Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы

И тут Владимиру вспомнилось, как Дмитрий нарушил крестное целование, посадив в темницу Михаила Александровича и его свиту. Как это понимать? Чем это объяснить? Слабоволием Дмитрия, уступившего воле Василия Вельяминова, или в душе Дмитрия, как в глубоком омуте, таятся страсти и порывы, о которых никто пока не догадывается? Не уничтожит ли Дмитрий его, Владимира, последовав совету кого-нибудь из бояр своих? Разве такого не может быть?

Мысль эта показалась Владимиру дикой, даже безнравственной. И все же она — эта мысль — никак не шла из головы Владимира. Это глубоко взволновало его и сильно расстроило. От этих раздумий Владимиру становилось не по себе еще и потому, что посетили они его так внезапно, он оказался к ним совершенно не подготовлен.

* * *

Стоял август, душный и жаркий. Наступило время сбора урожая, смерды вовсю трудились на полях, убирая хлеба. По сельским дорогам, поднимая пыль, катились возы, груженные золотистыми пшеничными снопами и тугими вязанками скошенного льна.

Дубовый княжеский терем, возвышаясь на склоне Боровицкого холма, был облит розоватым сиянием клонившегося к закату солнца. В распахнутые окна теремного покоя врывался теплый ветерок, напоенный ароматом яблоневой листвы. Из сада долетал птичий щебет.

За столом сидели двое: Дмитрий и Владимир.

Дмитрий быстро пробегал глазами текст перемирной грамоты, развернув широкий бумажный свиток. По лицу Дмитрия было видно, что новый договор с Ольгердом устраивает его во всех отношениях.

— Дивлюсь я, брат, как это тебе удалось убедить литовских послов принять такие невыгодные для Ольгерда условия перемирия, — промолвил Дмитрий, дочитав грамоту до конца. Он с улыбкой взглянул на Владимира. — Ты же этим договором связал руки Ольгерду. Мало того, этот договор неизбежно настроит против Ольгерда Михаила Александровича. Ведь тут сказано, что тверской князь обязан до зимы отозвать своих наместников из поволжских городов. — Дмитрий ткнул пальцем в текст договора. Затем он процитировал вслух: — «А ежели воеводы тверские по доброй воле не уедут из великокняжеских волостей, то московский князь имеет право изгнать их силой. Ежели в сроки перемирия между Литвой и Москвой Михаил Александрович опять станет грабить владения великокняжеские, то рать московская будет вправе выступить на него. Князь же Ольгерд и брат его Кейстут не должны вступаться за тверского князя».

Сворачивая грамоту в тугую трубку, Дмитрий вновь осыпал похвалами Владимира.

— Моей особой заслуги в этом деле нет, говоря по чести, — сказал Владимир, отхлебнув душистого квасу из медного кубка. — Митрополит Алексей составлял сей договор, он же увещевал литовских послов принять все его условия. Ты же знаешь, брат, владыка Алексей в красноречии вельми силен. Я сам чуть не ахнул, прочитав перемирную грамоту перед тем, как поставить в ней свою подпись.

— Почто же грамота сия скреплена не моей княжеской печатью, а печатью митрополита? — спросил Дмитрий.

— Рассуди сам, брат, — после некоторого замешательства ответил Владимир. — Ты был в Орде, известий от тебя никаких не поступало. Литовцы выразили сомнение в том, что ты вернешься живым от Мамая, поэтому они не захотели видеть твою печать на договоре. Потому-то митрополит Алексей скрепил перемирную грамоту своей печатью.

— Что ж, мудрое решение, — заметил Дмитрий. — Как здоровье у владыки Алексея?

— Неважно, — с печальным вздохом проговорил Владимир, — хвори его донимают. Ведь владыке уже далеко за семьдесят.

— То, что ты достойно встретил литовских послов и заключил с ними выгодное для нас перемирие, это весьма похвально, брат, — заговорил Дмитрий, поглядывая на Владимира и слегка качая головой. — Однако от женитьбы на дочери Ольгерда ты отказался зря. Родственные узы с Ольгердом нам в нынешнее время были бы весьма кстати.

— Кому это — нам? — хмуро поинтересовался Владимир.

Дмитрий удивленно приподнял брови:

— Тебе и мне. Кому же еще?

— Коль ты забыл, брат, так я тебе напомню, что Ольгерд дважды стоял со своей ратью под Москвой, — жестко произнес Владимир. — От тех литовских разорений немало сел близ Москвы впусте стоят. Во многих местах поля сорняками заросли, поскольку множество смердов литовцы в полон угнали. С Ольгердом воевать надо, а не в родственники к нему набиваться!

— Не всякие трудности сподручно мечом решать, брат, — назидательно обронил Дмитрий, наливая из кувшина холодного квасу в свою чашу. — Порой и хитрость применять нужно, и трезвый расчет. Вспомни-ка нашего деда Ивана Калиту. Он без сражений и походов казну свою обогатил и поднял Москву выше Твери, Рязани и Суздаля!

— По твоей милости, брат, я уже женился однажды на тверской невесте, — с обидой и горечью промолвил Владимир. — Ты в ту пору тоже твердил мне о своем намерении замириться с Тверью без войны. Что из этого вышло, ты сам ведаешь. А посему даже не упоминай при мне об Ольгердовой дочери.

— Ладно, братец, — пробормотал Дмитрий, скрывая досаду, — что было, то прошло. Давай потолкуем о чем-нибудь другом.

Владимир стал расспрашивать Дмитрия о Мамае. Каков он с виду? Разумеет ли русскую речь? Падок ли на злато? Как Дмитрию удалось втереться в доверие к Мамаю и выпросить у него заветный ярлык?..

Рассказывая Владимиру подробности своих встреч с Мамаем, с его женами и эмирами, Дмитрий преобразился. Голос его зазвучал как-то по-особенному, словно в нем внезапно пробудились дремавшие доселе некие могучие силы, — перед Владимиром сидел совершенно другой человек: уверенный в себе, познавший выгоду подкупа, лести и интриг. Описывая внешность Мамая, его привычки и манеру держаться, Дмитрий презрительно кривил губы.

— Лицо у Мамая желтое и сморщенное, как печеное яблоко, — молвил Дмитрий. — Бороденка у него жидкая, как у козла. Он сутул и хром на одну ногу, ростом невелик. По-русски Мамай не разумеет, зато он говорит по-персидски и знает язык фрягов. Все людские пороки Мамай совокупно держит в своем сердце. Он жесток и подозрителен, падок на злато и красивых женщин, обид не прощает никому, своих эмиров и беев держит в страхе, но и сам их боится. Я напустил льстивой патоки в поганые уши Мамая, выказал ему свою щедрость и покорность, тем и расположил его к себе…

Дмитрий признался Владимиру, что он пресмыкался перед Мамаем точно так же, как некогда их дед Иван Калита угодливо склонялся перед ордынским ханом Узбеком. Это принесло Дмитрию свои плоды: Мамай не только вручил ему ярлык на княжение Владимирское, но и выдал ему княжича Ивана, сына тверского князя. Мамая оскорбило то, что Михаил Александрович прислал ему неподобающе жалкие дары, а сын его держался слишком независимо перед татарскими вельможами.

— Теперь Михаил Александрович у меня в руках, — посмеивался Дмитрий, — ведь сын его находится у меня в заложниках.

— Как ты намерен поступить с княжичем Иваном? — поинтересовался Владимир у Дмитрия.

— Я еще не решил, брат, — ответил Дмитрий. — Хочу посмотреть, как поведет себя Михаил Александрович, оставшийся без Мамаевой поддержки.

Вместе с Дмитрием в Москву прибыл его старый знакомец эмир Сары-Ходжа, которому было велено Мамаем наведаться к Михаилу Александровичу с повелением, чтобы тот признал главенство московского князя и вернул ему захваченные поволжские города.

Не скрывая своего торжества, Дмитрий также поведал Владимиру о том, что он заключил с Мамаем тайный союз против Ольгерда.