здоровые, послушные. С малых лет к труду привыкали. А нынче вроде как по лимиту — одного-двух выжмут, и точка. Стоп родилка… — Чикин рассмеялся и покачал головой. — Хоть жить теперь легче, сытнее. Без детей, брат, в избе скучновато, в деревне без них пусто. Детских голосов не слышно. Вот пишут в газетах: чтобы сохранить людские ресурсы, надо иметь двести шестьдесят детей на сто семей. Чем же все-таки объяснить низкую рождаемость? — Чикин посмотрел на директора и умолк в замешательстве. Только теперь он уразумел, что Степану Артемьевичу не очень приятен такой разговор. — Вы не думайте, что я камушек в ваш огород бросаю. Вы еще молодожены, у вас дети впереди. Нет, я вообще…

Это его оправдание еще больше усугубило неприятное впечатление. Но Лисицын не подал вида, что все сказанное ему слушать тошно. Он хотел было добавить, что дело не только в рождаемости. Есть и другие, не менее веские причины деревенского малолюдья, но тут у них за спиной раздался женский голос, резкий и грубоватый:

— Привет! Беседуете?

Лисицын и Чикин обернулись и увидели Софью Прихожаеву, доярку с Борковской фермы. Она подошла незаметно, неслышно, будто подкралась.

— Добрый вечер, товарищ директор! — Софья не сразу разглядела Лисицына и, узнав его, сменила вызывающе-развеселый тон на вкрадчиво-льстивый. — Думаю — кто тут сумерничает? Оказывается, вы. Угостили бы сигареткой.

Лисицын дал ей сигарету, зажег спичку. Софья, щуря припухшие глаза, прикурила.

— Можно к вам присесть?

Степан Артемьевич неохотно подвинулся на скамейке. Она села, заложила ногу на ногу. Чуть поддернула повыше юбку, обнажив гладкую белую коленку, и отвела в сторону руку с сигаретой.

— Значит, вы о рождаемости. Так, так… Еремей Кузьмич, почему вы, как активист-общественник и ветеран совхоза, в этом направлении никакой работы не ведете? Отвечайте на мой вопрос!

«И эта о том же!» — возмутился Лисицын и встал, чтобы уйти. Софья меж тем наседала на Чикина:

— Молчите? То-то! Куда вам… Куда вам, извините, заботиться о рождаемости! Вам уже поздновато…

— Замолчи, греховодница! — взорвался Чикин.

— А чего вы мне рот затыкаете? Я вам кто, жена? Чего вы на меня орете? Работаю честно. Товарищ директор, вы меня, конечно, извините, но вы мне в душу заглянули? Может, она у меня болит. Вы, конечно, извините меня, товарищ директор, но я хочу напомнить о себе. Я — живой человек, мне чуткость нужна. Надо, чтобы меня ценили. А вы, извиняюсь, не очень цените. Не-е-ет, не очень. Почему не выдвинете на повышение? Почему не представите к ордену или к медальке? Других обогрели вниманием, а меня забыли…