Вивальди

Пока это были всего лишь предварительные разговоры и планы на будущее. Как пояснил падре Франческо, для вступления в монашеское братство начальной ступени нужно, чтобы мальчуган немного подрос и достиг двенадцатилетнего возраста. А поэтому уже сейчас Антонио следует научить читать, писать и дать знания азов христианского учения. Вот когда маленькому Вивальди пришлось вместе со сверстниками округи — детьми золотошвеек, зеленщиков, плотников и сапожников — пойти в школу. Поблизости, в переулке Деи Прети, жил старый прелат дон Исидоро, который когда-то преподавал в духовной семинарии. Но и сегодня, как заверил падре Франческо, у старика хватает сил и терпения возиться с детворой и учить её уму-разуму. За несколько лир в неделю мальчик должен был научиться в этой школе читать, писать, а также затвердить основы Закона Божьего. Кое-что он уже знал: покойная бабушка Маргарита терпеливо и не спеша добилась, чтобы внучек выучил наизусть главные молитвы — Аве Мария и Отче наш. Едва он начал ходить, как бабушка почти ежедневно водила его в церковь. Там она брала малыша на руки и помогала дотянуться ручкой до водосвятной чаши, научив его правильно креститься. Вместо колыбельной бабушка частенько рассказывала ему нараспев эпизоды из Писания о появлении на свет Младенца Христа и волхвах, пришедших со святыми дарами в город Вифлеем. Особенно запомнился поразивший воображение маленького Антонио рассказ про царя Ирода:

Случилось чудо в Вифлееме Иисус родился — наш Спаситель! В Иерусалиме в это время Сидел на троне алой правитель. Едва прослышав о рожденьи, Царь Ирод, душегуб-злодей, Устроил всюду избиенье Родившихся на свет детей. Был с неба зов, и сборы кратки — В Египет Пресвятая Дева Ушла с младенцем без оглядки, Спасаясь от царёва гнева ^[5] .

Каждое воскресенье маленькому Антонио нужно было посещать также приходскую школу катехизиса. Занятия там вёл молодой прелат с материка, или terraferma.Джован Баттиста уважал желание Камиллы и её обет, данный Богу во время родов первенца. Однако он полагал, что было бы глупо не принимать во внимание неожиданно проснувшуюся в сыне тягу к музыке, что нельзя было не заметить. При любой возможности Антонио тянулся к отцовской скрипке. Родители всякий раз поражались, видя, как малыш, взяв в руки скрипку и с трудом удерживая инструмент прижатым к подбородку, силился извлечь из него звуки, упорно водя смычком по струнам. При этом глаза его загорались беспредельной радостью, когда ему удавалось заставить скрипку звучать.

5

Здесь и далее стихи в моём переводе. — А. М.

И вот настал день, когда, несмотря на причитания Камиллы, что ребёнок ещё совсем мал, отец начал понемногу вводить сына в волшебный мир гармонии звуков. Куда менее привлекательными были для мальчика пояснения по теории музыки и нотной грамоте. Если в приходской школе дела у Антонио шли через пень колоду, то уроки музыки давались ему с необыкновенной лёгкостью. Отец не переставал дивиться успехам сына, решив во что бы то ни стало купить ему маленькую скрипку — четвертушку, которую он уже приглядел в витрине лавки знакомого мастера смычковых инструментов на торговой улице Мерчерия.

Уличные мальчишки и однокашники никак не могли взять в толк, почему рыжий Антонио так полюбил эту деревянную игрушку, и часто зло дразнили его: «Рыжий прячет в скрипку нос, чтобы больше он не рос». А он, казалось, не обращал никакого внимания на насмешки сверстников. Обычно, придя из школы, тут же забрасывал в сторону сумку с тетрадями, чтобы взяться за свою скрипку. В доме всё дышало музыкой. Дважды в неделю у Вивальди собирались музыканты: друг детства Бонавентура Спада, Лоренцо Новеллони и Бернардо Кортелла. Два последних скрипача служили в оркестре собора Сан-Марко вместе с Джован Баттистой. Они подолгу репетировали, готовясь к воскресному выступлению. Уже вошло в привычку, что Антонио, усевшись с ногами в кресло на кухне и затаив дыхание, старался не пропустить ни одной ноты. Друзья Джован Баттисты поражались, с каким вниманием малыш следил за их игрой, а репетиция обычно длилась часа два и более. После окончания музицирования взрослые довольствовались бокалом мерло, а маленькому слушателю доставалось печенье.

В этом даровитом мальчике проявлялись недюжинные способности. Он обладал обострённой музыкальностью и безупречным слухом вкупе с поразительной памятью. В нём чувствовалась некая одержимость, когда дело касалось музыки. Всё это сулило ему блестящее будущее. И отец серьёзно подумывал отдать сына в руки хорошему наставнику. Он уже поговорил об этом с Легренци. Когда тот занял пост регента собора Сан-Марко и стал регулярно давать воскресные концерты духовной и светской инструментальной музыки, у некоторых чиновников из правительственной канцелярии и кое-кого из музыкантов такое начинание вызвало резко критическое отношение. Но Джован Баттиста горячо поддержал маэстро, и с той поры они стали друзьями. Легренци охотно согласился, чтобы Антонио со своей скрипкой раз в неделю приходил на урок к нему домой у моста Каноника, который, к счастью, был недалеко от площади Брагора. Каждый раз после занятий счастливый Антонио летел как на крыльях домой и тут же брался за смычок, чтобы закрепить то новое, что узнал от маэстро.

* * *

Антонио не раз слышал слово «театр», и однажды отец объяснил ему, что это большой зал, в котором множество лож полукругом с открытыми окошками, где располагаются зрители. Все они не спускают глаз с самого большого окна, за которым люди вместо того чтобы что-то рассказывать, поют под аккомпанемент оркестра, а музыканты располагаются в глубокой нише, вроде раковины. Слушая рассказы отца, мальчик загорался желанием увидеть наконец этот диковинный мир музыки, называемый «театром».

Будешь хорошо себя вести, свожу тебя в оперу, — пообещал как-то отец.

Ему нелегко было убедить Камиллу, что нет ничего плохого в том, если мальчик побывает в театре. Он не воспримет там то, что взрослыми считается дурным, греховным и порочным. Зато увидит людей в праздничных одеяниях, зал со множеством зажжённых свечей и услышит музыку. Антонио на уроках у Легренци не раз слышал рассказы учителя о театре, где даются концерты и исполняются различные оперы. Он с нетерпением ждал, когда отец возьмёт его с собой.

И вот этот день наступил, Антонио принарядили в праздничную бархатную куртку алого цвета с позолоченными пуговицами. Её надевал когда-то по праздникам выросший из неё сын друга семьи — аптекаря Вечеллио. Хотя бархат на локтях поистёрся, Антонио выглядел в алой куртке, подчёркивающей огненный цвет его волос, как знатный барчук. Ради такого случая Камилла надела тёмное платье по тогдашней моде. В тот сезон сидящие в ложах дамы должны были одеваться в тёмное. Вскоре эта мода перекинулась и на зрителей, сидящих и стоящих в партере.

Минуя мосты и переулки, все трое пешком добрались до театра, где у них оказалась отдельная ложа с креслами и «окошком», как и рассказывал отец.

Заиграл оркестр, и малиновый занавес взмыл вверх. Их взорам предстало голубое небо, откуда, сидя на облаке, стала спускаться, напевая дивную песню, красивая девушка вся в белом и в окружении крылатых амуров. «Это Аврора», — прошептал Джован Баттиста. Как заворожённый, мальчик не отрывал глаз от происходящего на сцене. Вот появившуюся повозку с впряжёнными в неё павлинами сменил внезапно выплывший из глубин моря Нептун с трезубцем, сидящий на перламутровой раковине, которую тянули морские коньки. Но особенно сильное впечатление произвёл на мальчика финал, когда смелый Персей в жестокой схватке поразил морское чудовище и освободил юную красавицу Андромеду.

Как и предполагал Джован Баттиста, на сына подействовали сама атмосфера театра, музыка и певцы в ярких красочных костюмах. По дороге к дому Антонио не растерял ничего из увиденного и запомнил многие мелодии. Несмотря на позднее время, он взял в руки скрипку и стал наигрывать одну из арий, запечатлевшуюся в памяти. Уже лёжа в постели, он мечтал, как однажды сам сочинит что-то подобное. На следующий день он взял перо и, обмакнув в чернильницу, нацарапал несколько знаков в нотной тетради, как это часто делал отец.

В середине апреля, незадолго до Дня поминовения святого Марка на пороге цирюльни объявился гонец из правительственной канцелярии с предписанием Джован Баттисте Вивальди незамедлительно явиться на Сан-Марко. Наскоро выскоблив щёки и подбородок последнего посетителя и заперев лавку, Джован Баттиста оповестил жену, что его срочно вызвали на площадь ^[6] . «Уж если прокураторы из канцелярии пожелали срочно меня увидеть, — думал он, ускоряя шаг, — стало быть, речь идёт о чём-то весьма важном, иначе зачем бы им понадобился простой скрипач?»

6

По сей день в Венеции зовётся площадью только Сан-Марко. Всё остальное называется campi— поля, где когда-то первые поселенцы-островитяне разбивали огороды. (прим. перев.).