Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Шрифт:
Анатолий тут же сбегал к Высоцким, позвал Вовку: только не тушуйся.
Сабинин позже рассказывал: «Увидел парнишку с хриплым голосом... Вовка... сразу мне понравился, потому что был очень веселый и одновременно застенчивый. Он был моложе нас, лет пятнадцати, но страшно тянулся к старшим. Стал читать мне всякие басни — «Слон-живописец», «Волк на псарне». Читал Крылова «Кот и повар» смешно и интересно... И сразу было видно, что передо мной одаренный человек А так как у него был идеальный слух, он еще умел всякие диалекты, нюансы передавать».
В то время Сабинин посещал драмкружок в Доме учителя на улице Горького, который вел Владимир Николаевич Богомолов, молодой мхатовский артист, будущий профессор
На Богомолова новичок произвел хорошее впечатление — юный, обаятельный. «Почти сразу стало ясно, что это еще и необычайно искренний и жизнерадостный человек, — вспоминал Владимир Николаевич своего ученика. — Он любил смеяться и смешить других — последнее ему нравилось особенно, и поэтому он хохотал, кажется, громче и заразительнее тех, кого смешил.
Первым моим вопросом к нему было: «Что ты умеешь?»
— Утесова могу изобразить, — отвечает.
— Ну, давай.
— «Раскинулось море широко».» — это было очень похоже и очень смешно.
— А что еще можешь?
— Аркадия Райкина могу показать.
И опять — похоже и смешно. Радость и веселье, казалось, были его привычной атмосферой».
Ну так хотелось бы написать: «Так Владимир Высоцкий сделал первый шаг на театральной сцене...»!
Но вот незадача: сцены как таковой в драматическом кружке Богомолова и в помине не было. Занятия, а позже спектакли приходилось ставить прямо на полу. Но этому руководитель кружка был только рад — романтик театра считал, что это обстоятельство только придавало характер студийности. Достаточно было только переступить порог, и ты фазу попадал в какой-то нереальный, непостижимый, придуманный мир, где все было пропитано духом таинства актерской профессии, творчества, поиска и открытий. Это были месяцы напряженного ученичества.
Кроме всего прочего, на кружковцев наверняка действовала и атмосфера старинного купеческого особняка, в котором располагался Дом учителя. Комнаты здесь были отделаны штофом, мореным дубом. Вдоль стен стояли замечательные кожаные диваны, был камин, висели зеркала в бронзовых рамах. Даже огромная трехкомнатная квартира профессора юриспруденции Утевского по сравнению с этим великолепием выглядела бедновато.
Будущему актеру Высоцкому, безусловно, повезло, что на его пути встретился именно Владимир Богомолов, человек яркий, талантливый, не просто бесконечно преданный театру, но еще и умевший обращать в свою любовь и веру юные сердца. Не зря в ряду своих театральных учителей Высоцкий первым называл именно Богомолова, и только затем Юрия Любимова. Молодой актер пробовал на кружковцах многие свои режиссерские задумки, пытался работать с ними, как с профессионалами. И многое у него, в итоге, получилось. Из старого купеческого особняка вышло немало отличных артистов, ставших впоследствии народными. Виктор Павлов, например. Или Алла Покровская, прима «Современника».
— Нам было хорошо с ребятами, — рассказывал Богомолов, — занимались мы когда угодно и сколько угодно. Ставили самое разное — и сцены, и спектакли, большие и маленькие. Кружковцы все делали сами... Хорошо помню нашу работу по Чехову — «Из записок вспыльчивого человека». Это был настоящий спектакль — с замыслом, с музыкой, с оформлением, но не декорационным, а аксессуарным. Это очень смешное представление шло под свадебный марш Мендельсона». Когда Владимир стал уже известным киноартистом, он мне очень серьезно предлагал сделать фильм по этому спектаклю — очень ему нравилась эта работа!
Высоцкий играл как раз этого самого «вспыльчивого» и много позже вспоминал, как Богомолов ему, мальчишке, показывал рисунок роли, ставил монолог: «В небе светила отвратительная луна, и в воздухе отвратительно пахло свежим
сеном. Когда служанка спросила: «Не хотите ли чаю?» — я ей ответил: «Подите вон!..»А у Сабинина воспоминания были более прозаические: «Мы тогда звали Володю таким неприличным словом «Вовка-шванц».
Ну и что? — равнодушно воспринимал свое прозвище Высоцкий. Шванц так шванц. По-немецки — хвостик «Высота», конечно, получше звучало. Вовку Акимова назвали Ким Ир Сеном, и ничего,
Свидерский откликался на Аркана, Утевский не обижался на Толяна. Мишке Горховеру повезло больше — он носил титул «Граф» (тут, правда, не подкопаешься — «Граф» из Лихова переулка жил в фамильном «замке», который до революции принадлежал бабушке «аристократа»). Какие могут быть обиды? Каждый в свое время имел прозвище или кличку, а артисты или писатели и вовсе сами выбирали себе псевдонимы, и прекрасно себя при этом чувствовали. Сам Сашка ведь тоже был далеко не Сабинин, и ничего...
«В НАШ ТЕСНЫЙ КРУГ НЕ КАЖДЫЙ ПОПАДАЛ...»
— Вовка, привет! — окликнула Инна уже убегавшего со двора своего соседа. — Как в школе дела? Ты что-то совсем нас забыл, как Фрины не стало, не заходишь даже...
— Стоп-стоп, Инночка, — притормозил Володя. — Во-первых, привет. Во-вторых, сразу так много вопросов. Все сразу не соображу. Фрину помню, конечно. В школе — все нормально. А что не захожу, так тебе вроде бы сейчас не до нас. Вон к тебе какие пижоны шастают.
— Какие «пижоны», Вовка?! Не фулигань. Заходи обязательно, я тебя с Левой познакомлю. Он о тебе, кстати, спрашивал. Ему Толян Утевский уже успел о тебе понарассказывать... В общем, приходи, вечером ждем. Левушка сегодня вроде рано должен освободиться.
Впервые Лева-Левушка, он же Левон Суренович Кочарян, появился на Большом Каретном в качестве жениха очаровательной соседки Высоцких Инны Крижевской и мимоходом, на напрягаясь, мгновенно влюбил в себя половину дворовых аборигенов.
Современники отзывались о нем нежно и исключительно в превосходной степени. Однокурсник по юрфаку МГУ Утевский считал Кочаряна удивительным, актер Геннадий Ялович — гениальным организатором и очаровательным человеком. «Такого человека я больше в жизни не встречал, — признавался Аркадий Свидерский. — Он был нам и отцом, и страшим братом, и другом. Невероятной одаренности человек...».
До юридического Кочарян учился в Институте восточных языков, затем якобы в какой-то сверхсекретной школе КГБ. Чуть позже взахлеб увлекся кино и в конце концов стал «лучшим вторым режиссером Советского Союза», от которого были без ума авторы, актеры, осветители, гримеры и, главное, режиссеры-постановщики. Когда возникла проблема с утверждением отснятого материала по роману Михаила Шолохова «Поднятая целина», к классику был командирован Левон. На Дону он пропал на неделю. А после его отъезда режиссер-постановщик картины получил телеграмму из станицы Вешенская от самого Шолохова: «Закончите вторую серию, пусть приезжает только Кочарян».
Левон был мастер на все руки. Шил себе рубашки, делал абажуры, на съемках водил танки, свободно пришвартовывал корабль к морскому пирсу... Друзья утверждали, что Лева обладал невероятной силой, но пускал ее в ход лишь тогда, когда его к этому вынуждали, и что героя своей песни — « Я силен, к чему скрывать, я пятаки могу ломать. Я недавно головой быка убил...»— Высоцкий списал именно с Кочаряна. В нем бурлило мальчишество и авантюризм, он любил удивлять окружающих: выпить бокал шампанского и закусить фужером, спокойно сжевать лезвие бритвы или проколоть щеку иглой («могу одновременно есть бокалы и Шиллера читать без словаря...»— пожалуй, и этот персонаж Высоцкого был с той же натуры).