Вист втемную

— Да, — заметил Таран, — похоже, мы тут не задохнемся…

— Без воды, говорят, трое суток можно прожить, — философски произнесла Милка. — Может, кто-то и откопает…

И потушила фонарь, у которого и так батарейки на ладан дышали.

Юрка про себя подумал, что если и откопают, то эти «кто-то» скорее всего будут собровцами. Сулило это в лучшем случае тюрьму, а в худшем, если вспомнить о том, что «мамонтов» не судят и не сажают, — быстрый переход на тот свет. Наверняка, если собровцы уже прибыли на территорию бывшего пионерлагеря, никого из «мамонтов» тут нет. Так что надеяться на то, что откопают свои, не стоило. Кстати и СОБР после того, как кто-то из них подорвался на минах, от которых небось и все прочие заряды, заложенные Седым, сработали, прочесав окружающую местность, уступит поле деятельности специалистам по разминированию. А те убедятся, что наверху взрывоопасных предметов нет, и в заваленные подземелья не полезут. На фига это нужно? В общем, шансов выбраться из этого склепа было ровным счетом ноль без палочки…

Но тут Таран своим ушам, а потом и глазам не поверил. Через ту же самую дырочку, откуда в бетонный «шалаш» поступал воздух, долетели звуки далеких, но вполне четких шагов, хруст бетонных осколков под ногами, а затем откуда-то издали блеснул свет фонаря. Ну, и в довершение всего голоса послышались:

— Глюк это, Седой! Ей-богу, глюк! Сам посуди, что тут могло мигать, а? Стена на стену налезла, а потолок на пол… Если и был тут кто-нибудь — уже давно в лепешку превратился…

— Помолчи, а? — произнес до ужаса знакомый голос.

У Тарана аж сердце сжалось: Седых Иван Андреич собственной персоной! Значит, их не придавило. И они там, в бывшей тюрьме, благополучно разгуливают. Правда, непонятно, кто пленников караулит, раз они с подручным вдвоем. Неужели их все-таки больше? Все же их одиннадцать было, как утверждал Птицын. Даже двенадцать, если считать с Чалдоном. Ну, Чалдон тут, конечно, не появится. А насчет еще двоих — то это не факт, что их могли на верхних этажах перестрелять. Седой тоже наверху был, в рупор с Генрихом переговаривался, однако же жив. Так что пока Седой с одним корефаном здесь инспекцию наводит, двое пленников сторожат. Посадили на пол и держат под «стволами»… Могли, правда, всех своих «гостей» по камерам рассовать, если эти самые камеры не развалились. А могли просто связать в общее «колечко» пять баб и двух мужиков наручником, чтоб они передвигались только «хороводом». В таком положении они тоже никуда из здешней тюряги не денутся. Даже если в колодце и в самом коллекторе — не иначе как единственном выходе отсюда! — уже вполне приемлемая температура и атмосфера. То есть можно спускаться и драпать помаленьку.

Но нет. Если б уже можно было бы спускаться в люк, то Седой здесь не сидел бы и не интересовался тем, что могло мигать в подземном коридоре, где уже полгода, как свет отключен. Внимательный, гад! Фонарик Милка держала включенным минуты две, не больше. Да и свет у него немощный. Однако же Седой этот хилый лучик разглядел, хотя отсюда до тюрьмы метров тридцать, никак не меньше…

— Пошли, Вань! — нудно произнес подручный. — Здесь же чихнуть лишний раз нельзя, все на соплях держится. Завалит на хрен — ни за понюх сдохнем.

— Пимен, — жестко произнес Седой, — ты думаешь, почему я всех кинул, а тебя оставил? Могу сказать откровенно, без обиняков: потому, что ты самый неразговорчивый в нашей конторе. Но начинаю, блин, думать, что ошибся. У тебя, оказывается, дар речи прорезался.

— Да я ж, Ваня, за тебя беспокоюсь.

— Спасибо, родимый. Хотя беспокоишься ты, кореш, не столько за меня, сколько за себя. Потому что без меня ты — никто. Верно говорю? Ты это уже четко усвоил?

— Само собой, Вань, смешно говорить даже. Мне и не выйти без тебя отсюда. Не говоря о том, что с этой толпой делать. Перестрелять только разве смогу…

— Ценю откровенность. Вот с учетом всего этого — держись за меня, не вякай, не выступай и делай, что скажу. Тогда будешь богатым и здоровым. А главное — свободным и живым. Сейчас для нас самое главное — дождаться, пока труба остынет и проветрится…

— Зря мы этот бензин туда лили! — вздохнул Пимен. — Ща бы уже слиняли!

— Бензин мы не зря лили, — буркнул Седой. — Если б не этот Комок гребаный и другие козлы, все было бы ништяк! Их сюда послали ход блокировать, чтоб «мамонты» не пролезли. И если б они варежку не разинули, а побыстрее шевелились, то успели бы! Нет же, там умники оказались — решили, что больше моего соображают. Две канистры бензинчика взяли и понесли с собой. Зачем, спрашивается? Видишь ли, Комку или кому-то еще показалось, что там, на конечном пункте, машина незаправленная стоит. Потому что Комок или они все хором решили, будто умнее, чем Ваня Седой. И что у Вани голова совсем дурная и об этом бензине загодя не подумала. А пока они эти сорок литров нацеживали — время ушло, пять или десять минут, а может, и пятнадцать. Вот Генрих и успел запустить своих братков сюда. Хитрый все же полкан! Все разнюхал. И пацаненка как-то раскусил, и Авдея расколол. Не было б его — все «мамонты» уже давно накрылись бы…

— Как?

— Да очень просто. Авдеев должен был сразу после того, как Генрих накроется, поднимать весь отряд, грузить на машины и везти на аэродром. За ними в здешнем полку ВТА закреплен самолет «Ан-12». На нем они должны были взлететь якобы для срочной смены дислокации. Естественно, без оружия и боеприпасов. Сам понимаешь, наверно, что никуда бы они не долетели. А все их барахлишко приехало бы к нам сюда. С небольшой охраной под командой того же Авдея. После этого этот майор мне б уже на хрен был не нужен… Ладно, не выгорело, так чего вспоминать… Будем делать деньги с того, что есть.

— Вань, пошли трубу проверим, а? Может, остыла уже?

— Остыть она, может, и остыла, но не проветрилась — это точно. Раньше чем через час не полезем.

— У нас же противогазы есть.

— А у Трехпалого с Магомадом и баб — нету. Поведем их — и уморим, а они живые нужны. Это наши деньги, понимаешь? Очень большие. Тебе лично обещаю за них пятьсот тысяч баксов. Ты такие деньги хотя бы во сне видел?

— He-а… Я больше десяти тысяч в натуре не видал.

— Будешь хорошо работать — может, и накину. Ладно, пошли отсюда. Похоже, прав ты, Пимен. Глючило мне насчет света. Нервишки сдают…

Хрустящие шаги обоих удалились от завала, и Милка рискнула прошептать Юрке в ухо:

— Ну, Авдеев, ну, зараза! Двести человек без малого мог бы на тот свет спровадить!

— Дурак он первостатейный! — отозвался Таран. — Седому верить — это ж себя не уважать. Между прочим, я почти уверен, что он и Пимена этого кинет напоследок. Точнее, просто пристрелит, и все. Другие небось шибко умные были, вот он их и оставил запертыми и заминированными со всех сторон, сидеть и смерти дожидаться. А дурака и с собой взять можно… Чтоб потом легче почикать было.

— Во сволочь! — вздохнула Милка. — Даже Вова такого паскудства не допускал…

— Ну да! — хмыкнул Таран. — Плохо ты его знала, видать… Седой по сравнению с ним теленок.

— Ладно, — Милка спорить не собиралась. — Хрен с ними со всеми. Чего делать будем? Ждать, пока, как в песне, «нас извлекут из-под обломков»?

— Может, сами откопаться попробуем… — неуверенно пробормотал Юрка, хотя Милка именно такого ответа и ожидала.

— Вот тут, где зазор, по-моему, можно вылезти, — сказала Милка. Не включая фонарь, она взяла Юрку за кисть руки и провела ею по сколу бетонной плиты.

— Да, — ответил Таран, передвинув руку на сам зазор и ощупывая заполнявшие его куски грунта и бетона. — Здесь, по-моему, и обломки мелкие, и лежат неплотно. Только вот…

Он хотел сказать, что сильно сомневается в том, что, даже сняв все снаряжение, бронежилет и бушлат, сумеет протиснуться через эту треугольную щель, даже начисто ее расчистив. Зато в том, что Милка в нее даже голая и намыленная не пролезет, вовсе не сомневается. Но страшно было отбирать у человека надежду. И поэтому Юрка сказал совсем другие слова: