Вкус жизни

…Пока была молода, было много попыток свернуть меня «с пути истинного». Только появилась я в институте и сразу приглянулась одному зав. кафедрой. Он слыл ярким самородком и сам себя осознавал как эффектного обольстителя. Ему нравилось увеличивать коллекцию обожающих его женщин. Внешне хорош, и язык прекрасно подвешен. Но в моих мозгах технаря его речи звучали красивым словоблудием. Я же не студентка. Меня этим не проймешь. Мне нравится новизна услышанного, а не тривиальные истины в новом цветистом обрамлении. Он быстро потерял свою прелесть в моих глазах. Я ценила железную логику технического интеллекта и глубину знаний, а мужское любование собой мне претило. Профессор был по-своему умен, поразительно обаятелен, притягателен, но не в моем вкусе, хотя я не могла не отметить и не выделить его среди гуманитариев. Мое сердце он не задел. Легкую рябь на поверхности произвел и остался в памяти лишь маленькой черточкой, да и та стерлась, когда соприкоснулась с ним на вступительных экзаменах… И все же злые языки некоторое время болтали о нас. Я выслушивала чудовищные по своей несправедливости оговоры. Потом осознала, что, не понимая сущности некоторых людей, сама давала им пищу для кривотолков своим искренним восхищением тем или другим человеком.

Все встреченные мной достойные мужчины – их можно посчитать по пальцам одной руки – не умели ухаживать, увлекать. А те, которые умели – были самцы, и я сторонилась их. Иногда мне казалось, что наши так называемые отношения могли бы перейти известную грань, если бы они были решительнее… Нет, не могли… только молчаливое взаимопонимание... Нравились, но что-то внутри меня не откликалось, так, чтобы на самом деле и всерьез, так, чтобы позволить себе переступить… Наверное, я подсознательно чувствовала, что так хорошо, как с Андреем мне не будет ни с кем, потому что, вне всякого сомнения, я любила его. А любовь и влюбленность далеко не одно и то же. Нравственные правила, привитые в детстве, были во мне много сильнее желания частично обладать обожаемым мужчиной. «Я никогда не позволю оскорбить его своим признанием. Только тогда я имею право смело и прямо смотреть ему в глаза», – думала я о каждом, в кого влюблялась. Я ценила их за то, что они не претендовали на постельные отношения, за то, что за спиной ничего дурного не говорили. Они, наверное, как и я, нуждались в платоническом обожании.

Я сама кроила свою судьбу на свой лад: выбирала в кого влюбляться, сама добивалась взаимности и никогда не жалела, что не переходила границу дозволенного. В этой связи вспомнилась мне шутка из любимого журнала «Крокодил»: «Добивался победы, а потом не знал, что с ней делать», – рассмеялась Лена искренно и заливисто. – Все проходит. И влюбленности, пусть даже долговременные, тоже проходили, оставляя то грустный, то радостный след, то разочарование и пустоту. Всякое случалось. На то и жизнь, на то и ее разнообразие…

Одна мысль не давала мне покоя: почему я не представляла обожаемых мужчин в своей постели? Любовь к Андрею, романтичность, порядочность или еще что-то… из юности? Помнится, отпустила меня бабушка на речку выкупаться после сенокоса. Быстренько занырнула. Лежу, блаженствую, глаза прикрыла, греюсь на раскаленном песке. Мужчины рядом о чем-то спорят с женщинами. Мечтательно поднимаю глаза в небо, а взгляд уперся в голого мужчину… Черный, волосатый, ужасный, противный. Передернуло от страха. Вскочила, помчалась сломя голову… Тринадцать мне тогда было.

Еще один жуткий случай был. Возвращалась я часов в десять вечера из кинотеатра. Уже темнело. Я отстала от класса. Шнурок на ботинке развязался, да еще и порвался. Поднимаюсь с корточек – огромный вдребезину пьяный мужик передо мной в приспущенных брюках. Что-то мямлит, чего-то просит. Я отступаю, он меня к забору притискивает. Не сразу дошло, чего ему надо. Вдруг жутко тошнотворно сделалось. Выскользнула, в ужасе рванула от него. Он, матерясь, за мной. Я пришпорила. Думаю, если догонит, убью гада к чертовой матери чем ни попадя… Вот и одноклассники. Долго еще трясло от отвращения...

Может, где-то в глубине подкорки засели тормозящие, раздражающие, стойкие отрицательные ассоциации. Меня отпугивало неведомое или неэстетическое?.. Не каждому дано уметь красиво преподнести свои чувства… вознести отношения на такую высоту, чтобы они стали чем-то священным, чтобы смогли подняться над пошлостью, над…

Лена замолкла, не договорив. Потом раздумчиво возобновила рассказ.

– …Нет, все это не то. Причина, скорее всего, в раннем детдомовском детстве. Нас обзывали подкидышами, говорили гадости о наших родителях. Вот тогда-то и зародилось в моем сознании четкое однозначное протестное отношение ко всем мужчинам, кроме одного-единственного, которого полюблю. Именно тогда выстроился и закрепился в моем сознании, а может, и в подсознании, страх показаться непорядочной, распущенной, он заблокировал физиологический интерес к мужчинам и ко всему пошлому, что с ними связано.

Я никогда никому не рассказывала о своей неподотчетной стороне жизни, прежде всего, чтобы не взращивать сплетен, способных повредить предмету моего обожания, и бумаге не доверяла свои тайные чувства. И что самое интересное, влюбляясь, никогда не чувствовала даже смутной тревоги, разрушения своего привычного уклада жизни. Видно, подсознательно понимала: платоническая любовь – это все, что мне необходимо, и все, что я способна себе позволить с женатым мужчиной. Они – мое лекарство от одиночества души. Пожалуй, можно сказать, что я любила свои мечты, а не объекты своего обожания. Реальная жизнь слишком суетная, а тайная – прекрасная, неисчерпаемая, приносящая только блаженство, превращающая черно-белую жизнь в расцвеченную. Думаешь, мои влюбленности – мои заблуждения?

…А на самом деле я люблю только одного – отца своего ребенка. И любовь эта не ослабевает, не притупляется. Разве можно любить кого-то еще, не предавая первого?.. Есть любимый, есть прекрасный человек, которого обожаю с первого курса. Но там другое… Разве этого мало? Другим и этого счастья не дано. Я знаю людей, которые никогда не любили. Разве лучше жить с недостойным тебя?.. Любовников не было и не будет, потому что дважды в жизни встретить нечто подобное… как с Андреем, даже близко невозможно. Теория вероятностей дает слишком малый процент возможности данного явления. Бывают случайные встречи из разряда тех, что вполне могли бы не состояться, ни на что не влияющие. А случаются судьбоносные, переворачивающие если не жизнь, как Андрей, то душу, как тот преподаватель на первом курсе, – что иногда не менее важно. Он тоже был из тех, самых редких… Сейчас, оглядываясь назад, я не возьмусь предугадать, как сложилась бы моя жизнь, не встреть я Андрея… Кира, ты считаешь мою любовь нелогичной, ненормальной?

– Ну, что ты, – возразила я. – Мне очень хотелось, но я не рискнула спросить Лену о том, видела ли она еще когда-нибудь того самого обожаемого преподавателя.

И, словно угадав мой невысказанный вопрос, она сказала:

– Много лет спустя увиделись. Он позвонил, и мы встретились в библиотеке. Нам не надо было слов, мы и так понимали друг друга. Он преподнес мне увесистый том своих научных трудов… «Всего сто экземпляров. Кризис, сами понимаете»… На обложке две фамилии. Его – вторая. Это сказало мне о многом. Мне казалось, что я не заслужила столь дорогой и редкий подарок. Но то, с какой любовью и трепетом он был преподнесен, давало мне право оставить его у себя и беречь пуще глаз от преждевременного посягательства внука. «Ваша книга будет самой ценной и любимой в моей библиотеке. Вы самый талантливый физик из тех, кого я знаю… У нас очень много общего», – сказала я, смущаясь своей откровенности. Он кивнул. Он тоже был смущен, взволнован и боялся говорить. Я подарила ему свои книги, и мы расстались. Потом я стояла у окна, а он шел по улице и улыбался. Он хотел этой встречи. Он был счастлив. «Наверное, хорошо, что я не рассказала ему, как иногда в минуты горьких размышлений представляла нас рядом идущими по жизни», – думала я.

Дома долго и вдумчиво изучала по книге его мысли, идеи, теории и чем больше вникала, тем больше понимала: они уже не просто его достижение, они – всеобщее достояние... Книга есть, и никто не сможет похитить у меня ни ее, ни восхитительные минуты нашей короткой встречи. И память о ней будет мне верным стражем в периоды тоски, отчаяния, депрессии. А они ведь случаются. Лена грустно улыбнулась.

– А у тебя случались мимолетные, кратковременные обожания? – спросила меня Лена. – Или удачное замужество – надежная преграда сердцу?

Не могла я перед одной из ближайших подруг скрывать своих чувств, тем более, если это Лена.

– Безусловно, надежная. Но был мне симпатичен один мужчина. Только я быстро в нем разочаровалась. Заметила я, что у нашего секретаря парткома любовный зуд начался: новизны ему захотелось. Такое за версту видно. Жену его я знала: милая, грустная, труженица великая. Видный юрист. Она понимала, что теряет мужа, но ничего не могла поделать. Только переживала. Им было по сорок. Так вот, целый год он увивался за мной. Но я умела одним взглядом отшивать мужчин. Секретарь был упорен, я тоже. Мне было приятно, что нравлюсь, но я помнила слова моего начальника: «Не любовь это, сперма давит ему на глаза». А тут еще вспомнились его откровения за рюмкой коньяка на каком-то празднике: «Во мне живут два человека. С вольными женщинами я вольный, со строгими – строгий. Тебя боюсь, ты слишком чиста. Я не могу разрушить твой мир и свой, связанный с тобой, потому что мне он нужен таким, какой он есть. Я хочу тебя, но не смею». «Ищите себе такую женщину, у которой те же желания, что у вас», – подумала я, отстраняясь от его горячего дыхания. Я быстро вывела его из состояния зачарованности. (Ситуация достойная слуха сатирика. При желании было бы над чем поиздеваться. Но я обычно глубоко сочувствую покинутым женам и не могу ни шутить, ни иронизировать над их проблемами).