Владивосток - Порт-Артур

– Да шта же эта такое, таварищу Балк?!
– с искренним возмущением начал Бурнос, - и так сегодня пока усе дралися, мане пришлось вытаскивать таварища Михаила, всего то паре узкоглазых и довелось приложить! Так тут еще эта скатина мириканская меня по матери лаять будет. Да еще с таким выражением морды, будто мне медаль вручает, а я значит, терпи?

– Джек, - на английском спросил у пытающегося подняться с земли американца Балк, - что вы сказали этому солдату?

– Я был настолько восхищен тем, что он не только привел с поля раненого kniazia Mikhaila, но и по дороге отбил нападение двух японцев, да еще и притащил одного из них в русские окопы... В общем, я ему сказал "умрем за царя"!

– Бурнос, Александр... Неужели для тебя "We will die for the Tsahr" похоже на "послал по матери"?
– удивленно спросил у белоруса ничего не понимающий Балк.

– Никак не похоже. А вот на "*б твою мать", очення даже похоже було.

– Yes, yes, exactly - "ijeb tvojiu mat'", - старательно по буквам выговорил Джек Лондон, которому удалось, наконец, встать на ноги.

– Опять начинает, зараза, - недобро нахмурившись, двинулся в сторону опасливо сжавшегося, но вставшего, однако, в боксерскую стойку, американца, Бурнос.

– Джек, какой идиот вам сказал, что это означает "умрем за царя"??
– спросил, быстро втискиваясь между драчунами и разводя их в стороны, Балк.

– Это Ржевский, - раздалось всхлипывание от пня, прислонившись к которому сидел закрыв глаза здоровой рукой Ветлицкий.

– Yes, yes, лейтенант Ржевский, - подтвердил Лондон, - я у него еще две недели назад это выяснил. Тогда отбивали очередную атаку японцев. Они когда бегут в атаку кричат "Тенно хейко банзай", ну это я и сам знаю - "да здравствует император". А вот что означало "ijeb tvojiu mat'", с этим криком пулеметный расчет выкосил японскую роту, это мне уже Ржевский перевел - "умрем за царя"! Мистер Балк, ну почему вы смеетесь?

– Джек, умоляю, идите к Ржевскому, он сейчас у санитарного вагона, - корчась от смеха выговорил Балк, - и расскажите ему, до чего вас довела его интерпретация древнего русского боевого клича.

– Бурнос, - уже на русском обратился к солдату Балк, - Саша, будь ласка, проводи мистера американца к Ржевскому, он тебе все объяснит. И больше не стоит Джека бить, он и правда ни в чем не виноват. Лучше извинитесь перед ним вместе с поручиком, клоуны. "Умрем за царя", мать вашу...

– Теперь что касается вас, - Балк повернулся к Ветлицкому, - Я понимаю, рана в плечо это очень больно, а на груди наверняка еще хуже, кстати, что у вас там? Но плакать при подчиненных...

– Василий Александрович, да я не плачу, я смеюсь, - оторвал, наконец, руку от лица поручик, - но простите, я не мог удержаться, это было действительно смешно! Да, если бы вы только видели лицо Джека, когда он положив руку Бурносу на плечо... Эдакая одухотворенная возвышенность во взоре... И вдруг все это улетает после удара вверх тормашками! А больно мне, только когда я смеюсь! Что до груди - слава богу я не дама... Как вы учили: когда меня пырнули штыком, провернулся уходя с линии укола, и попробовал отвести арисаку предплечьем. Но немного не успел, маузер помешал, его как раз заклинило, а наган выхватить не успел... Хотя без вашей науки мне бы не грудную мышцу пропороли, а сердце, так что спасибо!

– Не стоит благодарностей. Весело тут с вами... Кстати, любезный, а давно ли японская артиллерия на севере так разгавкалась? Это ведь у третьяковцев, похоже. Я, пока мы с Михаилом Александровичем определялись, что-то не засек время.

– Да уж поболее часа, Василий Александрович.

– Ну-ка, немедленно порученца к Третьякову! Не нравится мне этот тамошний тарарам.

Однако послать кого-либо к соседу слева Балк уже не успел. Запыхавшийся казак на взмыленной лошади, не замедляясь, врезался в толпу солдат. Не обращая внимания на мат и пару выстрелов в воздух, которыми неостывшая после рукопашной пехота "приветствовала" его появление, он рухнул с лошади прямо под ноги Балка. Только теперь стало заметно, что гонец прижимает левой рукой, с замятым в ней пакетом, пулевую рану на правой стороне груди. После безуспешных попыток освободить поводья, намертво зажатые в правом кулаке раненого, их просто обрезали. Пока казачка, все еще остающегося без сознания, относили в медицинский блиндаж, Балк вчитывался в пропитанную кровью страничку, исписанную корявым почерком ужасно спешащего человека.

– Ну что же, товарищ Ветлицкий, хочу вас обрадовать. Еще раз эвакуировать вас в госпиталь Порт-Артура...

– Ну что я вам плохого сделал, товарищ лейтенант? Я лучше и быстрее здесь поправлюсь. Меня же там если не залечат насмерть, то так того и гляди женят, воспользовавшись тем, что я какое-то время под наркозом буду. Ни за что, - взмолился Ветлицкий, вспоминая свой прошлый опыт лечения в Артурском госпитале.

– А я про что? Вот вечно, не дослушаете, эх молодежь... В Порт-Артур вас эвакуировать, наверное, уже не удастся. Все это представление, что тут перед нами разыграли японцы, - отвлекающий удар. Три полка прорвали наши позиции на другой стороне перешейка, на севере Тафашинских высот, и рвутся к железной дороге у нас в тылу. Третьяков контужен. Командование у них принял Коссовский. Пишет, что атаковали внезапно, что большие потери. Наверное, как и нас подловили...

Так что если мы пока еще не отрезаны от Артура - сибиряки насмерть за дорогу бьются - то вполне от него можем быть отрезаны в течение нескольких часов. Если немедленно не поддержим их. Все, что мы можем успеть сделать сейчас, это немедленно отправить в Артур тяжелораненых на "Поповиче", вместе с Михаилом Александровичем. В таковую категорию вы, к счастью, не попадаете, так что, как и желали, остаетесь воевать. По пути он поддержит третьяковцев, как говорится, броней и огнем.

Мы же быстро сворачиваем здешнюю лавочку. Всех годных к строевой, кто влезет, на "Илью" и "Добрыню". Но только за броню. На крышах поубивает. Японцев ведь еще догнать и перегнать надо. Остальные со мной - маршем. И спаси нас грешников Бог, если не зацепимся вместе с сибиряками, кто от 5-го полка остались, у Нангалина. Там отведем за разъезд БеПо, без их флангового огня сейчас просто делать нечего. А снарядов у нас как говорится "кот наплакал". Хорошо если часа на два-три приличного боя.

Если из крепости быстро подмогу и снарядов не пришлют, то как держать такую ораву самураев? На Фока или Рейса надежды никакой, но Роман Иссидорович не бросит. Телеграмму обо всем этом бардаке Макарову в штаб срочно! Пусть подумают, кстати: нам сейчас очень бы пригодилась в Дальнем пара-тройка мортир с Золотой горы, может быть, смогут на чем привезти. В док поставим, там их не сковырнут...

Все. "Поповичи"! По вагонам раненых! Американца не забудьте!

Что еще непонятного, господа офицеры, поднимайте людей. Всех кого только возможно - сажаем на бронепоезда. Курт Карлович, забирайте в первую очередь свежеприбывших и тех, кто с нами в "ночное" не ходил. Им лучше до Нангалина побыть за броней. Ветлицкий - на "Добрыню"! Без разговоров. Как пары разведете, башни вправо и марш, марш!

Соловьев, Ржевский - построить наших "стариков"... Уяснили теперь, дорогой мой поручик, зачем мне понадобились те земляные работы у Нангалина? Соломку стелил. Как знал, что пригодится. По науке теперь то, чем мы занимаемся, называется не драп, а "отход на заранее подготовленные позиции". Так-то.

А нам пробиваться придется, похоже, с боем. Со скоростью паровоза мы бегать не научились. Если косоглазые коллеги всерьез заинтересуются нами на ночь глядя, и к заливу прижмут, последний наш шанс - если ночью снимут миноносцами. Больше флот нам ничем не поможет. "Победа" у них до сих пор в проходе торчит как пробка в бутылке. Пусть с радиовагона в Дальний передадут, а они дальше в Артур: сигнал миноносникам - два раза по три зеленых ракеты. Ежели его до утра не будет, могут спокойно идти в Артур, потому как одно из двух, либо мы до Нангалина добрались, либо эвакуировать уже некого.

Глава 4. Особа, приближенная...

Санкт-Петербург. Балтийское, Черное и Средиземное моря. Июль-август 1904 года

Вадик со сдавленным стоном открыл глаза, проснувшись в холодном поту. Фаворита и "властителя дум" самодержца всея Руси форменно трясло от ночного кошмара. Ему привиделись последние минуты жизни отца в подвале олигарховской "дачи" на Рублевке. Там перед одиноким, изрядно сдавшим и постаревшим родным человеком, стоял последний вопрос: слить оставшиеся полбутылки коньяка на корм генераторам стабилизационного поля и добавить тем самым себе несколько десятков последних минут существования, или принять ее содержимое внутрь, для храбрости перед лицом неизбежного. Папа избрал для себя второй вариант...