Владимир

2

Рано утром, когда ветер дул к вратам Босфора, из Золотого Рога, мимо Сотенной башни, прошел на веслах в голубые воды Пропонтиды большой дромон, на самой высокой мачте которого реяло знамя Империи, за ним следовало несколько памфил, [271] кумварий [272] и хеландий.

Против мыса полуострова, где высились стены Юстиниана, дворцы, Софийский собор, корабли остановились, на них стали поднимать ветрила.

271

Памфилы — легкие боевые суда (греч).

272

Кумвария — грузовая лодка (греч.).

На палубе дромона стояла Анна.

Прошел всего лишь день с тех пор, как она кричала брату Василию, что не выйдет замуж за киевского князя и не поедет в Киев. А наутро Анна говорила со своей матерью Феофано.

И чего не сумел добиться Василий, очень быстро удалось Феофано. Суровая, погруженная в собственные думы, но спокойная, в серебристой тунике, с красным корзном на плечах, в красных сандалиях, с украшенной жемчугом диадемой на голове, Анна стояла на палубе дромона.

Она смотрела на дворцы и терема, на собор Святой Софии, позолоченный купол которого сиял в лучах солнца и слепил глаза, на сады, высокие стены, на тополя у моря — там оставалось ее детство, братья, мать.

Теперь ей уже ничего не было жаль, Анне казалось, что у нее никогда тут не было и нет ничего родного, презрительная усмешка заиграла на ее устах, когда она вспомнила брата Василия, мать… Ей ничего теперь не было жаль!

Суда развернулись, ветер надувал все больше паруса, и дромон, пеня голубые воды, а за ним и остальные корабли стали отходить от полуострова.

Перед собой Анна видела врата Босфора, — там вставали высокие волны, густой синевой отливала вода, а вверху плыли, точно неповоротливые, тяжелые дельфины, темно-серые тучи.

Анну не пугала хмурая темная даль. В Константинополе, от которого они удалялись, ей терять было нечего. Там Анна оставалась бы только родственницей, сестрой василевса. Не ей, а императору принадлежали там и слава и честь.

За дромоном поспешает целая флотилия кораблей, везут венцы князю Владимиру и царевне Анне — и он и она станут василевсами русской империи, с ней едут много священников, они везут с собой царские одеяния, церковные сосуды, иконы, ризы… Это надежное оружие, Анна очень рассчитывает на него.

И Анна совсем не думает о том, кто в далеком Херсонесе назовет ее своей женой. Не все ли равно, каков собой князь Владимир? Хочется только поскорей стать рядом с ним, надеть венец, быть василиссою.

Из Константинополя наблюдали, как корабли с василиками, данью и царевной Анной вышли из Золотого Рога, развернулись у мыса полуострова и поплыли к вратам Босфора, — все в городе молили Бога послать им попутный ветер и желали счастливой дороги.

Доволен был и император Василий. В легком дивитиссии, [273] в сандалиях на босу ногу, он стоял после выхода в Золотую палату у окна своих покоев, подставляя лицо, шею и грудь свежему ветерку, веющему с заливов Пропонтиды.

273

Дивитисский — парадное одеяние (Византия).

Дорогой ценой покупал он на этот раз мир с русским князем. Чтобы собрать дань, пришлось снова продать венецианским и амальфинским купцам немало драгоценностей из Большого дворца, в их числе даже шлем императора Константина Великого; пришлось Василию собрать еще и приданое сестре Анне — одеяния для нее и князя Владимира, иконы, ризы, немало греческих книг, — нищающая Византия становится еще беднее.

Однако мир выигран — Климаты с городом Херсонесом остаются фемой Византии. Как выкуп за Херсонес Василий дает Владимиру корону и сестру Анну. Василики везут в Херсонес харатию императоров, в которой золотыми буквами написано, что Византия не притязает на земли Руси над Понтом Евксинским и выведет свои войска из Болгарии.

О нет, выводить легионы из Болгарии император Василий не намерен — то, что написано в харатиях, он соблюдать не собирается, пусть греческие корабли поскорее плывут в Херсонес — а император Василий повелит своим воинам идти в Родопы! Так борется император Василий за мир, так он уничтожит Болгарию… А Русь? Что для императора Василия Русь — покуда в Киеве сидели князья, Византия боролась с князьями, ныне Русь — империя, и он будет бороться с ней.

Из окон Влахерна тоже виден Золотой Рог, Пропонтида, корабли, направляющиеся к Босфору. Оттуда смотрит на них Феофано.

Это уже не та красавица, василисса Феофано, покорявшая императоров красотой, а Империю — хитростью, интригами, изменой.

Когда-то у нее были силы и здоровье — она растратила их в бешеном вихре жизни.

Была когда-то и красота — Феофано называли, не без оснований, красивейшей женщиной мира. За один ее поцелуй готовы были умереть — теперь она лишь никому не нужный, увядший цветок, брошенный на обочину дороги.

Сильную, здоровую, красивую Феофано окружали друзья, клялись ей в верности и в любви, но одних не стало — она убила их собственными руками, другим Феофано уже не нужна.

Пожалуй, первый раз в жизни она была искренна, сказав дочери Анне:

— Нехорошо ты поступаешь, Анна, что не выполняешь волю брата Василия и не желаешь ехать на Русь.

— Но ведь ты сама говорила, да и я наверное знаю, что Василий не делал и никогда не сделает добра ни тебе, ни мне.

Феофано вздохнула. То был, должно быть, первый в ее жизни искренний вздох.

— Верно, — согласилась она, — говорила и знаю, что мой сын, а твой брат Василий — нам недруг, враг… Дело сейчас, Анна, не в нем, я помню Империю и Константинополь в ту пору, — Феофано закрыла глаза и погрузилась в воспоминания, — когда во главе ее стояли жестокие, сильные люди — Константин, Никифор, Иоанн, — в то время мир боялся Империи… Василий тоже жесток, но бессилен, он окружил себя такими же слабыми, бездарными людьми. У него нет даже полководцев. Его войско — священники да монахи.

— Это страшно! — промолвила Анна.

— Да, это страшно, — согласилась Феофано, — потому что Василий — он приходил ко мне ночью — может залить кровью Болгарию, может еще раз обмануть Русь, но, верь мне, я вижу ясно, что наша Империя распадается. Мы гибнем — ты и я, гибнет Империя. Потому говорю тебе, Анна, уезжай на Русь, там ты будешь в безопасности. Там ждут тебя честь и слава.

Анна поступила, как ей советовала мать. Из окон Влахерна было видно, как греческие корабли один за другим входят в ворота Босфора и, поворачивая, исчезают за высокими скалами.

Феофано вздохнула — теперь она остается одна, совсем одна во Влахернском замке и скоро умрет.

А смерть уже близка — уже целый год Феофано болеет, не может есть, худеет, у нее часто бывает сердцебиение, кружится голова, немеют руки, ноги и беспрестанно жжет и жжет под ложечкой… Студеница [274] — так называли врачи эту болезнь, а от нее, Феофано знает достоверно, спасения нет.

И Феофано понимает, что это конец, все и всегда побеждавшая, она не может бороться со студеницей, на этот раз немощь ее все-таки одолеет.

274

Студеница — здесь: болезнь, рак.