Владимир Высоцкий

1961

Тот, кто раньше с нею был

В тот вечер я не пил, не пел — Я на нее вовсю глядел, Как смотрят дети, как смотрят дети. Но тот, кто раньше с нею был, Сказал мне, чтоб я уходил, Сказал мне, чтоб я уходил, Что мне не светит. И тот, кто раньше с нею был, — Он мне грубил, он мне грозил. А я все помню — я был не пьяный. Когда ж я уходить решил, Она сказала: «Не спеши!» Она сказала: «Не спеши, Ведь слишком рано!» Но тот, кто раньше с нею был, Меня, как видно, не забыл, — И как-то в осень, и как-то в осень — Иду с дружком, гляжу — стоят, — Они стояли молча в ряд, Они стояли молча в ряд — Их было восемь. Со мною — нож, решил я: что ж, Меня так просто не возьмешь, — Держитесь, гады! Держитесь, гады! К чему задаром пропадать, Ударил первым я тогда, Ударил первым я тогда — Так было надо. Но тот, кто раньше с нею был, — Он эту кашу заварил Вполне серьезно, вполне серьезно. Мне кто-то на плечи повис, — Валюха крикнул: «Берегись!» Валюха крикнул: «Берегись!» — Но было поздно. За восемь бед — один ответ. В тюрьме есть тоже лазарет, — Я там валялся, я там валялся. Врач резал вдоль и поперек, Он мне сказал: «Держись, браток!» Он мне сказал: «Держись, браток!» — И я держался. Разлука мигом пронеслась, Она меня не дождалась, Но я прощаю, ее — прощаю. Ее, как водится, простил, Того ж, кто раньше с нею был, Того, кто раньше с нею был, — Не извиняю. Ее, конечно, я простил, Того ж, кто раньше с нею был, Того, кто раньше с нею был, — Я повстречаю!

1962

У тебя глаза — как нож

У тебя глаза — как нож: Если прямо ты взглянешь — Я забываю, кто я есть и где мой дом; А если косо ты взглянешь — Как по сердцу полоснешь Ты холодным, острым серым тесаком. Я здоров — к чему скрывать, — Я пятаки могу ломать, Я недавно головой быка убил, — Но с тобой жизнь коротать — Не подковы разгибать, А прибить тебя — морально нету сил. Вспомни, было ль хоть разок, Чтоб я из дому убег, — Ну когда же надоест тебе гулять! С грабежу я прихожу — Язык за спину заложу И бежу тебя по городу шукать. Я все ноги исходил — Велисипед себе купил, Чтоб в страданьях облегчения была, — Но налетел на самосвал — К Склифосовскому попал, — Навестить меня ты даже не пришла. И хирург — седой старик, — Он весь обмяк и как-то сник: Он шесть суток мою рану зашивал! А когда кончился наркоз, Стало больно мне до слез: Для кого ж я своей жистью рисковал! Ты не радуйся, змея, — Скоро выпишут меня — Отомщу тебе тогда без всяких схем: Я тебе точно говорю, Востру бритву навострю — И обрею тебя наголо совсем!

1962

Лежит камень в степи

Артуру Макарову

Лежит камень в степи, А под него вода течет, А на камне написано слово: «Кто направо пойдет — Ничего не найдет, А кто прямо пойдет — Никуда не придет, Кто налево пойдет — Ничего не поймет И ни за грош пропадет». Перед камнем стоят Без коней и без мечей И решают: идти или не надо. Был один из них зол — Он направо пошел, В одиночку пошел, — Ничего не нашел — Ни деревни, ни сел, — И обратно пришел. Прямо нету пути — Никуда не прийти, Но один не поверил в заклятья И, подобравши подол, Напрямую пошел, — Сколько он ни бродил — Никуда не добрел, — Он вернулся и пил, Он обратно пришел. Ну а третий — был дурак, Ничего не знал и так, И пошел без опаски налево. Долго ль, коротко ль шагал — И совсем не страдал, Пил, гулял и отдыхал, Ничего не понимал, — Ничего не понимал, Так всю жизнь и прошагал — И не сгинул, и не пропал.

1962

Большой Каретный

Левону Кочаряну

Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где твои семнадцать бед? На Большом Каретном. Где твой черный пистолет? На Большом Каретном. А где тебя сегодня нет? На Большом Каретном. Помнишь ли, товарищ, этот дом? Нет, не забываешь ты о нем. Я скажу, что тот полжизни потерял, Кто в Большом Каретном не бывал. Еще бы, ведь Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где твои семнадцать бед? На Большом Каретном. Где твой черный пистолет? На Большом Каретном. А где тебя сегодня нет? На Большом Каретном. Переименован он теперь, Стало все по новой там, верь не верь. И все же, где б ты ни был, где ты ни бредешь, Нет-нет да по Каретному пройдешь. Еще бы, ведь Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном. Где твои семнадцать бед? На Большом Каретном. Где твой черный пистолет? На Большом Каретном. А где тебя сегодня нет? На Большом Каретном.

1962

Зэка Васильев и Петров зэка

Сгорели мы по недоразумению — Он за растрату сел, а я — за Ксению, — У нас любовь была, но мы рассталися: Она кричала и сопротивлялася. На нас двоих нагрянула ЧК, И вот теперь мы оба с ним зэка — Зэка Васильев и Петров зэка. А в лагерях — не жизнь, а темень-тьмущая: Кругом майданщики, кругом домушники, Кругом ужасное к нам отношение И очень странные поползновения. Ну а начальству наплевать — за что и как, — Мы для начальства — те же самые зэка — Зэка Васильев и Петров зэка. И вот решили мы — бежать нам хочется, Не то всё это очень плохо кончится: Нас каждый день мордуют уголовники, И главный врач зовет к себе в любовники. И вот — в бега решили мы, ну а пока Мы оставалися всё теми же зэка — Зэка Васильев и Петров зэка. Четыре года мы побег готовили — Харчей три тонны мы наэкономили, И нам с собою даже дал половничек Один ужасно милый уголовничек. И вот ушли мы с ним в руке рука, — Рукоплескали нашей дерзости зэка — Зэка Петрову, Васильеву зэка. И вот — по тундре мы, как сиротиночки, — Не по дороге всё, а по тропиночке. Куда мы шли — в Москву или в Монголию, — Он знать не знал, паскуда, я — тем более. Я доказал ему, что запад — где закат, Но было поздно: нас зацапала ЧК — Зэка Петрова, Васильева зэка. Потом — приказ про нашего полковника: Что он поймал двух крупных уголовников, — Ему за нас — и деньги, и два ордена, А он от радости все бил по морде нас. Нам после этого прибавили срокa, И вот теперь мы — те же самые зэка — Зэка Васильев и Петров зэка.

1962

* * *

Мы вместе грабили одну и ту же хату, В одну и ту же мы проникли щель, — Мы с ними встретились, как три молочных брата, Друг друга не видавшие вообще. За хлеб и воду и за свободу — Спасибо нашему советскому народу! За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе — Спасибо нашей городской прокуратуре! Нас вместе переслали в порт Находку, Меня отпустят завтра, пустят завтра их, — Мы с ними встретились, как три рубля на водку, И разошлись, как водка на троих. За хлеб и воду и за свободу — Спасибо нашему советскому народу! За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе — Спасибо нашей городской прокуратуре! Как хорошо устроен белый свет! — Меня вчера отметили в приказе: Освободили раньше на пять лет, — И подпись: «Ворошилов, Георгадзе». За хлеб и воду и за свободу — Спасибо нашему советскому народу! За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе — Спасибо нашей городской прокуратуре! Да это ж математика богов: Меня ведь на двенадцать осудили, — У жизни отобрали семь годов, И пять — теперь обратно возвратили! За хлеб и воду и за природу — Спасибо нашему советскому народу! За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе — Спасибо нашей городской прокуратуре!

1963

Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям

В Пекине очень мрачная погода, У нас в Тамбове на заводе перекур, — Мы пишем вам с тамбовского завода, Любители опасных авантюр! Тем, что вы договор не подписали, Вы причинили всем народам боль И, извращая факты, доказали, Что вам дороже генерал де Голль. Нам каждый день насущный мил и дорог, — Но если даже вспомнить старину, То это ж вы изобретали порох И строили Китайскую стену. Мы понимаем — вас совсем не мало, Чтоб триста миллионов погубить, — Но мы уверены, что сам товарищ Мао, Ей-богу, очень-очень хочет жить. Когда вы рис водою запивали — Мы проявляли интернационализм, — Небось когда вы русский хлеб жевали, Не говорили про оппортунизм! Боитесь вы, что — реваншисты в Бонне, Что — Вашингтон грозится перегнать, — Но сам Хрущев сказал еще в ООНе, Что мы покажем кузькину им мать! Вам не нужны ни бомбы, ни снаряды — Не раздувайте вы войны пожар, — Мы нанесем им, если будет надо, Ответный термоядерный удар. А если зуд — без дела не страдайте, — У вас еще достаточно делов: Давите мух, рождаемость снижайте, Уничтожайте ваших воробьев! И не интересуйтесь нашим бытом — Мы сами знаем, где у нас чего. Так наш ЦК писал в письме открытом, — Мы одобряем линию его!

1964

Антисемиты

Зачем мне считаться шпаной и бандитом — Не лучше ль податься мне в антисемиты: На их стороне хоть и нету законов, — Поддержка и энтузиазм миллионов. Решил я — и, значит, кому-то быть битым. Но надо ж узнать, кто такие семиты, — А вдруг это очень приличные люди, А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет! Но друг и учитель — алкаш в бакалее — Сказал, что семиты — простые евреи. Да это ж такое везение, братцы, — Теперь я спокоен — чего мне бояться! Я долго крепился, ведь благоговейно Всегда относился к Альберту Эйнштейну. Народ мне простит, но спрошу я невольно: Куда отнести мне Абрама Линкольна? Средь них — пострадавший от Сталина Каплер, Средь них — уважаемый мной Чарли Чаплин, Мой друг Рабинович, и жертвы фашизма, И даже основоположник марксизма. Но тот же алкаш мне сказал после дельца, Что пьют они кровь христианских младенцев; И как-то в пивной мне ребята сказали, Что очень давно они Бога распяли! Им кровушки надо — они по запарке Замучили, гады, слона в зоопарке! Украли, я знаю, они у народа Весь хлеб урожая минувшего года! По Курской, Казанской железной дороге Построили дачи — живут там как боги… На все я готов — на разбой и насилье, — И бью я жидов — и спасаю Россию!

1964

Песня про Уголовный кодекс

Нам ни к чему сюжеты и интриги: Про все мы знаем, про всё, чего ни дашь. Я, например, на свете лучшей книгой Считаю Кодекс уголовный наш. И если мне неймется и не спится Или с похмелья нет на мне лица — Открою Кодекс на любой странице, И не могу — читаю до конца. Я не давал товарищам советы, Но знаю я — разбой у них в чести, — Вот только что я прочитал про это: Не ниже трех, не свыше десяти. Вы вдумайтесь в простые эти строки, — Что нам романы всех времен и стран! — В них есть бараки, длинные как сроки, Скандалы, драки, карты и обман… Сто лет бы мне не видеть этих строчек! — За каждой вижу чью-нибудь судьбу, — И радуюсь, когда статья — не очень: Ведь все же повезет кому-нибудь! И сердце бьется раненою птицей, Когда начну свою статью читать, И кровь в висках так ломится-стучится, — Как мусора, когда приходят брать.

1964

Наводчица

— Сегодня я с большой охотою Распоряжусь своей субботою, И если Нинка не капризная, Распоряжусь своею жизнью я! — Постой, чудак, она ж — наводчица, — Зачем? — Да так, уж очень хочется! — Постой, чудак, у нас — компания, — Пойдем в кабак — зальем желание! — Сегодня вы меня не пачкайте, Сегодня пьянка мне — до лампочки: Сегодня Нинка соглашается — Сегодня жисть моя решается! — Ну и дела же с этой Нинкою! Она жила со всей Ордынкою, — И с нею спать ну кто захочет сам!.. — А мне плевать — мне очень хочется! Сказала: любит, — все, заметано! — Отвечу рупь за сто, что врет она! Она ж того — ко всем ведь просится… — А мне чего — мне очень хочется! — Она ж хрипит, она же грязная, И глаз подбит, и ноги разные, Всегда одета как уборщица… — Плевать на это — очень хочется! Все говорят, что — не красавица, — А мне такие больше нравятся. Ну что ж такого, что — наводчица, — А мне еще сильнее хочется!

1964

О нашей встрече

О нашей встрече что там говорить! — Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий, — Но мы с тобою сразу стали жить, Не опасаясь пагубных последствий. Я сразу сузил круг твоих знакомств, Одел, обул и вытащил из грязи, — Но за тобой тащился длинный хвост — Длиннющий хвост твоих коротких связей. Потом, я помню, бил друзей твоих: Мне с ними было как-то неприятно, — Хотя, быть может, были среди них Наверняка отличные ребята. О чем просила — делал мигом я, — Мне каждый час хотелось сделать ночью брачной. Из-за тебя под поезд прыгал я, Но, слава богу, не совсем удачно. И если б ты ждала меня в тот год, Когда меня отправили на дачу, — Я б для тебя украл весь небосвод И две звезды кремлевские в придачу. И я клянусь — последний буду гад! — Не ври, не пей — и я прощу измену, — И подарю тебе Большой театр И Малую спортивную арену. А вот теперь я к встрече не готов: Боюсь тебя, боюсь ночей интимных — Как жители японских городов Боятся повторенья Хиросимы.