Вкус пепла

— Но ты же сама говорила… — В голосе Фриды послышалось волнение, и она опять с тревогой посмотрела на серое небо.

— Я помню, что я говорила. Но знаешь что: мне кажется, Сара тоже хотела бы, чтобы ты рассказала этот секрет в полиции.

— А почему? — спросила Фрида. Взгляд ее по-прежнему был тревожным.

— Потому что когда человек умирает и улетает на небо, полиции требуется знать все его тайны. И эти люди сами хотят, чтобы полиция узнала их тайны. Полиция должна выяснить все, как и что было.

— Полиция должна знать все тайны? — удивилась Фрида. — А я должна рассказать в полиции, как я не хотела есть бутерброд и спрятала его в диване?

Вероника не удержалась от улыбки:

— Нет, эту тайну полиции, я думаю, не обязательно знать.

— Это сейчас не надо, пока я живая. А когда я умру, ты должна будешь им про нее рассказать?

С лица Вероники сразу сбежала улыбка. Она энергично помотала головой. Разговор свернул в слишком мрачную сторону. Ласково погладив дочку по светлым волосам, она тихо сказала:

— Не думай об этом, доченька. Ты не умрешь.

— А откуда ты знаешь, мама? — с любопытством спросила Фрида.

— Знаю, вот и все!

Вероника резко встала и вышла в прихожую. Сердце у нее сжалось так сильно, что трудно было дышать. Не оборачиваясь, чтобы дочка не видела ее слез, она неоправданно жестким тоном приказала:

— Надень пальто и шапку. Мы едем прямо в полицию, чтобы все там рассказать.

Фрида сделала, как ей было велено. Но, очутившись под серым, пасмурным небом, она, направляясь к машине, бессознательно втянула голову в плечи. Только бы Сара не очень рассердилась!

~~~

Фьельбака, 1928 год

С нежной заботливостью он одел и причесал детей. Было воскресенье, стояла солнечная погода, и он собирался вести мальчиков на прогулку. Одевание было нелегким делом, так как дети на радостях, что пойдут гулять с отцом, вертелись и прыгали. Наконец он закончил, и они были готовы идти. Агнес даже не откликнулась, когда дети крикнули ей «до свиданья», и у него больно кольнуло сердце при виде обиженного выражения, которое появилось в их глазах, когда они посмотрели на мать. Дети тянулись к ней, хотя она их не понимала. Им так нужно было ощутить материнский запах, почувствовать ее объятия. Ему даже не приходило в голову, что она все понимает и нарочно отказывается отвечать на их любовь, но одна мысль посещала его все чаще. Сейчас, когда мальчикам исполнилось четыре года, он стал замечать в ее отношении к детям что-то неестественное. Сначала он думал, что это последствия тяжелых родов, но годы шли, а материнская привязанность у нее все не появлялась.

Сам он, выходя из дома с сыновьями, держа в каждой руке по детской ладошке, чувствовал себя настоящим богачом. Они были еще такими маленькими, что не столько шли, сколько бежали вприпрыжку, и порой ему, несмотря на его длинные ноги, приходилось пускаться бегом, чтобы поспеть за ними. При встрече с этой бегущей рысцой компанией прохожие улыбались и приподнимали шляпы. Он знал, что они представляют трогательное зрелище: долговязый и широкоплечий отец в выходном костюме и мальчики, принаряженные так, как только позволяли средства простого каменотеса, оба с одинаковыми светлыми шевелюрами в точности такого же оттенка, как у отца. Оба также получили от него карие глаза. Андерсу часто приходилось слышать, до чего они на него похожи, и это каждый раз наполняло его гордостью. Иногда он позволял себе со вздохом облегчения втихомолку порадоваться, что они ни в чем не пошли в мать и не напоминали ее ни наружностью, ни нравом. С годами он стал замечать в ней жесткость и только надеялся, что дети ее не унаследовали.

Проходя мимо лавочника, он ускорял шаг и старался не смотреть в его сторону. Иногда ему, конечно, приходилось заходить в лавку, чтобы запастись теми или иными товарами, нужными в хозяйстве, но, узнав, что говорят про него за спиной, он с тех пор норовил пореже там бывать. Если бы он знал, что в бабьих пересудах все неправда, он, наверное, входил бы туда с высоко поднятой головой, однако вся беда была в том, что он ни секунды не сомневался: все так и есть. А если бы и сомневался, то все сомнения исчезли бы от презрительной усмешки и наглого тона, которым говорил с ним лавочник. Иногда он спрашивал себя, где лежит предел его терпению, и если бы не мальчики, он давно забрал бы свое барахло и был таков. Но из-за мальчиков он не мог ее бросить, и приходилось искать другой выход.

В конце концов он, кажется, придумал-таки, как поступить. У Андерса созрел план, и потребовался год тяжелой работы, чтобы его осуществить. Но теперь спасение было уже близко. Оставалось доделать самую малость, и тогда он сможет предложить своей семье начать новую жизнь. Это будет шанс повернуть все к лучшему, и, возможно, он сумеет, хотя бы отчасти, дать Агнес то, о чем она так мечтала, и тогда уйдут те черные чувства, которые росли в ее душе. Ему мнилось, что он уже воочию видит, какой станет новая жизнь. Он, Агнес и мальчики — все вместе начнут эту жизнь, в которой будет гораздо больше возможностей, чем здесь.

Он крепче сжал ручки сыновей и улыбнулся им, видя, как они задирают головки, заглядывая ему в лицо.

— Папа, ты купишь нам колу? — спросил Юхан в надежде, что хорошее настроение отца обеспечит положительный ответ на такую просьбу.

И оказался прав. Подумав немного, Андерс кивнул в знак согласия, и мальчики заскакали и засмеялись, ликуя от восторга. Покупка колы означала поход в лавку, однако оно того стоило. А скоро он от всего этого избавится.

~~~

Йоста сидел, согнувшись над столом в своем кабинете. У него было подавленное настроение с тех пор, как выплыла на свет сделанная Эрнстом глупость. Думая о ней, Йоста только качал головой. Казалось бы, этот сотрудник и без того наломал достаточно дров за годы службы, но то, что он натворил в этот раз, вообще выходило за грань допустимого и шло вразрез со всеми правилами, которыми должны руководствоваться полицейские. Впервые Йоста подумал, что из-за такого нарушения Эрнсту придется уйти в отставку. После подобного поступка даже Мельберг не сможет его больше защитить.

С унынием он взглянул в окно. Это время года было ему отвратительнее всего — хуже, чем даже зима. Лето все еще оставалось свежо в памяти, и он помнил каждую партию в гольф, сыгранную в этот сезон. Ближе к зиме хотя бы приходило спасительное забвение, и тогда он уже сам начинал сомневаться, действительно ли ему довелось сделать тот или иной великолепный бросок или все это был только дивный сон.

Телефонный звонок прервал его грёзы.

— Йоста Флюгаре.

— Здравствуй, Йоста! Это Анника. Слушай, у меня тут на проводе Педерсен, ему нужен Патрик, но Патрика в последнее время стало трудно разыскать. Ты можешь поговорить с ним?

— Да, конечно. Соедини меня.

Он подождал несколько секунд, потом в трубке раздался щелчок и зазвучал голос судебно-медицинского эксперта:

— Алло?

— Да, я слушаю. Это Йоста Флюгаре.

— Да, я слышал, что Патрик куда-то выехал по делам. Но ты ведь, кажется, тоже работаешь над расследованием убийства девочки?

— Да у нас весь участок над этим работает, в большей или меньшей степени.

— Отлично. Значит, ты можешь принять сообщение о новых данных, которые мы получили. Только учти, важно, чтобы Хедстрём их увидел.