Владимир Мономах, князь-мифотворец

Как мы имели возможность убедиться, ничего подобного в «Уставе» Владимира Мономаха нет. Однако сама идея о том, что одной из причин киевского восстания стали злоупотребления близких к Святополку еврейских ростовщиков, получила весьма широкое распространение в историографии. Приведем несколько примеров. Так, Н.М. Карамзин утверждал, что киевские евреи находились «под особенным покровительством корыстолюбивого Святополка», хотя и отмечал уязвимость татищевского рассказа об изгнании евреев из Русской земли, так как в летописях под 1124 г. говорилось, что «погорели жиды в Киеве»^{233}. С.М. Соловьёв считал, что «Святополк из корыстолюбия дал большие льготы жидам, которыми они пользовались в ущерб народу и тем возбудили всеобщее негодование». Ему вторил Н.И. Костомаров, считавший, что во время своего княжения Святополк потакал евреям и поверял им собирание доходов. По Д.И. Иловайскому, евреи «купили себе разные льготы у Святополка и, по обыкновению своему, многих повергли в нищету в качестве жадных ростовщиков»^{234}.

Нетрудно заметить, что подобные оценки, которые можно найти не только у дореволюционных, но и у советских историков, восходят именно к построению В.Н. Татищева, писавшего о засилье еврейских ростовщиков при Святополке, тогда как в «Киево-Печерском патерике» мы находим только свидетельства об алчности князя, зафиксированные в агиографически стилизованном рассказе о том, как Святополк во время династического конфликта 1097–1100 гг., спровоцировавшего дефицит соли в Киеве, отнял у монастырского старца Прохора соль, которую тот якобы извлекал из лебеды, чтобы удовлетворить требования торговцев солью, а заодно и нажиться самому.

Однако свидетельства о связи интересов Святополка с ростовщиками в патерике нет. Равным образом нет оснований считать, что нормы «Устава» Мономаха имели антисемитский характер, так как допустить подобное предположение можно лишь в том случае, если предполагать, что большинство киевских евреев, пострадавших во время беспорядков 1113 г., были ростовщиками, хотя некоторые исследователи принимали подобную, надо сказать, весьма гипотетическую возможность как аксиому. Например, М.Н. Тихомиров утверждал, что «в таком большом и торговом городе, каким был Киев начала XII века, участие евреев в экономической жизни было несомненно деятельным. Евреи должны были принимать участие в ростовщических операциях Святополка и его тысяцкого Путяты. Этим объясняется нападение киевлян на еврейский квартал»^{235}. Между тем против подобных представлений свидетельствует хотя бы тот факт, что увещания митрополита Никифора, в которых он призывал к отказу от «великого реза», были, по всей видимости, обращены к его православным единоверцам, а не к представителям иудейской диаспоры.

Перемены на киевском столе вызвали новую активизацию половцев, которые в том же 1113 г. осадили городок Выр. Чтобы организовать им отпор, Владимир Мономах был вынужден призвать на помощь своих сыновей и Олега Святославича с сыновьями. В «Поучении» Мономах пишет, что «к Выру было пришли Аепа и Боняк, захотев взять его, и [я] к Ромну пошел с Олегом и с детьми на них, и они убежали». Более о столкновениях с половцами киевский князь не упоминает, однако из «Повести временных лет» известно, что война продолжалась ив 1116 г., когда «послал Владимир сына своего Ярополка, а Давыд сына своего Всеволода на Дон, и взяли они три города: Сугров, Шарукан и Балин», а чуть позже состоялся бой «с половцами, и с торками, и с печенегами у Дона, и бились два дня и две ночи, и пришли на Русь к Владимиру торки и печенеги»^{236}. Под следующим годом мы находим свидетельство о приходе на Русь жителей Белой Вежи. Этим же годом датировано сообщение о том, что Мономах женил своего младшего сына Андрея на внучке Тугоркана. Значит, в это время отношения киевского князя с половцами вновь стабилизировались.

Подводя итог своей многолетней борьбе с половцами в 1117 г., Владимир Мономах утверждал следующее: «А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших. И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать, и при отце и без отца, а раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шаруканевых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей 100. А самих князей Бог живыми в руки давал: Коксусь с сыном, Аклан Бурчевич, таревский князь Азгулуй и иных витязей молодых 15, этих я, приведя живых, иссек и бросил в ту речку Сальню. А врозь перебил их в то время около 200 лучших мужей»^{237}.

Бесспорно, немалая заслуга Мономаха, заключалась в том, что в начале XII в. ему удалось консолидировать силы князей для защиты «Русской земли» от половцев и в конце концов установить конструктивные отношения со Святославичами, которые в итоге должны были включиться в «концерт» русских князей. Но, несмотря на это, между ними имелись и некоторые разногласия, которые проявились в 1115 г., во время тожеств по перезахоронению останков Бориса и Глеба в церкви, построенной Олегом Святославичем.

По свидетельству «Сказания о чудесах», «когда Владимир начал княжить над всей Русской землей, то надумал он перенести этих святых страстотерпцев в построенную церковь.

И известил он об этом братьев своих, Давыда и Олега, которые и сами все время просили и убеждали Владимира перенести святых. Тогда Владимир собрал сыновей своих, и Давыд с Олегом также со своими сыновьями пришли в Вышгород, пришел и митрополит Никифор, собравший всех епископов: из Чернигова — Феоктиста, из Переяславля — Лазаря, Мину — из Полоцка, Даниила — из Юрьева; игумены все пришли: Прохор Печерский, Савва из монастыря святого Спаса, Селивестр из монастыря святого Михаила, Петр из монастыря Святой Богородицы Влахернской, Григорий из монастыря святого Андрея, Феофил из монастыря святого Димитрия, и все остальные преподобные игумены, и все епископы, и монахи, и церковнослужители, и священники пришли.

И в первый день месяца мая освятили церковь, в субботу второй недели после Пасхи. На следующий день, в святое воскресенье, когда празднуется день Жен-мироносиц, во второй день того же месяца, начали служить утреню в обеих церквах. И поставили на специально для этого устроенные и украшенные сани гробницу святого Бориса. И за ней шел Владимир с благоговением и смирением, в сопровождении митрополита и священников со свечами и кадилами. Тащили сани толстыми веревками, толкая и прижимая вельмож и бояр. По обеим сторонам дороги, по которой тащили честные раки, была устроена ограда, но из-за множества людей невозможно было ни идти, ни тащить сани. Тогда Владимир велел кидать в народ деньги, меха и ткани, и, увидев это, люди бросились туда, другие, пренебрегши этим, к святым гробницам устремились, чтобы удостоиться прикосновениям к ним. И ни один из всего множества собравшихся людей не мог удержаться от слез из-за радости и благоговения. И едва могли тащить сани. На вторые сани, за Борисом, поставили гробницу Глеба, и за ней шел Давыд с епископами, духовенством, боярами, со множеством людей, и все взывали “Кирие, элейсон!” и со слезами призывали Бога.

И вот какое преславное чудо было: когда везли святого Бориса, то никакой помехи не было, только теснота из-за людей мешала, а когда повезли Глеба, то остановилась рака, и не могли ее сдвинуть. И когда потянули с силой, то веревки разорвались, хотя и были очень толстыми, так что взрослый мужчина едва мог обхватить двумя руками. Также и новые веревки все разорвались, а все люди восклицали: “Кирие, элейсон!” И великое множество было людей и по всему городу; и на заборах, и на городских стенах. И словно гром гремел от всенародного клича: “Господи, помилуй!” И так с трудом смогли от утрени до литургии перевезти гробницы в церковь»^{238}.

Несколько иначе описываются эти события в «Повести временных лет»: «В год 6623 (1115), индикта 8, собрались братья, русские князья, Владимир, называемый Мономахом, сын Всеволодов, и Давыд Святославич и Олег, брат его, и решили перенести мощи Бориса и Глеба, ибо построили им церковь каменную, в похвалу и в честь и для погребения тел их. Сначала они освятили церковь каменную мая 1, в субботу; потом же во 2-й день перенесли святых. И было сошествие великое народа, сшедшегося отовсюду: митрополит Никифор со всеми епископами — с Феоктистом черниговским, с Лазарем переяславским, с попом Никитою белогородским и с Данилою юрьевским — и с игуменами — с Прохором печерским и Сильвестром святого Михаила — и Сава святого Спаса, и Григорий святого Андрея, Петр кловский и прочие игумены. И освятили церковь каменную. И, отпев им обедню, обедали у Олега и пили, и было выставлено угощение великое, и накормили нищих и странников в течение трех дней. И вот на следующий день митрополит, епископы, игумены, облачившись в святительские ризы и возжегши свечи, с кадилами благовонными, пришли к ракам святых и взяли раку Борисову, и поставили ее на возила, и поволокли их за веревки князья и бояре; впереди шли чернецы со свечами, за ними попы, и игумены, и епископы перед самою ракою, а князья шли с ракою между переносными оградами. И нельзя было везти из-за множества народа: поломали переносную ограду, а иные забрались на городские стены и помосты, так что страшно было смотреть на такое множество народа. И повелел Владимир нарезанные куски паволоки, беличьи шкурки разбрасывать народу, а в других местах бросать серебряные монеты людям, сильно налегавшим; и легко внесли раку в церковь, но с трудом поставили раку посреди церкви, и пошли за Глебом. Таким же способом и его привезли и поставили рядом с братом. И произошла ссора между Владимиром, с одной стороны, и Давыдом и Олегом, с другой: Владимир хотел раки поставить посреди церкви и терем серебряный поставить над ними, а Давыд и Олег хотели поставить их под сводом, “где отец мой наметил”, на правой стороне, где и устроены были им своды. И сказали митрополит и епископы: “Киньте жребий, и где угодно будет мученикам, там их и поставим”, и князья согласились. И положил Владимир свой жребий, а Давыд и Олег свой жребий на святую трапезу; и вынулся жребий Давьща и Олега. И поставили их под свод тот, на правой стороне, где и теперь лежат. Принесены же были святые мученики, 2 мая, из деревянной церкви в каменную в Вышгороде».

Приведенный фрагмент не только говорит в пользу того, что вышгородские торжества 1115 г. стали возможны в результате династического компромисса, оказавшегося на проверку весьма шатким, но также красноречиво свидетельствует о том, что киевский князь, пытавшийся навязать свою волю двоюродным братьям, поставив гробницы в специально устроенном им месте (под золотым шатром), считал попечение о них исключительно своей прерогативой. Интересную интерпретацию междукняжеской «распри» из-за размещения саркофагов, позволяющую перенести этот казус из политической в культурно-историческую плоскость, предложил М.Б. Свердлов, отметивший, что вариант, предложенный Святославичами, восходил к православной (византийской) традиции погребения (размещение гробницы на южной галерее хоров), а вариант, предложенный Владимиром Мономахом (размещение гробницы в центре храма), — к католической. По мнению исследователя, тот факт, что предстоятелем русской церкви в это время был грек Никифор, один из поборников антикатолической пропаганды, способствовал тому, что отклонение предложения киевского князя при жеребьевке было предрешено, но это обстоятельство вряд ли имело принципиальное значение^{239}.