Владигор и Звезда Перуна

Кони начали уставать. Сухая трава под копытами была не лучшим кормом, да и той не давали как следует насытиться. Наконец Салым посмотрел на клонящееся к закату солнце и дал приказ остановиться. Встали в широком поле, в трех верстах от ближайшего леса. Малас выслал на все четыре стороны дозорные отряды разузнать, нет ли поблизости вооруженной синегорской рати. Из четырех отрядов вскоре воротился только один. Молодой скун доложил, что на десять верст впереди никакой опасности нет. Остальные три отряда — без малого полсотни всадников — так и не вернулись. Встревоженный Малас велел выставить караулы и запретил расседлывать лошадей.

Ночью к шатру вождей стражники привели окровавленного селянина. Он дрожал от страха, ничего не понимал, от него разило луком и пивом, и айгуры брезгливо морщились, подталкивая хмельного синегорца копьями в спину. Накануне он гостил у зятя в соседней деревне и так напробовался дармового пива, что по дороге домой повалился в траву и заснул прямо в поле. По громовому храпу его и обнаружили.

Толмач пытался расспросить пьяницу, много ли ополченцев прячется в лесу, где сейчас князь Владигор и есть ли поблизости ручей или речка. Но ошалевший селянин мычал что-то нечленораздельное и, по всей видимости, думал, что все происходящее снится ему в кошмарном сне.

Салым вышел из шатра и воскликнул со смехом:

— Храбрые айгуры! Многие из вас впервые в этих краях и никогда не видели здешнего народа. Теперь у вас есть эта возможность. Посмотрите на этого отважного воина! Вот с кем предстоит вам сражаться!

Селянин ни слова не понял, промычал что-то и вдруг громко икнул. Воины захохотали, тыча в него пальцами.

— Такой народ недостоин этих холмов, лесов и полей! — продолжал Салым. — Он недостоин свободы. Такие люди могут быть только рабами. И мы сделаем их нашими рабами!

Смех, гогот, свист и улюлюканье раздались со всех сторон. Селянина хлестали плетками, плевали ему в лицо, толкали и пинали ногами. В конце концов Салым приказал отпустить полуживого синегорца восвояси, ибо даже казни он не был достоин.

— Ты поступил легкомысленно, — вполголоса произнес седоусый Малас, глядя, как освобожденный пленник на спотыкающихся ногах убегает в ночь.

— Ты жалеешь, что я не приказал отрубить ему голову? — переспросил Салым. — Брось! Это испортило бы веселое зрелище.

— Я жалею, что ты приучил воинов недооценивать наших врагов.

Салым нахмурился, в его глазах мелькнул недобрый огонек:

— А я жалею, что переоценил тебя. Не смей меня поучать, иначе… — Он не договорил и шагнул в шатер, запахнув за собой полог.

К утру выяснилось, что Малас исчез. Недосчитались и трех сотен всадников, опытных и выносливых, с которыми седоусый вождь совершал набеги на Угру. Салым был в ярости и кричал, что казнит Маласа, как только закончит поход. Гнев Салыма искал выхода, и тут ему доложили, что навстречу айгурам движется синегорское ополчение.

На самом деле полторы сотни мужиков, вооруженных топорами, кольями да ножами, трудно было назвать ополчением, и двигались они не навстречу коннице, а на запад, к истоку Звонки, по берегу которой и намеревались дойти до Ладорской крепости и влиться в княжескую рать. У них не было ни одного боевого коня, неказистые лошади, более привыкшие тянуть за собой плуг, неспешно везли своих хозяев. Да и лошади были далеко не у всех.

Мужики опешили и растерялись, когда с севера им наперерез помчалась айгурская конница. Их окружили, началась бойня. Из полутора сотен не спасся ни один. Потери айгуров были ничтожны, едва ли набралось с десяток убитых. Легкая победа вскружила головы скунам, и Салым долго отчитывал их за то, что не догадались оставить в живых нескольких мужиков, не допросили, не вызнали, куда и по какой дороге направлялся этот плохо вооруженный сброд. Судьба трех дозорных отрядов, пропавших ночью, до сих пор не прояснилась. Не эти же мужики, над трупами которых уже начало кружиться воронье, погубили выученных драться айгурских всадников.

Несмотря на эти просчеты, несмотря на то что сбежал Малас, который знал короткий путь к Ладору, настроение Салыма не слишком омрачилось. Он по-прежнему был уверен в собственном превосходстве над кем бы то ни было. Если случится так, что Аран не сможет вовремя подоспеть к стенам Ладорской крепости, ее можно взять силами тех многих тысяч воинов, которые подчиняются Салыму и признают его право на власть в этом походе. А уж власть он теперь никому и никогда уже не отдаст. Скоро он разобьет войско князя Владигора, и тогда никто не усомнится в его праве занять место верховного вождя айгуров.

3. Морошь

Евдоха постучалась в дверь почти уже достроенной избы. Ответа не было. Она толкнула дверь и вошла внутрь. На лавке, положив руки на колени, неподвижно сидела Лукерья. Как ни была она подавлена смертью мужа, глаза ее округлились, когда она подняла голову и узнала нежданную гостью:

— Евдоха! Ты живая? Как ты здесь, откуда?

— Здравствуй, Луша, — поклонилась та. — Я ненадолго к тебе. По пути заглянула.

— Входи. А я, видишь, никак не приберусь, все из рук валится. — Она обвела взглядом горницу, где среди щепок и стружек лежали мешки с не разобранным еще домашним скарбом, корыто, пила, опрокинутая стопка деревянных плошек. Печь не горела, но хозяйку, видимо, мало сейчас заботило приготовление пищи. — Горе у меня, Саврас-то помер.

— Я знаю, — тихо сказал Евдоха.

— Он, как деревню нашу засыпало, совсем умом тронулся. А тут, вымолвить страшно, княжну пытался зарезать. Так передали мне. Уж не знаю, верить, нет ли? Он так переменился в последние дни, чужим стал. Никогда я его таким не знала.

— То не его вина, — произнесла Евдоха как можно мягче, не желая рассказывать, что в самом деле натворил Саврас. — Злая воля поработила его, не мог он с нею совладать.

— Все мы словно одурманены были, — вздохнула Лукерья. — Тебя мужики наши чуть не убили. Мальца твоего… Он как, с тобою по-прежнему живет?

— Уехал мой Дар. Ныне далеко отсюда.

— Настырка не так давно заглядывала, — вспомнила Лукерья, совсем не заинтересовавшись дальнейшей судьбой Дара. — Так и не поумнела, на тебя напраслину наводила опять. Она ведь тоже мертвая, слыхала?

— Да.

— Все-то ты, Евдоха, знаешь, — покачала головой бывшая ее соседка. — Уж не ведунья ли ты в самом деле, как люди про тебя сказывали?

— Люди колдуньей меня звали, — мрачно отозвалась та.

Лукерья промолчала. Казалось, этот разговор она ведет лишь из вежливости, витая в мыслях далеко отсюда.

— А я вот совсем одна осталась, — вымолвила она наконец. — Сыночки в ополчение записались и, как ни уговаривала я, отправились с воеводой навстречу ворогам. — Она вдруг оживилась и посмотрела на Евдоху с надеждой и робостью. — Вспомни, соседка, я зла тебе никогда не желала. Наоборот, жалела тебя. Будь ты хоть трижды колдуньей, но помоги мне сыночков от гибели уберечь!.. Возьми что хошь, помоги только!..

Лукерья уронила голову на грудь и заплакала, громко всхлипывая и не утирая слез.