Вкус заката
Шрифт:
Исполненная надежд и святой веры в могущество Сети, я долго, до рези в глазах, просматривала электронные страницы. «Яндекс картинки», «Яндекс фото», «Картинки Google», «Yahoo images», «Picsearch» – кажется, я перебрала все тематические поисковики. Гобелена из Несвижа нигде не было и следа!
Отчаявшись найти изображение полотна, я стала искать хотя бы его описание. Это мне тоже не удалось, зато вскоре я узнала причину заведомой провальности моих попыток.
Оказывается, Павел был в числе последних людей, которые видели гобелен княжны!
В конце декабря две тысячи второго года в Несвиже, где велись реставрационные
Гобелен княжны в башне сгорел дотла, и изображенный на нем монах тоже превратился в пепел. Право, задумаешься об эффективности ведьминого проклятия!
Невольно впечатленная, я почти машинально забила в строку поиска словосочетание «легенды Несвижа». Не «легенда», а именно «легенды» – и множественное число оказалось правильной формой.
Помимо страшной сказки о злой колдунье и невинной юной деве, превратившейся не в пепел, а в розовые лепестки, в долгой истории Несвижа имелись и другие более или менее яркие фантазийные вкрапления.
Меня по понятным причинам заинтересовала легенда, хронологически почти совпадающая с той, которую рассказал мне Павел. В ней факты переплелись с вымыслом, точно нити в гобелене, так что отделить правду от выдумки за давностью лет не представлялось возможным.
Я узнала, что наибольший вклад в создание могущества замка внес Николай Христофор Радзивилл Сиротка, который княжил в Несвиже в шестнадцатом веке. Князь Николай Радзивилл много путешествовал и получил прекрасное образование в ведущих европейских державах того времени – Германии, Италии, Австрии и Франции. Его прозвище Сиротка было шутливым и прилипло к юному князю с легкой руки короля Жигимонта Августа. Вроде тот однажды встретил одинокого юношу в коридоре замка и спросил: «А это что за сиротка?»
Однако существовала легенда, объясняющая появление прозвища совершенно иначе. Будто бы старый князь Радзивилл, потерявший единственную дочь, усыновил неизвестного юношу. Обнаженный и беспамятный, тот лежал на берегу реки, которая, верно, и принесла его в Несвиж. Хотя юноша ничего не помнил о себе, своих родных и своем прошлом, он оказался поразительно умен и способен к наукам. Мудрыми речами и глубоким пониманием человеческой души он покорил сердце старого князя, стал его лучшим другом, первым советчиком, а затем и наследником.
Понятно, что поддерживать эту, пусть даже правдивую, версию происхождения прозвища самому князю Сиротке было невыгодно: наверняка у старика Радзивилла было немало кровных родственников, готовых оттеснить в сторонку чужака. Мне же этот мужской вариант сказки о Золушке показался вполне вероятным.
Правдоподобие ему придавало сопоставление с уже известными мне историями Эвы Вишнич, Марины Тарасовой и княжны из Несвижа. К последней
легенде предание о князе Сиротке клеилось просто идеально, как вторая серия фильма к первой. Внезапно меня озарило! Я поняла кое-что очень важное.Этот роковой персонаж, убивающий своей любовью юных девушек, вовсе не был вечным стариком! И убивал он их не случайно и не по злобе. Он буквально отнимал у очередной своей жертвы жизнь, и она умирала дряхлой старухой, а он, наоборот, превращался в юношу!
Так вот откуда у юного Сиротки недетская мудрость и скрытые знания! Он был молод только телом. Старик Радзивилл сделал своим наследником не беспамятного приемыша, а помолодевшего духовника княжны! Разумеется, этот оборотень прекрасно знал, как понравиться князю, с которым был знаком много лет.
За просветлением наступило затмение. Я вдруг оказалась во мраке и не сразу поняла, что на террасе погасили свет. Оказывается, я осталась последним посетителем заведения, на пороге которого уже некоторое время с намеком маячил официант со счетом.
Извинившись и расплатившись, я небрежно затолкала в сумку ноутбук и вышла на улицу.
Было три часа ночи. Вот теперь утомленная затянувшимися развлечениями фея Ницца крепко уснула, и стук моих каблуков, усиленный эхом, в каньоне узкой улицы зазвучал пугающе громко.
Я вышла на набережную, спустилась к морю и немного посидела на камнях у воды.
В лунном свете она была похожа на темный шелк, в каждой складочке которого дрожала золотая искорка. Облизанные морем камни у извилистой линии прибоя тоже блестели. Я подобрала у воды необычный голыш – почти круглый, размером с теннисный мяч, он был невзрачного темно-серого цвета, но с удивительно ровными полосами внутреннего вкрапления. Перламутрово-белые зернистые жилы кварца пересекали серый шар четким крестом. Казалось, камень аккуратно, как подарок, перевязали искрящейся серебристой ленточкой.
– Надо же! – подивилась я.
Трудно было представить, что кусок породы, невесть когда отколовшийся от какой-то скалы и бог знает сколько времени подвергавшийся воздействию воды, по чистой случайности приобрел такой затейливый вид. Это было готовое произведение искусства, идеальное, не прибавить, не отнять! Кто его сотворил? Никто. Зачем? Без всякой цели. Так вышло – и все тут. Примите как данность.
А мне всегда было очень трудно принять судьбу без сомнений, вопросов и попыток повлиять на происходящее. Так, может, это знак для меня? Прямой намек на то, что природа, мироздание, высшие силы – не знаю, кто именно, да это и не важно, – в своей нечеловеческой мудрости отлично знают, что они делают с нами, и делают это правильно?
Мысль была одновременно и утешительная, и возмутительная.
С камнем в руке я вернулась на набережную и села на каменный парапет.
Ницца раскинулась на берегах красивейшего залива, который с давних времен поэтично зовется заливом Ангелов. Я не знаю, почему его так назвали. Потому что здесь начинается рай? Или это небесно-голубая вода в полукружье залива напоминает о глазах ангелов? Хотя кто их, этих ангелов, видел…
Глядя перед собой, я видела темную, слабо поблескивающую, внушительную массу лениво ворочающейся воды, а за ней – далекие огни. Это напомнило мне рассказ Павла о том, как он мальчишкой любил сидеть на берегу пруда, воображая себя космонавтом.