Владимир Мономах

Боняк появился под Киевом внезапно ранним утром 20 июля 1096 года, когда город ещё не пробудился ото сна. В утреннем сумраке сторожевые люди заметили какое-то движение в поле напротив городских ворот, но не особенно обеспокоились, думая, что это идёт какой-нибудь обоз либо из Переяславля, либо с Волыни. И лишь когда стали различимы половецкие стяги и бег коней начал сливаться в сплошной ровный, нарастающий гул, в Киеве тревожно ударили колокола. Тяжёлые, дубовые, кованные железом ворота закрылись перед самыми половцами.

Те не решились идти на приступ: слишком силён и многолюден был Киев, -.слишком изобилен ествой и питьём, и животиной, и колодцами, и сил у Боняка на такой приступ не было — для того чтобы взять русский стольный город, надо было бы привести под его стены всю степь и не на одну неделю.

Не мешкая Боняк пошёл по киевским пригородам, как и в прошлый выход, грабя и сжигая все дома, которые попадались на его пути. И уже в первый день русские пленники, связанные крепкими волосяными арканами и сопровождаемые надсмотрщиками, потянулись по жарким июльским дорогам вглубь половецкого поля. Горела вся низина вокруг Киева, полыхали слободы, сизый дым поднимался к горам, заслоняя заднепровские дали. Разгромив по пути несколько деревень, половцы направились к Печорскому монастырю.

В этот час монастырь отдыхал. Монахи спали после заутрени по своим кельям. Их разбудил громкий половецкий клич, и когда они выбежали из келий, то половецкие стяги уже стояли около монастырских ворот.

Хватая оружие, монахи бросались на стены монастыря, другие, спасаясь, бежали к задам, к огородам. Но было уже поздно: половцы высекли монастырские ворота, ворвались внутрь двора и пошли по кельям и церквам. Монахи обороняли каждую келью, ж половцы брали их приступом, высаживали двери, рубили защитников монастыря.

В кельях они брали всё, что можно было унести, — иконные оклады, серебряные кресты, одежду, разный скарб. Потом они окружили церковь Богородицы, которую несколько черноризцев закрыли наглухо изнутри, и зажгли южные и северные её ворота.

Когда ворота достаточно прогорели, половцы также высекли их и ворвались внутрь церкви; черноризцев зарубили на месте и пошли по притвору, хватая со стен иконы, выдирая подсвечники, вырубая, золотые и серебряные церковные ценности, отдирая каменье из окладов. Они дошли до гроба Феодосия, здесь встали и начали насмехаться и над мощами преподобного, и над христианским богом. «Где ваш бог, — кричали они, — пусть же он поможет и спасёт вас». Они изрыгали хулу на иконы, ещё и ещё бранили бога, осквернили гроб Феодосия.

Из Печёр половцы направились в Выдубицкий Всеволож монастырь и овладели им, пожгли его постройки и церкви, разгромили и подожгли княжеский двор.

И не было сил отразить половецкий выход, потому что Святополк и Владимир Мономах были под Зарубой, в Киеве не оказалось войска, а иные князья лишь радовались, видя несчастья Киева и Переяславля.

Получив тревожную весть из Киева, братья собрали дружины и помчались на север. Уже на подходе к городу встреченные гонцы сообщили им, что отяжелённый полоном Боняк ушёл за Рось. Писал позднее Владимир Мономах: «И опять со Святополком гнались за Боняком, и не настигли их. И потом за Боняком гнались за Рось, и снова не настигли его».

Руссы видели лишь страшные следы половецкого набега — стояли на дорогах испепелённые городки и сёла, лежали в придорожном бурьяне тела умерших в пути от невзгод пленников, и вся степь была изрыта копытами половецких коней, пропахана колёсами телег, груженных награбленной кладью.

Дальше идти в степь с малыми силами было опасно, да и кто знал, что предпримут в это время иные половецкие колена, узнав, что киевский и переяславский князья бросили свои города и увели дружины в степь.

Половцы ещё не дошли с огромным обозом награбленного под Киевом добра до своих станов, а на Руси уже было известно о их выходе и о том, что Святополк и Мономах вновь понесли урон от иноплеменников. И вновь ожили мятежные князья, и первый среди них неукротимый Олег Святославич.

Уходя от Смоленска, который не принял его, на восток, Олег увёл с собой часть смолян. В Рязани он ещё более увеличил свою дружину; к тому же были с ним и верные ему черниговцы, стародубцы, тмутараканцы. Из Рязани Олег направился, прибирая к себе новых людей, к Мурому, где сидел сын Владимира Мономаха — Изяслав.

Когда Изяслав узнал о том, что Олег идёт на Муром, то срочно послал гонцов в Ростов, Суздаль, на Белоозеро, прося помощи. Направил он также людей к отцу в Переяславль и к старшему брату Мстиславу в Новгород, оповещая их о выходе Олега.

По пока ещё было неясно, что собирается делать бывший черниговский князь, что он хочет потребовать от юного Изяслава.

Через несколько дней намерения Олега прояснились. Он прислал в Муром грамоту, в которой требовал от Изяслава покинуть город, уйти на свой прежний стол в Ростов, потому что Муром, как и Стародуб и иные города, — прирождённые черниговские отчины и принадлежат ему от рождения. «Иди в волость отца своего Ростов, — писал Олег племяннику, — а это волость отца моего. Хочу же я, сев в Муроме, договор заключить с отцом твоим. Это ведь, он меня выгнал из города отца моего. И ля и ты мне здесь моего же хлеба не хочешь дать?» Поначалу Изяслав заколебался. Он с уважением относился к Олегу Святославичу, чтил его как старшего, как крёстного отца своего брата. В семье никогда не говорили плохо об Олеге, какие бы злоключения с ним ни происходили. Даже после ухода Мономаха из Чернигова отец не винил своего двоюродного брата и говорил детям, что ему не следовало занимать Чернигов.

Но уже подходили рати из многих Мономаховых земель; все они выслали воинов на помощь Изяславу. Ставка Гордятич и другие близкие к Изяславу люди, распалясь и; желая поживиться за счёт Олеговой рати, уговаривали Изяслава проявить твёрдость, не бояться Олега, и Изяслав ответил тому отказом.

В сентябре 1096 года войско Олега Святославича вышло и лесов и появилось в поле вблизи города. Муромцы открыли ворота и вышли навстречу неприятелю. Для Изяслава это был первый самостоятельный бой. Он и робел — ему всё казалось, что делает он дело не так, как это нужно, — и выказывал одновременно слишком большую смелость. Смущало его и то, что ему приходится биться, с родным дядей, который более чем вдвое был старше и опытнее его и который крестил в своё время ещё его старшего брата. Изяслав, напряжённый, с пылающими щеками, не понимая толком, что происходит вокруг, и отвечая невпопад, сидел на коне, сжав в руке тяжёлую изогнутую саблю, готовый дать шпоры коню и ринуться в сечу.

Первым начал бой Олег. Опытный воин, он оставался до времени сзади. Прошли для него те времена, когда он первым кидался в гущу сражавшихся. Теперь Олег вместе со своими поседевшими в боях и странствиях соратниками издали направлял своё войско, посылая подкрепления туда, где его рать прогибалась под натиском полков Изяслава.

Муромский же князь сразу ввязался в бой самолично. Окружённый немногими телохранителями, он двинулся вперёд во главе своей муромской дружины и потеснил Олегово войско. Олег видел, как муромцы прогнули чело его войска, и послал туда своих отборных дружинников. Они прорубились к самому княжескому стягу; Изяслав в это время, не помня себя от упоения боя, дрался под самым стягом. Он наносил удары по шишакам противников, и сабля издавала при этом звон, а оглушённые враги падали с коней. В ответ он получал тоже немало ударов. Его броня была уже промята от копейного удара, щит разрублен, а шишак повреждён, но наибольшее число ударов принимали на себя княжеские телохранители, прикрывая Изяслава своими щитами, оттесняя тех, кто стремился пробиться к нему.

Олеговы люди разметали немногих телохранителей Изяслава — к этому времени молодой князь значительно оторвался от своего войска — и бросились к муромскому князю. Первый удар опрокинул его навзничь, оглушил, а второй пришёлся в то место, где броня кончается около шеи. Изяслав, заливаясь кровью, удал под ноги коня и был тут же затоптан и чужими и своими всадниками. Его стяг ещё мгновение колыхался в воздухе, но тут же рухнул. Муромцы побежали в город, а иные пришлые люди бросились через реку Лесную в окружающие пущи.