Вита. Книга 1
Шрифт:
«За то, что сына родила
Я от простого рыбака,
Постигло наказание.
И чтоб малютку уберечь
Велела отнести к тебе
Я сына, о, мой Донал!
В разлуке долгие года
Лишь только одного ждала:
Мечтала вновь обнять тебя
И к сыну прикоснуться».
И
И в своём домишке приютив,
Счастливые уснули.
Ах, глупый, бедный Донал…
Как будто свет вернулся в мир,
Рыбак тот больше не грустил,
Счастливый улыбался.
И Шон как солнышко сиял,
И мать с любовью привечал –
Ах, наконец, дождался!
Но вот однажды в час дневной,
На лодке в море вновь ушел,
Тот глупый, бедный Донал…
– Лёш, а как зовут отца Шона? – чуть слышно шепнула Вита.
Алекс вместо ответа лишь скорчил гримасу и закатил глаза.
А фейри сына позвала,
Такие молвила слова:
– Ах, Шон, прошу, уйдем со мной,
Ведь здесь тебе не место!
Отец твой смертный обречен,
Не догорит закат ещё,
Как он утонет в море.
Я знала это наперед,
И потому я здесь, с тобой.
Ты должен жизнью жить иной,
Среди смертных –
Нет нам места.
– Ты знала это наперёд,
Ты знала, что отец умрёт?
Ах, глупый, бедный Донал…
Слёзы, которые так и просились на глаза с первых аккордов песни, всё-таки не удержались и покатились по щекам.
Но почему молчала ты?
Ведь ты могла предупредить,
И он бы жив остался.
Шон в гневе матери кричал,
Но фейри, только покачав
Устало головою, ему ответила:
– Сынок, отец твой сам себя обрёк:
Кто с волшебством связался,
Тот век недолгий проживёт,
Или безумие убьёт,
Или сразит несчастье.
Ах, глупый, бедный Донал…
Забудь о нём!
Есть путь иной!
Уйдем, любимый мой, со мной!
Тебе открою новый мир,
Он недоступен смертным.
Но полукровка мать отверг,
Его обуял страшный гнев,
Он проклял эту фейри.
Шон к морю кинулся тотчас,
Но солнца свет уже угас,
И было слишком поздно.
Не возвратился уж назад
Ушедший навсегда рыбак
Ах, глупый, бедный Донал…
Ева всхлипнула жалостливо, и это от Лёхи не укрылось. Брови парня удивлённо взлетели, а в руках уже через мгновение появилась пачка салфеток.
Ева благодарно кивнула. Но Белов этим не ограничился, принялся аккуратно стирать с её щек потекшую тушь. Ева замерла, не дыша, от его прикосновений.
А Шон ударил залихватски по струнам, выдав финальный куплет.
А сын его, в суму сложив
Всё, что успел отец нажить,
Ушел прочь на рассвете.
С тех пор он бродит средь людей,
Поёт он песни о себе,
Чтоб каждый знал и всем сказал:
Не верьте лживым фейри!
Чтоб каждый знал и всем сказал:
Не верьте лживым фейри!
Как глупый, бедный Донал…[1]
Песня смолкла, и по пабу прокатился нестройный одобрительный рёв. Посетителей в этот час было немного, но каждый старался выразить восторг во весь голос.
Шон кивнул благодарно, отложил гитару и вернулся за стойку.
– Ну… ещё по одной! – усмехнулся он, открывая бутылку.
– За тебя и твою песню! – охотно подхватила тост Ева. Зажмурилась от крепкого обжигающего напитка, и тотчас выпалила: – Это ведь твоя песня?
– У каждого ирландца есть свои любимые песни… – туманно начал Шон. – Мы вообще любители спеть хорошую…
– Я не об этом, – Ева твёрдо решила получить ответ. – Она твоя?
Он посмотрел в глаза. Усмехнулся коротко и зло.
– Моя.
Ева смущённо опустила ресницы, ошеломлённо покачала головой.
– Никогда не верь фейри, Вита! – уже гораздо веселее добавил Шон. – Все фейри – редкостные дряни! Лживые дряни. Кроме нас с тобой, разумеется!
Ирландец подмигнул игриво, виртуозно разливая ещё по одной.
– Так давай за нас, красотка! Алекс, где твоя?
***
После ещё пары тостов Шона окликнул один из посетителей, и хозяин отошёл ненадолго.