Витязи из Наркомпроса
Шрифт:
— О, вы работник Наркомпроса? — радостно собеседника спросила Натка.
— Был. Руководил педучилищем, преподавал ряд дисциплин: история классовой борьбы, мордововедение, педология, русский язык и литература, цикл математических наук, биология и ещё некоторые другие… А что у меня студенты пищу на кострах готовили, так это просто они такие романтики…
— А почему же вы с работы ушли?
— Да не ушел я… это мой завистник, собрав учителей из разных школ, предложил им написать составленный им же диктант. На работу были приняты только те, кто сделал в нём ошибок меньше всего… А что вы хотите? Тупая мордва, по-русски понимает совсем плохо…
— Как начинается «Евгений Онегин»? — вдруг, совершенно ни к селу, ни к городу спросил лесной человек Филя.
Деятель мордовского народного образования молча вылупил на него глаза. У стороннего наблюдателя могло сложиться превратное представление, что он искренне не в курсе, кто такой этот Евгений?
— «Мой
— задумчиво прочитал вслух бессмертные стихи мордвин, бывший зека Актяшкин, и опять скромно пришипился в уголочке.
А потом вдруг спросил:
— А вы знаете, Наташа, что такое чистый хлеб? Цельный, «чистый» ржаной или пшеничный хлеб здесь, в Зоне, едят только работники МТС: трактористы, комбайнеры, плугари, шофера, которые сумели и успели получить его зерном с колхозов, в порядке натуроплаты с МТС, во время осенних обмолотов, прямо с токов. Для выпечки обычного хлеба из травяных и прочих смесей, требуется для связки хоть немного ржаной муки или хотя бы настоящего чисто ржаного или пшеничного отмоченного-вымоченного хлеба. Для этого купленный в Рузаевке, в хлебных магазинах, в буханках чистый цельный мучной хлеб отмачивается, мешается с травой и затем выпекается. Опара обычного хлеба, выпекаемого большинством колхозников себе для питания, состоит из смеси: тёртый картофель, мука из лебеды, сережёк березы и орешника, желудей, липового листа, стеблей трав клевера, чечевицы, гороха и небольшого количества муки овсяной, ржаной или пшеничной или небольшого количества добавки хлебовыпечки из ржаной или пшеничной муки. В весенне-летние месяцы добавками служит ряд других зеленых травянистых растений, как, например, борщевик, лебеда, свербига. Хранящийся в избах колхозников кусок хорошего, из ржаной или пшеничной муки, «целого» хлеба, в виде черствого, замороженного или сухарей, в большинстве случаев был куплен в магазинах Рузаевки. Но его не едят, а берегут для больных, для выпечки суррогатного хлеба или вообще для какого-либо непредвиденного случая.
Актяшкин промолчал, продолжил неторопливо, обстоятельным тоном:
— Я, знаете, в Рузаевке… отбывал. Там наша ИТЛ огромный элеватор строила. Так вот, начиная с поздней осени прошлого, 1936 года, от рузаевских магазинов шли сотни мужчин и женщин. За спиной в рюкзаках, в котомках и в руках они несли хлеб. Зимой везли на саночках-салазках, на санях, впрягшись в них по 3–4 и более человек. Такие картины мне пришлось наблюдать и встречать на дорогах от Рузаевки во всех направлениях. Люди, несущие и везущие на себе хлеб, были не только из близ располагавшихся колхозов, но и из дальних районов. Некоторые проходили и проезжали сотни километров и стояли в очередях, пока после многодневных и многократных дежурств у дверей хлебных магазинов не удавалось набрать и накупить 10–20 буханок хлеба и несколько килограммов круп.
— Так что же у вас тут случилось? — с гневом спросила Натка ответработника. — Недород?
— Да нет…, ответил тот. — В прошлом году урожайность была 11 центнеров с гектара, всего на семь процентов меньше, чем в 1928 году…
— А почему вы именно с этим годом сравниваете? — удивилась девушка.
— Ну как же… потом была коллективизация, производительность труда несколько снизилась…
— Но почему?
— Да как вам сказать…, — замялся экс-коммунист. — Вековая психология крестьянина, частного собственника. Для бедноты, не имевшей подчас ничего, вопрос вступления в колхоз решался быстро и однозначно. Но к этому времени некоторые хозяева из бедноты выбились в середняки, купили домашний скот, одну или две лошадки. И вот только они приобрели это — и лошадь, и сбрую, и упряжь, и плуг, — ещё не успели налюбоваться, наездиться, а приходилось всё отдавать, обобществлять. Вести скот и любимых лошадок на колхозные дворы и везти всё хозяйственное имущество на колхозную усадьбу. А уж оттуда без ведома конюха и без разрешения бригадира или председателя лошадку не возьмёшь, не запряжёшь и, куда хочешь, не поедешь. Лошадка была твоя, а стала колхозной, общей, — стала обобществленной. Со всем этим крестьянин свыкнуться мог не сразу. Не мог он спокойно смотреть на то, что на только что его собственной лошадке едет кто-то, особенно если это колхозник-бывший лодырь, безлошадник, да ещё понукает её, да вдруг припустится рысью! А куда он едет? Может, по колхозным делам, а может и по своим личным… Все подобные жизненные обстоятельства и организацию
новой жизни в колхозах приходилось разъяснять и втолковывать. Не все понимали…— Это-то, отрыжки частной собственности, психология мелкого хозяйчика, порождающая капитализм ежечасно, мне понятна… Но как у вас на ровном месте вдруг возник такой катаклизм?! Почему в той же южной части того же самого района никакого голода нет?
— Мы — стражи революции, выполняем волю Партии, её решения и поручения! — гордо выпрямился большевик. — И если Партия приказала… Осенью 1936 года в наших колхозах зерно прямо с токов, во время обмолота, затаривали в мешки и увозили на склады Заготзерна — в счёт хлебозаготовок, натуроплаты за работу МТС и в уплату за ранее выданные государством семенные, продовольственные и кормовые зерновые фонды. Многие колхозы не смогли засыпать даже семенные фонды. Показатели урожайности летом 1936 года учитывались не по намолоченному валу зерна, а по случайным участкам и биологическим показателям при колосовании. Предупреждения агрономов не принимались во внимание, и по составленному хлебофуражному балансу всего было в изобилии. Ретивые и рьяные уполномоченные по хлебозаготовкам спешили рапортовать о досрочном выполнении плана хлебопоставок и о производстве других расчётов колхозов с государством. А потом мол, поставите вопрос об отпуске семенных фондов и оказании продовольственной и кормовой помощи.
Ну, я — как инструктор обкома по сельскому хозяйству, и поставил этот вопрос… Потом… После перевыполнения плана! Мы, работники сельского хозяйства Особой Зоны, с гордостью смотрели на жалкие показатели в обычных районах Мордовии… А потом я выехал к товарищу Эйхе, в Западную Сибирь, принимать семенное зерно для наших чекистских хозяйств. Положение осложняла ограниченность во времени их доставки и получения на месте: требовалось хотя бы несколько дней, чтобы успеть их протравить и проверить на проращиваемость. Эта процедура проверки на всхожесть должна была быть обязательна проделана здесь, в Сибири, перед отправкой семян. Иначе можно непозволительно начудить: привезут семена, их посеют, а они не взойдут. Пропадет и зерно, и работа, а главное — не будет никакого урожая. Увы, времени провести проверку мне не хватило… Конечно, могло показаться странным, что наше посевное зерно израсходовано на продовольствие или иные цели, а поля готовились засевать первым попавшимся случайным зерном. И всем работникам сельского хозяйства также было абсолютно ясно, что из обычного товарного зерна, да тем более выращенного в совершенно других климатических и почвенных условиях, трудно было ждать хорошего урожая.
В спешке работники отдельных элеваторов Западно-Сибирского края вместо семенного зерна отгрузили нам сушёный фуражный овес и лущеный ячмень из кормовых фондов…
Представьте себе, что могло бы произойти, если бы этот факт был мной квалифицирован не как недоразумение, ошибка работников элеваторов, которую они совершили в спешке и о которой они же сами сообщили мне, а как вредительство! Ну, а я дал команду сеять тем, что завезли… И теперь вредителем оказался я… Мол, крупу сеял…
— Короед! — констатировал Савва Игнатьевич кратко и ёмко. — Куда его ни посылали, доводил всё до ручки, сжирал все до коричневой трухи… А теперь, здесь спасается…
— Не спасаюсь! Не спасаюсь! — гневно вскинул подбородок бывший ответработник. — Просто жду, пока Партия разберется во всём, и правда восторжествует!
— А что, теть Наташа? — задумчиво сказал дефективный подросток Маслаченко, до того скромно, как и подобает воспитанному ребенку, во взрослые разговоры не вступавший. — Может, пощекотать мне перышком гражданина начальничка? Уж больно место здесь тихое, укромное…
— Господь с тобою, сыне! — грозно сверкнул на него глазами из-под мохнатых бровей о. Савва. — И думать не смей… Сам он преставится. Человек он рыхлый, неумелый, кроме того, что руками водить ничего не умеет. Доест консерву, что от прежнего начальства осталась, да и околеет.
А Бекренев подумал, что будь они в столице, то он лично не преминул бы повязать огорченного до невозможности маслокрада, да и подбросить его к воротам Лубянки. Пусть пользуются, аспиды, его добротой.
К счастью для товарисча инструктора, Наташа запретила своим друзьям его обижать… Но и ночевать с этим отродьем под одной крышей не пожелала…
Тихо трещал костер, и к тёмно-синему бархату неба взлетали огненные искры… Путники тихо сидели, и смотрели на огонь…
— А что, Филипп Кондратьевич, неужели же здесь так всё… хреново? — вдруг спросила тихим голосом Она.
Лесной человек печально улыбнулся:
— Со мной на лесосеке, куда меня после Рузаевской ИТЛ определили, чалился один местный учитель, Знаменский, из Чебурчинской школы… И заспорили они раз в учительской: является ли лебеда культурным растением или же нет? Знаменский констатировал: «До колхозного строя лебеда являлась дикорастущим растением, а теперь, то есть после коллективизации, лебеда является культурным растением! Потому и употребляется вместо хлеба». Пять лет…