Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви

P. S. Все строки, выделенные курсивом в следующем ниже тексте, – цитаты и принадлежат Владимиру Басову.

Мне кажется – я воюю всю жизнь. С самим собой, с обстоятельствами, с близкими и не очень. И играю я тоже всю жизнь и одновременно ставлю самый желанный для автора фильм – непредсказуемый в событиях и в финале – тот, что называется бытие. Критики все время упрекали меня в не последовательности, родные говорили, что никогда меня до конца не понимали, а я все думаю, что, если бы такое действительно случилось – меня разгадали, расшифровали, раскрыли – значит, на земле больше не осталось тайн и идти дальше некуда. Потому что самое удивительное в жизни – это ты сам, человек, личность. И другие такие же люди, как ты. Меня как-то спросили – ваш самый счастливый день в году? Вопрос, конечно, необязательный. Про себя я ответил, что не было у меня ни самых счастливых, ни самых несчастливых дней. Я подумал: если наступит день полного счастья, значит – рядом духовная смерть. Это не парадокс и не фраза. Может быть, на самой крайней точке падения больше счастья потому, что отсюда ведь начинается восхождение.

Обо мне говорили, что я каждодневный свой быт, свою жизнь любил больше, чем данный мне дар, чем искусство. Представляете?! Меня упрекали в том, что я любил жизнь. Что я любил красивую жизнь и красиво любил, что мне нравилось из горничных делать принцесс, что умел наслаждаться дыханием жизни и успевал это делать, ни в чем себя в искусстве не ограничивая, и достиг очень зримых в нашем цехе высот. Это сказано мне – мне, которому было восемнадцать в начале войны и который не позволил себе от нее уклониться, отодвинув «прекрасную молодость» на пять лет, за которыми – целых пятнадцать . Мне надо было выжить, и я выжил, я вышел из той мясорубки с руками, с ногами, с контуженой головой и задавленным слухом.

Вы сами-то слышали, как вылетает из жерла артиллерийского орудия снаряд? Когда попытки пригнуться и закрыть уши руками не помогают укрыться от свистящего грома, как иглой прокалывающего стенки кровеносных сосудов. Когда от нестерпимого грохота трещали барабанные перепонки, когда на морозе гильзы «обрастали» человеческой кожей с ладоней, сноровисто подававших в ствол смертоносный снаряд. Когда в «музыке» боя не было иных нот и тонов, кроме зенитных и гаубичных, кроме шквального и пристрельного. И надо всем царила «полифония» затяжных массированных ударов с обеих сторон. Война приучала нас к четкой границе между «мы» и «они», между злом и добром, между жизнью и смертью.

Вся диалектика философии стала видна и доступна для понимания в самой простой из учебных форм. Уроки войны незабываемы, и их значение невозможно переоценить – вечные истины и основные понятия – нравственные, философские, просто житейские – открылись мне во всей своей определенности. На войне все случается быстро – карьера, любовь и бессмертие. Здесь совсем нет времени на подробный психоанализ. Чтобы понять человека, достаточно однажды оказаться с ним рядом в бою или в разведке. На войне не до тонких нюансов и самокопаний – процесс проявки каждого характера ускорен до невозможного, и ты практически сразу же знаешь, можно стоящему рядом доверить и жизнь, и судьбу, друг он или трус, враг или так. И за письма из дома цепляешься, как за пуповину, и с мамой в ответных строках хочется быть и спокойным, и взрослым – поддержать ее и «заговорить» смерть.

Война развила во мне краткость слога и умение точно и концентрированно рассказывать и снимать – не должно быть ничего лишнего, вторичного, прилагательного – некогда. Краткосрочность и быстротечность определяли нашу судьбу. Завтра тебя может не быть, и поэтому сегодня ты живешь по полной программе и по-честному – оправдаться оттуда можно ведь и не успеть. Война научила меня жить сейчас, в этом времени – ввязываться в бои на его передовой, идти вслед за его героями и ловить любой краткости миг счастья, ценить его и воспевать его, не боясь показаться несдержанным и излишне откровенным.

Я с детства привык и к перемене мест, и к быстрой смене впечатлений – армия научила меня дисциплине и умению держать форму. У меня всегда было богатое воображение, но я научился в работе его укрощать – контролировать и проверять на правду. Я ставил фильмы разных жанров – комедию и драму, детектив и публицистику, сатиру и мелодраму, но всегда об одном – это одна большая, главная картина – о совести людской. Я всегда жил между двух бакенных огней в своем творчестве – талантом актера и даром постановщика. Так достигается равновесие, сохраняется баланс и рождается гармония. Невозможен свет без тени, мир без войны, жизнь без борьбы, но победа любой стороны – это начало следующего противостояния.

И поэтому я всегда ищу героев в экстремальных ситуациях, в которых, как на войне, проявляются скрытые резервы и характер очищается от наносного и неглавного. И поэтому все мои герои поставлены перед выбором, и этот выбор они делают сейчас, в эту минуту, у нас на глазах и наедине с собою. И поэтому они – почти всегда победители, и даже побежденные, они все равно – «на коне». Потому что их выбор – правильный, праведный.

Мне всегда задавали вопрос: откуда я знаю, сколько и в каком именно месте надо вырезать кадров, почему я отказываюсь от того или иного монолога и даю новые «вводные» – героев и обстоятельства? Отвечаю: не знаю, но знаю всегда абсолютно точно и определенно, почему это должно быть так, только так и никак не иначе. Мне достаточно даже на краткий миг увидеть форму – и не важно: музыкальную, скульптурную, словесную или архитектурную, и я сразу готов вам сказать – она совершенна или требует доработки, и тогда я могу указать – где и что. И поэтому мне всегда было очень легко учиться – я, наверное, и не учился, просто смотрел и отбирал – это мое и это мое, а без этого я обойдусь – принял к сведению, но вряд ли стану использовать. Я знаю, как должен выглядеть мой дом, как должна быть приготовлена пища: меня не обманешь – ах, неужели переварилось? – я знаю, что газ надо выключить прямо сейчас, ни минутой позже и ни под каким предлогом раньше. Я знаю, как надо воспитывать детей, как увлечь женщину.

Женщину тоже надо завоевать, получить – неинтересно, не по-мужски. Отвоевать у нее самой, чтобы обычная женская рациональность отвлеклась от подсчета за и против и перестала выставлять оборонительные рубежи своих условий. Женщину надо закружить, заколдовать, найти то прекрасное для мужчины слабое место, что позволит достучаться до ее головы, – доброта или желание материнской опеки, тщеславие или стремление к законности отношений. И это и есть тот самый «милиграмм уродства», который делает любую женщину – форму – несовершенной, а ты – мужчина – можешь этот недостаток «отсечь» – обратить в достоинство. На благо себе и ей – в удовольствие. Это и называется любовь – потому что мы все Пигмалионы, и нам необходимо вырастить, высечь, изваять и наполнить. Но далеко не каждый «материал» подходит для этой работы – и тогда включаются твои собственные внутренние «весы» и «линейки». Включаются автоматически и сигналят «пожар» – это она, та самая, долгожданная. И ты идешь по следу, на зов, «токуешь», обволакивая и окружая ее. Спрашивает – обещаешь, не верит – убеждаешь. А потом – мы что-нибудь придумаем.

Любовь – всегда противовес войне и смерти и тоже – война и смерть. Любовь спасала меня на войне – материнская, самая верная. И я не хочу сказать, что любовь моей матери была сильнее любви других матерей, жен, подруг – просто нашей повезло больше, и я остался жив. Любовь помогла мне справиться с «реабилитацией», когда недавние защитники родины опять превратились в десятиклассников и абитуриентов. Мы стали жить по законам мирного времени, и не все в этом времени было понятно и просто принять. И не надо думать, что мы ничего не видели и со всем соглашались. На фронте мы научились не предавать – и поэтому я никогда не стоял в стороне от выбора чести. Честь воина – защищать. И я всегда был на стороне слабого. Когда я кого-то спасаю, за кого-то борюсь, помогаю, то снова чувствую себя там, на передовой. Там, где острее всего ощущаешь вкус жизни и счастье чувствовать себя живым – действующим.

Любовь спасла меня от пустоты без любви и потом едва не убила своим уходом. Любовь помогла мне бороться с «болезнью» и сама стала болезнью. Ревность не возникает из ничего – мне подсказало чутье: что-то сдвинулось в нашей гармонии, что-то изменилось. Не с моей стороны – я всегда разделял это, самое главное, и остальное. Я боялся этопотерять – равновесие, счастье, порядок. Я тогда испугался и позволил «болезни» войти. Мне не стыдно признаться в испуге – трусость и страх не одно и то же. Покажите мне человека, который бы ничего не боялся. Я ему не поверю – я был на войне. Было страшно, но мы побеждали свой страх – отчаянием, молодостью, боевыми ста граммами. Нас, восемнадцатилетних, война пожирала с особым пристрастием и «аппетитом». Мы научились выпивать свой страх, не закусывая.

Я всегда боролся за свою любовь, до последнего. Как мог. Я не люблю, когда меня отождествляли в фильмах с моими героями, – я ни один из них, я – скорее все вместе. Прямые ассоциации, сопоставления, внешние или социальные, искать не следует. На Горикова из «Школы мужества», Вохминцева, Бахирева я не похож. У них другая жизнь. И все-таки этих героев я вывожу из военного прошлого. Оттуда же – обостренное чувство любви и предчувствие ее завершения. И прыжок в следующий круг – любви к детям, любви не между мужчиной и женщиной, а возвращение к любви, с которой все началось, – родовой, генной, отцовской.