Владимир

Они стали христианами: на землю надежд не возлагали, царь земной Владимир, его бояре и воеводы не только ничего не давали, а, напротив, только брали и брали, может, хоть царь небесный смилуется над ними…

Однако не помог и Христос, в лютой ненависти шли они на кладбища, валили там кресты, голод делал свое дело — и они ночью тайком стали подкрадываться к лавкам купцов на Подоле. Так Давило попал и во двор Божедома, а когда тот со стражей застал их за грабежом, смерд убил купца.

Даже страшно все это вспоминать, представлять — безумна рука, занесшая топор, налита ненавистью и злобой, но разве ее остановишь, встретив с глазу на глаз врага?!

Ночь! Хоть бы скорее ночь — смерд Давило теперь головник и тать. Он не может пойти к своей семье, к голодной жене и детям. Бежать, бежать подальше от Киева!

Но что это? Справа треснула сухая ветка — Давило повернул голову, слева послышались шаги, — он вскочил, гридень с мечом преградил ему дорогу, а еще несколько стали позади.

Когда смерда повалили на землю и били, он молчал. Стемнело. Давиле связали руки и повели по долине. В отдалении вырисовывались на горе очертания Киева, ночь наступила, но свобода была далеко!

— На киевских торах, высоко над Днепром, на месте древнего требища богов земли Русской и Воздыхальницы вырос храм.

Его видно было с Подола и с берегов Днепра, он издалека вставал, подобно дивному видению, перед взором приближавшегося к Киеву путника, и пешего, и на лодии. «Дивен храм, нет равного ему в мире», — говорили люди.

И верно, храм Богородицы был прекрасен, он не напоминал греческих соборов, тяжелых каменных громад с позолоченными куполами, высокими окнами, широкими вратами; не походил и на болгарские храмы, серые, воздвигнутые на скалах строения, а тем более на суровые, сложенные из темного дикого камня храмы далекого юга и востока.

Здатели храма Богородицы в городе Киеве строили его из легкого кирпича, стены мазали красной краской, вокруг окон и дверей вылепили из белой глины пальметты, виноградные гроздья и всякие украшения, крышу выложили волнистой серой черепицей, воздвигли на шатрах позолоченные кресты, которые сверкали и голубом небе, точно звезды…

Храм этот словно вырастал из чащи деревьев, его, казалось, породила, взметнула на горы и слилась с ним родная киевская земля, каждый его камень от основы до верха уложила рука русского человека.

Перед храмом на восьми дубовых столбах повесили медные била, которые висели до того на городницах киевской стены. Начищенные до блеска, они походили на золотые щиты. Не стража Горы, а убогие, задушные люди, искавшие прибежища возле церкви, взялись за клепала, [326] ударили в била, и звон покатился по горам, по Днепру и далеким лугам…

Князь Владимир, которого епископ Анастас и все священнослужители пригласили на освящение храма, пересек двор Горы, остановился на склоне, долго слушал перезвон и любовался новым строением.

326

Клепало — доска, в которую ударяли для созыва на молитву; било.

— Славно потрудились наши здатели, — промолвил он, обращаясь к окружавшим его боярам и воеводам. — Дивен храм сей, выситься ему во веки веков!..

Здатель Косьмина, стоявший справа от князя, тихо сказал:

— Немало пришлось поспорить с греками, не все, что строится в Царьграде, гоже тут, на Руси.

— Спасибо тебе, Косъмина, — ответил Владимир, — вижу в сем храме Русь, доколе он будет стоять, люди не забудут его здателя.

— Я делал лишь то, что ты велел, княже. — И Косьмина поклонился Владимиру.

Вокруг церкви собралось тем временем видимо-невидимо людей киевских, бояр, воевод, их жен и детей, валом валили ремесленники, смерды, холопы.

Окруженный священниками, впереди шел епископ Анастас, князь поднялся по ступеням, миновал притвор, вышел на середину храма и остановился.

Дивное, доселе не виданное зрелище открылось его глазам. Прямо перед ним, залитый яркими огнями множества свечей и паникадил, сверкал золотом, серебром и драгоценными камнями алтарь. Над ним, под куполом, в золотом обрамлении был выложен из смальты образ Христа в резном кресле, с золотой короной на голове, с чуть косящими глазами, широкими сведенными бровями, длинными усами и жидкой бородкой, в сиреневом хитоне и синем корзне, он сидел, суровый и грозный, с Евангелием в левой руке и высоко подняв правую.

Вокруг мастерами была выложена надпись: «Зрите, зрите, аз единый и несть Бога инде разве мене; аз сотвори землю, а с ней человека, и создал десницей своей небесную твердь…»

Впрочем, князь Владимир не видел и не прочел этой надписи — он смотрел на осиянный лучами солнца, освещенный множеством свечей и паникадил престол.

Там на кивории [327] был вышит лик Богородицы, она стояла в синем царском одеянии, в красных черевьях на зеленом постаменте, воздев горе руки, и глядела перед собой.

327

Киворий — навес над церковным престолом; дарохранительница.

Не пышные царские одежды, не сверкающие драгоценные камни на поясе, рукавах и плечах Богородицы, не блеск золота приковали к себе взор Владимира.

Он видел только ее лицо, бледное, слегка, казалось, утомленное; глаза, грустные, умоляющие и вместе с тем задумчивые, все очень простое, обычное, человеческое.

И почему-то в эту минуту князь Владимир вспомнил свою мать, горячо любимую, но неведомую, о которой он мечтал, которую ждал, но так и не мог дождаться… Она, Малуша, казалось ему, должна была быть именно такой, как Богородица…

— Мати! — прошептал Владимир. — Аще ты жива, приди ко мне, аще не придешь, хоть помолись за мою душу!

И это человеческое, живое, правдивое было не только в лике Богоматери — справа и слева от нее, но значительно ниже, были написаны апостолы — высоченные, здоровые детины, более похожи на воинов, чем на святых, с протянутыми к Богородице руками, со строгими большими глазами, в ярких одеждах и золотом шитых черевьях.

Такими же были и мученики, пророки, святые, изображенные на сводах и стенах церкви; и хотя в их обликах было что-то надуманное, искусственное, но тем ярче проступали в них черточки живого, сам Христос лицом, и станом, и одеждой напоминал князя Владимира, апостолы — горянских воевод и бояр, а евангелист Марк — купца Божедома, и даже улыбался так, как купец, — левым уголком рта, прищурив левый глаз; люди же, которые им поклонялись, напоминали гридней, ратаев, смердов Руси.

Однако ни князь, ни воеводы и бояре, которые его окружали, не думали об этом; в высоком каменном храме, где все сверкало, блестело, переливалось, а воздух был напоен ароматами ладана и смирны, где торжественно звучал хор, а голос человека казался глухим и слабым, все напоминало землю, но было величественным, недосягаемым, а потому неземным.

Пораженный виденным, князь Владимир тоже опустился на колени, широко развел руки и воскликнул:

— Дивен храм твой, Господи! Все премудростью твоею сотворил еси!