Владимир Ленин. Выбор пути: Биография.

У европейских рабочих, заключал Владимир Ильич, «есть кроме газет масса других способов публичного проявления своей деятельности, других способов организации движения: и парламентская деятельность, и выборная агитация, и народные собрания, и участие в местных общественных учреждениях… и пр. и пр. У нас заменой всего этого, но именно всего этого, должна служить — пока мы не завоевали политической свободы — революционная газета, без которой у нас невозможна никакая широкая организация всего рабочего движения»³¹.

«Лев Толстой где-то писал, — вспоминает Крупская, — что едущий первую половину дороги думает о том, что он оставил, а вторую — о том, что ждет его впереди. Так и в ссылке. Первое время больше подводились итоги прошлого. Во второй половине больше думалось о том, что впереди. Владимир Ильич все пристальнее и пристальнее думал о том, что нужно делать, чтобы вывести партию из того состояния, в которое она пришла… Перестал спать, страшно исхудал. Бессонными ночами обдумывал он свой план во всех деталях… Чем дальше, тем больше овладевало Владимиром Ильичем нетерпение, тем больше рвался он на работу»³².

Считать дни до окончания ссылки он стал чуть ли не с лета. В июне Ульянов пишет Потресову: «Мой срок кончается 29.1.1900. Только бы не прибавили срока — величайшее несчастье, постигающее нередко ссыльных в Восточной Сибири. Мечтаю о Пскове. А Вы о чем?»³³

Опасения насчет «прибавки» не были безосновательными. В начале 1899 года Анатолия Ванеева обвинили в содействии побегу В. П. Акимова (Махновца). Доказательств не было, но срок ссылки ему продлили на два года. И только смерть избавила Ванеева от перевода в одну из северных деревень на пути к Туруханску. А в декабре того же года сдали на два года в солдаты для прохождения воинской службы Михаила Сильвина…

Владимир Ильич знал, что в его деле лежит рапорт исправника губернатору о самовольной поездке в Минусинск осенью 1897 года. Помнил он и о неожиданном обыске 2 мая 1899 года. На заблаговременно посланное Крупской прошение — разрешить ей провести остаток ссылки в Пскове ответа не поступало. Так что поводов для беспокойства вполне хватало.

30 декабря приехал погостить Курнатовский. Вместе встретили Новый год, а для детворы устроили невиданную в сих местах диковину — елку. 3 января появился Василий Старков, и по его приватным сведениям никаких «задержек» с окончанием срока вроде бы не предвиделось. А уже 12 января Владимир Ильич пишет ему в Минусинск: «Из волости сообщают (приватным и окольным путем), что пришла бумага о моем освобождении и об отправке Нади в «Уфимский город»³⁴.

«Наконец-то вопрос выяснился: можно ехать в Россию, — пишет Крупская Марии Александровне 19 января 1900 года, — прибавки срока не предвидится. Вещи отправляем 28-го, а 29-го двигаемся сами. Едем компанией: с В. В. [Старковым] и Ольгой Александровной [Сильвиной]… Выедем из Минусы, вероятно, 30-го… Теперь у нас только и разговору, что о дороге. Книги уложили в ящик и свесили, выходит около 15-ти пудов. Книги и часть вещей отправляем транспортом, впрочем, вещей у нас будет, кажется, не очень много… Отъезд так уж близко, что мама сегодня собиралась было стряпать в дорогу пельмени. Нам советуют брать в дорогу непременно пельмени, остальное все замерзнет. Вот мама и собирается настряпать уйму этого снадобья, без жиру и луку»³⁵.

А вот без слез не обошлось. «Рекой по ночам разливалась Паша, ставшая за два года настоящей красавицей, — вспоминала Крупская, — Минька суетился, перетаскивая к себе домой остающуюся бумагу, карандаши, картинки и пр., приходил Оскар Александрович, садился на кончик стула, видимо, волновался, принес мне подарок — самодельную брошку в виде книги с надписью «Карл Маркс»… заглядывали то и дело в комнату хозяйка или соседка, недоумевала наша собака, что весь этот переполох должен означать, и ежеминутно отворяла носом все двери, чтобы удостовериться, все ли на месте…»³⁶

29 января — день в день — выехали в Минусинск. Паша поехала провожать, благо возчиком был ее брат, прихватили и собаку Женьку. «Доехали до Минусы… Там уже собралась вся наша ссыльная братия, — рассказывает Крупская, — было то настроение, которое бывает, когда кто-нибудь из ссыльных уезжает в Россию… Думали о России, а говорили так, о всякой пустяковине. Барамзин подкармливал бутербродами Женьку, которая оставалась ему в наследство, но она не обращала на него внимания, лежала у маминых ног и не сводила с нее глаз… Наконец, урядившись в валенки, дохи и пр., двинулись в путь»³⁷.

Ехали на лошадях в двух крытых санях-кошевках. В одни сел Владимир Ильич и Старков, в другие — Надежда Константиновна с матерью и Ольга Сильвина. Но на первой остановке, когда выяснилось, что женщинам тесновато, Крупскую пересадили к Старкову, а Ульянов устроился с ямщиком на облучке. «На лошадях 300 верст по Енисею, день и ночь, благо луна светила… Мчались вовсю, — пишет Надежда Константиновна, — и Владимир Ильич — он ехал без дохи, уверяя, что ему жарко в дохе, — засунув руки во взятую у мамы муфту, уносился мыслью в Россию…»³⁸

Глава 5. НА ПОРОГЕ XX ВЕКА

«ТРОЙСТВЕННЫЙ СОЮЗ»

6 февраля поезд прибыл в Уфу.

В Уфе поначалу устроились в гостинице. Но не успели разобраться с вещами, как заявились местные марксисты — земский статистик Александр Цюрупа, ссыльные студенты киевлянин В. Крохмаль и петербуржец Алексей Свидерский. Стали приглашать на встречу с социал-демократами. Но Ульянов отложил встречу на другой день, а сам, вместе с Крупской, направился в другое место.

Здесь, в Уфе, держала книжный магазин и отбывала свою бесконечную ссылку народоволка Мария Павловна Четвергова — та самая, в кружок которой Владимир ходил в Казани. Они не виделись почти 12 лет, но память о долгих беседах, которые вели они тогда о Чернышевском и о жизни вообще, — сохранилась. И вот теперь они опять встретились, и «какая-то особенная мягкость, — пишет Крупская, — была у него в голосе и в лице, когда он разговаривал с ней».

Правда, прежней близости и взаимопонимания уже не возникало. Рассказывая об этой встрече, Надежда Константиновна вспоминает фразу из ленинской книги «Что делать?» о том, что многие социал-демократические лидеры «начинали революционно мыслить, как народовольцы… Отказ от обаятельного впечатления этой геройской традиции… сопровождался разрывом с людьми, которые во что бы то ни стало хотели остаться верными «Народной воле» и которых молодые социал-демократы высоко уважали». Этот абзац, заключает Крупская, — «кусок биографии Владимира Ильича»¹.

На следующий день вечером пошли на квартиру Крохмаля, где собрались местные социал-демократы: Цюрупа, П. И. Попов, Алексей Петренко, Газенбуш, Бойков. Пришел и старейший землеволец, работавший когда-то с Плехановым и Аксельродом, а теперь — заведующий земской психиатрической больницей Осип Васильевич Аптекман. Разговорились о последних новостях, и «спор шел на тему об «экономизме» и о необходимости вести политическую борьбу. Более активное участие в споре из нашей ссыльной братии, — вспоминал Петренко, — принимали Попов и Бойков. Владимир Ильич, как старший товарищ, без задору, хотя и в приподнятом настроении, легко парировал возражения… Но спор не носил бурного характера. Крупных расхождений не выявлялось»².