Византия в эпоху иконоборчества
Шрифт:
На время status quo был восстановлен, но вскоре, уже в 771 г., Римские епископы почувствуют, что их опасения в цезаропапизме со стороны Византийских императоров были преувеличены. Новый Франкский король Карл Великий (768—814) продемонстрирует им такое понимание взаимоотношений королевской и церковной властей, что папы еще долго с сожалением будут вспоминать о минувшей эпохе, когда власть, закон и вера находились под защитой одного человека – Римского императора.
Осторожный и последовательный, как и его отец, Карл Великий терпеливо выжидал выгодного ему развития событий. Когда в 772 г. Дезидерий вдруг решил освободиться из-под опеки франков и перешел в наступление, захватив Феррару, Фаэнцу, Комаккью, блокировал Равенну, Пентаполис и Рим, Карл вторгся в пределы Лангобардского государства, внимая просьбе папы Адриана (772—795). Правда, не желая
В 773 г. сильная франкская армия направилась к Альпам, где лангобарды усиленно охраняли перевалы. Увы, это им не помогло: Карл возглавил отборный отряд воинов, совершив с ними обходной маневр. Полагая, что им грозит окружение, лангобарды спешно отступили к Павии, надеясь на сильные стены этого города. Оценив мощь укреплений, Карл не стал терять времени и, оставив заслон, с основными силами устремился к Вероне, которую без большого труда вскоре взял штурмом.
Затем Карл Великий отправился в Рим, куда прибыл 2 апреля 774 г., как раз в Страстную субботу. Там он, демонстрируя глубокую веру, пешком прошел к Латеранскому дворцу, где располагался ожидавший его папа, и облобызал каждую ступень лестницы, ведущей наверх. Как гласит Предание, именно по ней Христос поднимался к Понтию Пилату на допрос, а затем, уже при христианских императорах, лестница была разобрана и отвезена в Рим. Затем Карл своей грамотой расширил перечень владений, дарованных понтифику, и положил один из экземпляров дарственной на алтарь в храме Св. Петра161.
Вскоре пала и Павия, жители которой были истощены осадой и голодом. Вместе с городом в руки Карла попал Дезидерий со своим семейством. Недолго думая франк отправил Дезидерия в заключение, короновал себя в качестве Лангобардского короля, обязав новых подданных принести ему присягу на верность. Судя по текстам «Liber pontificalis», волнение от минувшей опасности не помешало папе воспользоваться восторгом Карла от пребывания в Риме и получить более трех четвертей Италии – гораздо больше, чем раньше ему выделил Пипин162.
Но тут Карл Великий «вспомнил», что носит титул «римского патриция», а, следовательно, является главой этого города и сюзереном Римского епископа163. Уже в скором времени король будет именовать себя «Patricius Romanorum, Defensor Ecclesiae» («патриций Рима, защитник Церкви»), нисколько не сомневаясь, что в церковном управлении ему принадлежат те же права, что и Римскому императору164.
Позднее, в 781 г., Карл учредит для своего сына Карломана королевство Италию, заставив папу освятить это нововведение, резко ограничивающее права понтифика на полуострове. И узы дружбы, связавшие короля с папой, не помешали Карлу выделить тому лишь малую толику тех благ, что он обещал Апостольскому престолу в 774 г.165
Эти перипетии учитывали в Константинополе при формировании внешней политики. Как расчетливый и опытный политик, император Константин V прекрасно понимал, что, во-первых, союз Рима и франков долговечен, а, во-вторых, может быть только враждебным Византии. Возможно, он надеялся по окончании Болгарской кампании всерьез заняться делами на Западе. Формальный повод для войны дал сын свергнутого с трона короля Дезидерия, принц Адельхис, сбежавший из Павии и прибывший в Константинополь за помощью. Но честолюбивые замыслы Константина V не реализовались166. Византия окончательно утратила Италию, пока еще фактически, а вскоре, при ближайших преемниках Константина Исавра, и политически.
Глава 4. Иконоборческий кризис. «Вселенский» Собор 754 года.
При всех военных и внешнеполитических успехах императора Константина V (за исключением, конечно, Италии) его царствование справедливо характеризуются как первое, по-настоящему серьезное гонение на иконопочитателей; и, безусловно, не без оснований. Впрочем, вначале император оставался в рамках той церковной политики, которую исповедовал его отец. Занятый восстановлением собственных прав на царский престол и войнами, он не имел свободного времени для разрешения наболевшего вопроса церковной жизни – отношение к иконам. Но, как это часто случалось и ранее, желание или нежелание конкретного императора вмешиваться в догматические споры мало что значило, если Церковь оказывалась на грани раскола вследствие неопределенности ответа по
дискуссионным богословским вопросам.Не стало исключением, как мы вскоре увидим, и иконоборчество. После многолетних попыток уничтожить почитание святых икон император Константин V умирал, зная, что иконопочитатели существуют во множестве в его государстве. И, наоборот, уже вскоре после VII Вселенского Собора, восстановившего иконопочитание, выяснилось, что иконоборчество отнюдь не преодолено и Византийскую империю захлестывает вторая волна этой ереси. Церковь должна была «переболеть» очередным заблуждением, чтобы, раскрыв его ложность, сформулировать для себя истинный догмат. Однако, как и от любого другого императора, от Константина V церковное общество ждало твердого выбора и поддержки какой-то определенной богословской позиции. И царь сделал свой выбор, в данном случае, увы, ошибочный. Он поддержал иконоборцев и со свойственной ему энергией предпринял все возможное для победы выбранной им партии.
Расположение императора к иконоборчеству вполне понятно и объяснимо. Рано начав управлять государством вместе со своим отцом, он с юности впитал азы того учения, которое сформировал иконоборческий кружок епископов, приближенный к бывшему императору. Ввиду того положения, которое сложилось в Церкви, отказ сына от церковной политики отца неизбежно был бы воспринят обществом, как признание просчетов Льва Исавра в церковной политике. А прагматичные византийцы не прощали таких ошибок. Узурпаторство Артавазда, прошедшее под знаменем восстановления иконопочитания, во всех деталях показало, что отступать, собственно говоря, Константину V просто некуда. И с присущей ему решительностью и последовательностью царь пошел вперед.
Наверное, гипотетически рассуждая, еще сохранялась возможность изменить позицию царя, если бы восточный епископат категорично высказал свое несогласие с иконоборчеством, но он сам оказался расколотым на различные партии. Кроме того, насколько позволяют судить исторические события, в массе своей архипастыри, причем самые активные, стояли именно на стороне иконоборцев, что только укрепляло царя в своем, к сожалению, ошибочном мнении.
Но вместе с тем едва ли можно согласиться с тем, что, созывая в 754 г. «вселенский» Собор, император стремился прикрыться официальным согласием священноначалия для гонения на иконопочитателей. Безусловно, подготавливая это собрание, Константин V вольно или невольно способствовал формированию «правильной», по его мнению, богословской точки зрения и не без удовольствия встречал сообщения о том, что повсеместно епархии выступают против икон. Зная его твердый характер, можно с уверенностью сказать, что царь вполне мог обойтись и без этих прелюдий. Но император действительно желал узнать мнение Церкви, и на нем строить свою вероисповедальную политику, хотя наверняка его личные пристрастия лежали в области иконоборчества. К сожалению, созванный им Собор лишь укрепил царя в мысли о еретичестве иконопочитания.
Более того, Константин V проявил недюжинные способности и деятельно озадачился богословским обоснованием иконоборчества – этому вопросу посвятил несколько собственных сочинений. В ответ на замечательную защиту иконопочитания в трудах святого Иоанна Дамаскина Константин V развил христологическую аргументацию, не лишенную интереса.
По существу, иконопочитателей и иконоборцев объединяло одно: и те и другие считали невозможным изобразить Бога, Божественное Естество и Божественную Сущность. Вполне разделяя эту точку зрения, император полагал, что изображение одновременно человеческого и Божественного естества на иконе является «чистой воды» монофизитством, слиянием двух естеств (природ) во Христе. Если же почитатели икон не претендуют на слияние двух природ, изображая два естества Богочеловека на иконах, то тогда, следовательно, считал василевс, они неизбежно впадают в несторианство. Ведь очевидно для всех, позднее напишет Константин V, что в этом случае они разделяют два естества Спасителя, а это и составляет отличительную черту несторианства167.
Конечно, существо спора не исчерпывалось только христологическим аспектом, но для себя Константин V Исавр уже пришел к окончательным выводам и более не собирался уходить в сторону. Если он убедился в том, что почитание икон – ересь, то и боролся с ней, как с любой другой ересью: жестоко и последовательно. А в силу специфики своего характера, закаленного в войне и борьбе, будучи последовательным во всем, чего касалась его рука, он вскоре занял сторону крайних, наиболее непримиримых иконоборцев.