Владимир Мономах, князь-мифотворец

Если не будете помнить это, то чаще перечитывайте: и мне не будет стыдно, и вам будет хорошо.

Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные. На заутрене воздавши Богу хвалу, потом на восходе солнца и увидев солнце, надо с радостью прославить Бога и сказать: “Просвети очи мои, Христе Боже, давший мне свет твой прекрасный”. И еще: “Господи, прибавь мне год к году, чтобы впредь, в остальных грехах своих покаявшись, исправил жизнь свою”; так я хвалю Бога и тогда, когда сажусь думать с дружиною, или собираюсь творить суд людям, или ехать на охоту или на сбор дани, или лечь спать. Спанье в полдень назначено Богом; по этому установленью почивают ведь и зверь, и птица, и люди…»

Далее тема наставлений перебивается перечнем «путей и трудов» князя, служащим в данном контексте своеобразной иллюстрацией той активной деятельности, придерживаться которой Мономах советует своим сыновьям; продолжением этой темы является и перечисление побед над половцами, и перечень «трудов», совершенных князем в Чернигове и Переяславле, который, по-видимому, восходит к первоначальному тексту «Поучения», составленному в 1101 г.: «…А вот как я трудился, охотясь, пока сидел в Чернигове; а из Чернигова выйдя и до этого года по сту уганивал и брал без трудов, не считая другой охоты, вне Турова, где с отцом охотился на всякого зверя.

А вот что я в Чернигове делал: коней диких своими руками связал я в пущах десять и двадцать, живых коней, помимо того, что, разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал — в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей.

Что надлежало делать отроку моему, то сам делал — на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и стужу, не давая себе покоя. На посадников не полагаясь, ни на биричей, сам делал, что было надо; весь распорядок и в доме у себя также сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок сам устанавливал, и у конюхов, и о соколах, и о ястребах заботился.

Также и бедного смерда, и убогую вдовицу не давал в обиду сильным и за церковным порядком и за службой сам наблюдал»^{362}.

Таким образом, ключевая мысль «Поучения» Мономаха своим детям — это призыв к деятельной жизни, построенной в соответствии с христианскими канонами. Под его пером возникает своеобразный «идеальный тип» князя [10] , конкретное содержание которого составляют примеры из личного опыта Мономаха. Однако исследователями уже давно было замечено, что теоретические установки, сформулированные Мономахом (например, призывы к проявлению милосердия), расходятся с конкретными его действиями, описанными в перечне «путей и трудов».

10

Как отмечал Д.С. Лихачёв, ряд идей, развиваемых Мономахом, заимствован из «Шестоднева» Иоанна, экзарха Болгарского (Лихачёв 1987. С. 146–149).

Так, итальянский исследователь древнерусской литературы Риккардо Пиккио, отмечая, что эта часть «Поучения» представляет собой «первый в древнерусской литературе пример автобиографии», добавлял, что «идеализированный образ благочестивого князя тут уступает место изображению человека, измученного тяжкими трудами и отнюдь не всегда доброго и смиренного»^{363}. Сходные суждения высказывал и Д.С. Лихачёв, писавший, что «Мономах, вопреки собственным наставлениям, был втянут в усобицы князей, нарушал клятвы и обязательства, действуя порой под влиянием реальной необходимости. <…> В его деятельности были и случаи коварства, и нарушения обещаний, и жестокого обращения с населением захваченных городов…»^{364}.

Таким образом, сам Владимир Мономах оказывается фигурой, достаточно далекой от того «идеального типа» личности, который сам же пропагандирует в своем труде, хотя надо признать, что некоторые ключевые моменты деятельности в его перечне «путей и трудов» представлены более объективно, чем в летописи. Присутствие в «Поучении» противоречий между теоретическими установками и действительными поступками наводит на мысль, что Мономах, видимо, не воспринимал их в качестве таковых, раз он не постарался скорректировать свой перечень «путей и трудов» таким образом, чтобы придать более согласованный вид той антропологической концепции, образцом которой он представил самого себя.

Быть может, утверждения о том, что князь «и бедного смерда, и убогую вдовицу не давал в обиду сильным», и соответствуют истине, но из «Поучения» не видно, чтобы «христианский гуманизм» князя распространялся на подданных враждебных ему князей (ср. известие «Поучения» о походе к Минску) или половецких ханов, изъявивших желание заключить с ним мир (ср. известие об убийстве «Итларевой чади»). Правда, в летописи Владимир Мономах представлен противником этой расправы, но в «Поучении» он никак не определяет свою позицию по этому вопросу, и это молчание очень красноречиво, так как дает понять, что и князь и летописцы при случае выдавали желаемое за действительное, благодаря чему Мономах стал воплощением «идеального типа» правителя, а в начале XVI в. были сделаны попытки представить его и первым русским венценосцем.

Легенда о «Мономаховых дарах»: трансформация исторических представлений

Неудачная русско-византийская война 1116 г. послужила отправной точкой для одной из наиболее известных мистификаций в русском средневековом историописании. В «Слове о погибели Русской земли» — литературном памятнике, относимом к XIII в., но известном в двух поздних списках (XV и XVI вв.), — где воспевались военные достижения домонгольской Руси, говорилось, что «император царьградский Мануил» — то есть византийский император Мануил Комнин (правил в 1143–1180 гг.) — от страха «великие дары» посылал к Владимиру, чтобы тот «Царьград у него не взял»^{365}. Искусственность подобного построения, являющегося скорее риторическим приемом, в данном случае очевидна, поскольку во времена Владимира Мономаха византийским императором был дед Мануила Алексей Комнин, а затем его отец Иоанн Комнин.

В начале XVI в. представления об отношениях Мономаха с Византией претерпели еще более серьезную трансформацию в ряде памятников московской литературы, где исторические события, связанные с именем Владимира Мономаха, модифицированы в контексте формировавшихся тогда представлений о месте Руси во всемирно-историческом процессе. Среди этих памятников наиболее известны «Послание о дарах Мономаха» некоего Спиридона-Саввы (именовавшего себя «Спиридон зовомый, Савва глаголемый») и «Сказание о князьях Владимирских».

Проблема соотношения и датировки этих текстов остается дискуссионной, однако между ними есть определенное сходство. Для иллюстрации этого соотношения приведем два фрагмента из «Послания» Спиридона-Саввы (в переводе А.Ю. Карпова), начиная со слов о том, что Владимир «советовался с князьями своими, и с вельможами, и с боярами, говоря: “Разве я хуже прежде меня владычествовавших и правивших хоругвями скипетра великой России? Так вот князь великий Олег ходил и взял с Константинополя — нового Рима — дань по головам и во здравии возвратился восвояси; и потом князь великий Святослав Игоревич, по прозвищу Легкий, пошел в галеях, числом две тысячи семьсот, и взял с Константинова града еще более тяжелую дань, и возвратился в свое отечество, Киевскую землю, и окончил здесь свою жизнь. А мы наследники престола прародителей своих и отца моего Всеволода Ярославича и наследники той же чести от Бога. И совета ищу от вас, моей палаты князей, и бояр, и воевод, и от всего подвластного вам христолюбивого воинства. Да вознесется имя Живоначальной Троицы силою вашей храбрости Божией волей и нашим повелением; какой же совет дадите мне?” Отвечали же великому князю Владимиру Всеволодовичу князья, и бояре, и воеводы его, так говоря: “Сердце царево в руке Божьей, как написано; а мы в твоей, государя нашего, воле от Бога”. Великий же князь Владимир собирает воевод искусных и разумных и ставит начальников над различными воинскими отрядами — тысячников, и сотников, и пятидесятников; и собрал многие тысячи воинов, и послал их на Фракию, область Царьграда; и те успешно повоевали ее и возвратились восвояси со многим богатством в полном здравии. И об этом довольно. <…>