Витамины для черта

— Аська, а дети–то где? – тихо и возмущенно спросила Жанна и внимательно взглянула в испуганные Асины глаза. Видимо, что–то важное для себя в них прочитав, Жанна дернула в следующий миг плечом и быстро прошла мимо Аси в распахнутую дверь квартиры, на ходу бросив ей нетерпеливо, обиженно и властно:

— Ну, заходи, что ж теперь…

 В прихожей Жанна, не остановившись даже и на минуту, быстро прошла в комнату, прямо на ходу бросив хризантемы на низкую тумбочку для обуви. И они, пока Ася торопливо стаскивала с ног ботинки и снимала мокрую от дождя куртку, все покачивали грустно свесившимися с тумбочками лохматыми кремовыми головами, словно упрекая: «Ну, и зачем ты нас сюда притащила? Шла, любовалась нами всю дорогу, и деньги свои последние потратила, а зачем? И нам теперь плохо, и тебе плохо…»

 Такого грустного дня рождения у Жанночки еще не было. Вернее, такого напряженного. Пустые приборы, поставленные на столе для Павлика и Светы, все время назойливо лезли в глаза, пока Жанна не унесла их прочь перед подачей горячего блюда. Стол же, как и всегда, впрочем, был необычайно изыскан: кулинарная романтика была особым, трогательно–обоюдным увлечением Жанны и Левушки. Оба они с каким–то болезненным сладострастием вызнавали–вычитывали всюду необыкновенные рецепты разных блюд и с таким же сладострастием священнодействовали потом на кухне, воспроизводя их в натуре. Ася всегда удивлялась про себя потихоньку: неужели можно с таким пылом, горя глазами, отдаваться всего лишь еде? Ну, вкусно, ну и что дальше? Плотское всего лишь удовольствие – съел и забыл. И вообще, зачем, скажите, смешивать в одной жаровне говяжий язык, грецкие орехи и апельсины, если каждый ингредиент, сам по себе съеденный, гораздо вкуснее и полезнее? Сама она к еде относилась довольно–таки равнодушно, иногда и вспомнить не могла даже, обедала она в течение дня или нет. А особенно ее удивляло то, как трогательно Жанночка с Левушкой предлагали новое и необыкновенное блюдо–изобретение гостям, произнося при этом с чувственным придыханием: « А сейчас вот это попробуйте…» А потом с нетерпеливым ужасом в глазах смотрели, как это блюдо гость жует, как проглатывает, как внимательно к своему желудку прислушивается и, замерев, ждали его реакции… Ну вот попробуй, не похвали их еду после этого! И не захочешь, а похвалишь. И не просто похвалишь, а изойдешь на ожидаемые хозяевами восторги. Но и восторги эти опять же должны быть не простыми, а исключительно правильными, иначе нарушишь, не соблюдешь особую, ожидаемую хозяевами фишку от этого гастрономического праздника, потому как не просто хвалебной одой еде все это должно звучать, а этаким панегириком низости к величию – то бишь если б не вы, уважаемые Жанна с Левушкой, то нам и в жизни бы своей разнесчастной не удалось попробовать таких вот благородных пищевых изысков… Ася с мужем даже слегка подсмеивались, бывало, раньше над друзьями своими. Особенно Павлик очень удачно мог превратить все это в настоящий балаган, и Жанна с Левушкой могли посмеяться над собой весело. А без Павлика Асе сейчас и не до смеха уже. Попробовала бы она сейчас посмеяться, как же…

 От невыносимости сгустившегося за столом молчаливого хозяйского напряжения Ася старалась вовсю – чуть только не подпрыгивала на своем стуле, выражая таким образом майский день да именины сердца от необыкновенности и изысканности хозяйских блюд: и болтала не переставая, и глаза закатывала к потолку, и мычала, и стонала, и другими всяческими способами пыталась выслужить к себе расположение именинницы. Только, видно, плохо это у нее получалось. Жанна сидела за столом с презрительно–оскорбленным лицом и даже не смотрела в ее сторону – будто терпела с трудом чужое здесь присутствие. И Лева молчал. Обиделись. Испортила им Ася праздник. Как будто она сама по себе им и не подруга вовсе. Конечно, с Павликом и Светой веселее, кто ж спорит–то? Будь они здесь, не сидели бы они сейчас с такими постными и оскорбленными физиономиями, а устроили давно бы уже развеселые песни да танцы. Левушка бы дурачился да ерничал вовсю перед Светкой, изображая галантного – а главное! — молодого кавалера, а Жанночка лезла бы с пьяными объятиями к Павлику, раскиселившись от его грустно–романтических песенок. А ей бы пришлось мыть посуду на кухне…

 Без всех этих развеселых удовольствий застолье кончилось очень быстро. Ася, как всегда, вызвалась было помыть посуду, но Жанночка даже и этого ей не позволила, только взглянула на нее льдисто–холодно и промолчала. Паузу выдержала. Тяжелую такую паузу, как глыбу черную. А из Аси от страха перед этой паузой все лезла и лезла перепуганная суетливая веселость, будто дергал ее кто изнутри, как свинью на веревочке. И даже когда на свободу, на улицу то есть вышла, долго еще изнутри колотило ее всю от этого напряжения – ну не могла она, физически просто не могла выносить, когда Жанночка на нее сердится–обижается. И молчит. И с мазохистским удовольствием паузу эту тяжелую держит…

 А потом еще целых две недели Жанна ей не звонила. Продляла себе удовольствие. Знала ведь прекрасно, как она переживает…А Ася в свою очередь на Свете досаду срывала, плакала и капризничала по любому поводу, и закатывала дочери истерики из–за оставленной в мойке невымытой тарелки, брошенных небрежно на спинку стула впопыхах стянутых джинсов, тройки по английскому, позднего возвращения, громкого смеха, слоновьего утреннего топота, — да мало ли можно причин найти для своего недовольства…Она и на Пашку бросалась бы точно так же, наверное, да только дома его не было практически. Пропадал где–то Пашка целыми днями и вечерами. Утром уходил – она еще спала, ночью приходил – она уже спала. Вот же поганец… Сам эту историю с протестом своим дурацким закрутил и с поля боя смылся. Это вместо благодарности, что ли, что его в люди хотят вывести? А ей как теперь одной все это расхлебывать прикажете? Просто не дети ей достались, а безжалостные роботы какие–то…

 К концу второй недели Ася не выдержала и Жанночке позвонила сама – спросила робко, собираться ли ей с ними на дачу в выходные, на что Жанночка ответила равнодушно, что Левушкиных планов она не знает, а когда узнает, то Асе непременно позвонит. Но так и не позвонила. И на дачу с собой не позвала. И проснулась Ася в субботу с ужасным настроением и сплошной головной болью. Пришла в ванную растрепанная и заспанная – под глазами круги, лицо серое, взгляд загнанный, как у той лошади, которую за эту загнанность пристреливают… А умывшись и выйдя на кухню, увидела вдруг, какое кругом царит запустение: и окно давно не мыто, и плита, хоть и чистая относительно, а свежестью не блестит, и посуда будто пленкой неприятной покрылась – чашку в руки взять противно. Совсем она дом забросила. Непорядок. Пора рукава закатывать и за дело браться. И вообще, говорят, что домашняя уборка – лучшее средство от тоски да переживаний всяческих. А генеральная уборка, выходит, и вообще в этом случае панацея? Что ж, попробуем…

 Она наскоро позавтракала и переоделась в старенький Светкин спортивный костюмчик, состоящий из тугой маечки и смешных высоких шортиков, а потом еще и нахихикалась вволю перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон и потешаясь над собственным девчачьим легкомысленным видом. И взялась с воодушевлением за уборку. Вообще, Ася свой дом всегда любила. Любила, чтоб кругом было чисто, светло и уютно. Не обязательно, чтоб богато да роскошно, а именно - чтоб уютно. И чтоб глаз на чистоте отдыхал. А в чистоте этой главное – окна. Потому что дневной свет, струящийся в комнату сквозь чистое, до блеска отмытое окно и только что выстиранное его ажурно–тюлевое украшение кажется другим совсем, будто через чистоту эту преломленным и для жизни домашней более приспособленным. А если еще в переливах этого света и пыль столбом не стоит, так и вообще красота…

 С уборкой Ася провозилась до самого вечера - осталось только в Пашкиной комнате порядок навести. Устало опустившись на крутящийся стул перед письменным Пашкиным столом, она глянула на царящий на нем творческий беспорядок, задумалась. Ох, как руки чешутся на Пашкином столе прибрать, да нельзя! Нельзя, не ее территория. Права на вторжение не имеет. Мама в свое время раз и навсегда отучила ее от этой пагубной привычки. На своем родительском примере, так сказать. Но с другой стороны – она же пагубно любопытствовать не собирается, она только этот беспорядок от пыли избавить хочет… Подумав, Ася таки решилась на столе у Пашки немного убрать – потом прощения попросит, если что. И начала раскладывать лежащие ворохом бумажки по странному, невесть откуда взявшемуся вдруг принципу: тетрадки – в одну стопочку, исписанные торопливой Пашкиной рукой листочки — в другую, четкие принтерские распечатки – в третью. В нутро бумажек она совершенно честно старалась не заглядывать, просто раскладывала и раскладывала их по стопочкам автоматически, пока очередная бумажка подозрительно не задержалась у нее в руке и не привлекла внимание особой какой–то странностью. Что–то не так было в этой бумажке. Как будто лишнее что. А вглядевшись, Ася вдруг поняла — печать! Печать на бумажке была! Синий чернильный кружочек печати, какой обычно шлепают на подпись руководителя в официальных бумагах. У нее даже пальцы, держащие этот листочек, похолодели вмиг. А когда она прочитала ужасный текст этого листочка, похолодело все и внутри и оборвалось больно и томительно. И взгляд будто застрял, запутался в буквах противной и страшной, как высунутое жало змеи строке: «…студента третьего курса Макарова Павла Павловича…отчислить…основание – собственное желание…» 

 Ужас сковал всю ее разом. Оторвав таки взгляд от проклятой строчки, она отбросила листочек быстрым и торопливо–брезгливым жестом, будто и в самом деле держала в руках змею. И сразу руки схватило ледяной дрожью, и голова поплыла паникой, и даже дыхание перехватило, будто невидимый кто сзади накинул на шею шелковую удавку. Соскочив со стула, лязгнувшего недовольно всеми крутящимися приспособлениями, Ася тихо выплыла из Пашкиной комнаты, села в гостиной на диван, держа спину пряменько, как школьница, уставилась невидящим взглядом в чисто отмытое, без единой пылинки комнатное пространство. А в голове в это время билась и билась, как птица, и никак не могла найти себе нужного направления панически–болезненная мысль – надо срочно что–то сделать. Немедленно. Сейчас. Срочно надо срываться и бежать, бежать куда–то и действовать, и нельзя вот так сидеть, надо быстро, катастрофически быстро что–то делать, что–то предпринимать… Только — что? Звонить Левушке? Звонить в деканат? Или что–то еще? Позвонить Павлику? Ну да, конечно же, Павлику…

 Соскочив упругой пружиной с дивана, Ася бросилась в свою комнату и, схватив с тумбочки мобильник и не попадая трясущимися пальцами в нужные кнопки, отыскала в памяти Пашкин номер.

— Да, мам, говори быстрее, что у тебя! Батарея сейчас сядет! – услышала Ася звонкий и веселый Пашкин голос. И снова горло перехватило от этой его веселости и слов даже нужных сразу не нашлось – ничего себе, весело ему… Да еще и раздражающим фоном послышались в трубке и другие такие же звонкие смеющиеся голоса, и музыка какая–то вдалеке послышалась…

— Паша, я видела приказ об отчислении тебя из института! По собственному желанию! Что это, Паша? Объясни мне, пожалуйста!

 Ася и сама не узнала своего голоса. Он был противным и яростно–скрипучим, и одновременно равнодушным будто - звучал, как деревянная колотушка : бух–бух, бух–бух, бух–бух…Или это сердце у нее так бухало, не поймешь…

— Ну что ж, и хорошо, что видела… — тяжело выдохнул в трубку Пашка. – Потом поговорим, мам. Дома сядем спокойно, и я все, все тебе объясню…

— Нет, сейчас! — вдруг визгливо прокричала в трубку Ася и заплакала сразу. - Сейчас, Паша, сейчас! Немедленно, ты слышишь, немедленно давай домой! Иначе я умру, умру…