Владимир Ленин. Выбор пути: Биография.

Подружился Ульянов и с двумя шушенскими ссыльными рабочими. Один из них, приехавший позднее, — путиловский рабочий, финн Оскар Энгберг. Второй — поляк, лодзинский шляпочник Ян Проминский, отбывавший ссылку с женой и пятью детьми. Втроем они и составили, как шутил Владимир Ильич, «маленький Интернационал». И уже очень скоро в его письмах к родным появляются просьбы: «Детям Проминского нечего читать. Я даже думал такую вещь сделать: выписать себе «Ниву». Для ребят Проминского это было бы очень весело (картинки еженедельно), а для меня — полное собрание сочинений Тургенева, обещанное «Нивой» в премию, в 12 томах. И все сие за семь рублей с пересылкой!»³²

В первые же дни знакомится он и с местными охотниками И. О. Ермолаевым и П. Т. Строгановым, которые стали брать его на дальнюю охоту. Стрелял он с ними зайцев, уток, тетеревов, а уж охотничьих баек наслушался — и про медведей, и про оленей и даже про диких коз в горах. На мелкую дичь в ближних местах нередко выбирался с кем-либо из новых друзей. «Ходим большей частью, — пишет Владимир Ильич матери, — вместе с Проминским; беру хозяйскую собаку, которую я приучил ходить с собой и которая имеет некоторые (небольшие, правда) охотничьи способности. Завел себе свою собаку — взял щенка у одного здешнего знакомого и надеюсь к будущему лету вырастить и воспитать его: не знаю только, хороша ли выйдет собака, будет ли чутье. Распознавать это я не умею…»³³

Вот так и потекли день за днем, день за днем, отсчитывая установленный высочайшим повелением срок. Наиболее болезненный период адаптации прошел довольно быстро. «Я в первое время своей ссылки, — писал позднее Владимир Ильич младшей сестре, — решил даже не брать в руки карт Европейской России и Европы: такая, бывало, горечь возьмет, когда развернешь эти карты и начнешь рассматривать на них разные черные точки. Ну, а теперь ничего, обтерпелся…»³⁴

Уже 17 августа 1897 года он сообщает матери: «Про себя писать, право, нечего. Потому и письма коротки, что жизнь слишком однообразна: всю внешнюю обстановку я уже описал; с внутренней же стороны день ото дня отличается только тем, что сегодня читаешь одну книгу, завтра — другую; сегодня идешь гулять направо из села, завтра — налево; сегодня пишешь одну работу, завтра — другую… Здоров я, конечно, вполне…»³⁵

И когда в конце сентября Владимир Ильич приезжает на несколько дней в Тесинское, то на фоне хворавшего и ужасно нервничавшего Глеба Кржижановского он смотрелся просто великолепно. «Здесь тоже, — пишет Владимир Ильич матери, — все нашли, что я растолстел за лето, загорел и высмотрю совсем сибиряком. Вот что значит охота и деревенская жизнь! Сразу все питерские болести побоку!»³⁶

СВАДЬБА

Где-то с началом зимы Аполлон Долмантьевич Зырянов стал замечать, что жилец его загрустил, «разговаривать стал мало, не шутил и смеяться перестал»¹. Прошедшим летом, в июле к Василию Старкову приехала сестра Кржижановского Антонина. 30 июля они сыграли свадьбу, и Владимир Ильич был на ней шафером. В конце лета к Анатолию Ванееву приехала Доминика Труховская, ходившая к нему как «невеста» еще в предварилку. К Михаилу Сильвину в Тасеевское собиралась его невеста Ольга Александровна Папперек. Из Питера приходили вести о счастливой семейной жизни Струве. После драматического разрыва с Калмыковой он 1 мая 1897 года женился на Нине Герд². На ее подруге Лиде Давыдовой женился Туган…

Сметливый Зырянов стал подшучивать: «Стоит ли грустить из-за этого. Вон сколько невест на селе…»³ Но Ульянов и Кржижановский, который тоже стал «нервничать», на шутки не отвечали. Они ждали: Глеб Максимилианович — Зинаиду Невзорову, а Владимир Ильич — Надежду Крупскую. Обе они после предварительного заключения вот-вот должны были получить ссылку и тогда можно было бы начать хлопоты, как ныне говорят, о «воссоединении семей».

Судя по всему, с Надеждой Крупской Ульянов познакомился в «марксистском салоне» на квартире Классона в начале 1895 года. Общепринятая дата — февраль 1894 года, видимо, неточна ровно на год, ибо в начале 1894 года Классон еще находился в Германии. Сама Крупская относила время их первой встречи именно к зиме 1894/95 года⁴.

Родилась она 14 (26) февраля 1869 года и была на год старше Владимира Ильича. Отец ее — Константин Игнатьевич Крупский происходил из обедневших дворян Виленской губернии и после окончания Михайловского артиллерийского училища и Военно-юридической академии дослужился до чина майора. Мать — Елизавета Васильевна, получив диплом домашней учительницы, время от времени работала гувернанткой⁵.

В повести «Моя жизнь» Надежда Константиновна писала: «В те времена среди офицерства было много недовольных. Отец всегда очень много читал, не верил в бога, был знаком с социалистическим движением на Западе. В доме у нас постоянно, пока был жив отец, бывали революционеры (сначала нигилисты, потом народники, потом народовольцы); насколько сам отец принимал участие в революционном движении, я судить не могу. Он умер, когда мне было 14 лет…»⁶

После смерти Константина Игнатьевича в феврале 1883 года мать и дочь жили в Петербурге на небольшую пенсию. Однако благодаря помощи брата покойного мужа, действительного статского советника Александра Игнатьевича Крупского, Надю определили в уже упоминавшуюся престижную частную гимназию княгини Оболенской. Ближайшие подруги — Ариадна Тыркова и дочь директора этой гимназии Нина Герд были из довольно состоятельных семей. Когда они заходили к Наде и видели ту «аккуратную бедность», которая столь характерна для малоимущей интеллигенции, «я, — пишет Ариадна, — удивлялась, как могут они с матерью существовать в такой тесноте»⁷.

«Свою маленькую, скудно обставленную квартирку, — рассказывает Тыркова, мать Нади держала в большом порядке, создавала уютное благообразие, хлопотала тепло и приветливо, поила нас чаем с вкусным домашним вареньем, угощала домашними булочками. В темном простом платье, с гладко зачесанными русыми волосами, она была похожа на монашку. Мне нравился ее ласковый пристальный взгляд, то, как она прислушивалась к нашей болтовне, к нашим переходам от запутанных мыслей о всеобщем благоденствии к детскому смеху, которому она охотно вторила. Нравилось мне, что в каждой комнате горит перед образом лампадка. Комнаты маленькие, а образа большие, гораздо больше, чем у нас… От Нади Крупской и ее матери излучалась на меня добрая приветливость, теплая тишина»⁸.

Подруги были достаточно тактичны, но определенные комплексы у Надежды все-таки сформировались. Сама она называла их позднее «людобоязнью» или, что более точно, «дикой застенчивостью» («совершенно неожиданно вдруг найдет на меня прилив самой дикой застенчивости — не могу слова выговорить… Какое это мучительное чувство и как от него трудно отделаться…»⁹).

А между тем девушки росли. «У меня, — пишет Тыркова, — уже шла девичья жизнь. За мной ухаживали. Мне писали стихи. Идя со мной по улице, Надя иногда слышала восторженные замечания обо мне незнакомой молодежи. Меня они не удивляли и не обижали. Мое дело было пройти мимо с таким независимым, непроницаемым видом, точно я ничего не слышу… Надю это забавляло. Она была гораздо выше меня ростом. Наклонив голову немного набок, она сверху поглядывала на меня, и ее толстые губы вздрагивали от улыбки… Надя этих соблазнов не знала. В ее девичьей жизни не было любовной игры, не было перекрестных намеков, взглядов, улыбок, а уж тем более не было поцелуйного искушения. Надя не каталась на коньках, не танцевала, не ездила на лодке, разговаривала только со школьными подругами да с пожилыми знакомыми матери»¹⁰.

Гимназию Надежда окончила с золотой медалью и была оставлена в восьмой «педагогический» класс. В 1887 году, получив диплом домашней учительницы по русскому языку и математике, пошла работать в училище Поспеловой, где девочек обучали шитью. В 1889-м поступила на Бестужевские высшие женские курсы, встретила там свою старую подругу Ольгу Витмер, которая и познакомила ее с Брусневым и другими «технологами»-марксистами.

Позднее, в письме к Марии Ильиничне Ульяновой, Крупская расскажет об этом периоде своей жизни: «Я вспомнила, как я металась в твои годы. То решила в сельские учительницы идти, но не умела места найти и стремилась в провинцию. Потом, когда Бестужевские курсы открылись, я на них поступила, думала, сейчас там мне расскажут о всем том, что меня интересует, и когда там заговорили совсем о другом, бросила курсы. Одним словом, я тогда металась совершенно беспомощно. Только в 21 год я услыхала, что существуют какие-то «общественные науки», а до тех пор серьезное чтение мне представлялось в образе чтения по естествознанию или по истории, и я бралась то за какого-нибудь Россмеслера, то за историю Филиппа II, Испанского… «Хлебное занятие», не знаю, стоит ли к нему готовиться, думаю не стоит, а если понадобятся деньги, поступить на какую-нибудь железную дорогу, по крайней мере отзвонил положенные часы — и заботушки нет никакой, вольный казак…»¹¹

Именно так Надежда и сделала. Бросив Бестужевские курсы, она поступила на службу в Главное управление железных дорог, а по вечерам, три раза в неделю, стала бесплатно преподавать географию в уже известной нам Варгунинской рабочей школе за Невской заставой¹². Там в 1894 году она и услышала впервые о приезжем «волжанине».

К этому времени у Владимира Ильича сложились самые дружеские отношения не только с «технологами», составлявшими костяк питерской социал-демократической организации, но и с «курсистками», преподававшими в рабочей школе и активно работавшими в «Союзе борьбы». Ульянов явно симпатизировал Зинаиде и Софье Невзоровым, но особенно выделял Аполлинарию Якубову, которую подруги ласково называли Лирочкой. Нравилась она и Марии Александровне и Анне Ильиничне. Да она и на самом деле была, пожалуй, наиболее яркой из социал-демократических «курсисток».