Владычица Безумия

Это появление камня было уже третьим по счету. Первый раз он возник из озера в самом сердце Белшаведа, для еще не рожденного ребенка, когда Чуз заявил, что желает быть ей добрым дядюшкой. А второй раз — в храме Белшаведа, когда дочь Данизэль уже увидела свет. В первый раз этот дар отверг Азрарн, во второй — она сама лишь покосилась на камень, но оставила его лежать там, где появился. Но теперь она была уже не ребенок, а взрослая женщина, рядом с ней не было ни отца, ни матери, которые могли бы решить за нее, и она нагнулась к лотосу и взяла камень в руки. Цветок вспыхнул, как белое пламя и рассыпался тысячью серебряных искр.

Совейз не заметила этого — она рассматривала камень, так и эдак поворачивая его в пальцах. В отличие от большинства игрушек Чуза, которые он постоянно таскал с собой — желтые, красные, черные драгоценности — этот не был помечен никаким знаком. И все же кое-какие письмена читались на его гранях — смутные, словно полу стертые. Когда Чуз подбросил толпе россыпь своих игрушек, в то время как та бесновалась в бессильной ярости, но не могла уничтожить Данизель, этот камень был в числе тех, что полетели в возлюбленную Азрарна.

Ибо Данизель пытались побить камнями. Озверевшая толпа швыряла в нее все, что попадалось под руку, но обычные камни не причиняли матери Совейз ни малейшего вреда. Но когда, пущенный чьей-то рукой, в нее полетел крошечный, черный, как тьма, алмаз, Данизель погибла, сраженная этой песчинкой. Ибо камень был ничем иным как каплей крови Ваздру, каплей крови самого Азрарна. Эта кровь пролилась гораздо раньше, посреди пустыни, но Чуз заботливо сохранил горсть найденных им черных камешков. И пустил в дело вместе со всеми остальными своими игрушками. И маленькая капля крови оказалась тем единственным оружием, которому не смогла противостоять магическая защита Азрарна, наложенная на Данизель.

А, быть может, лиловый камень, хоть и принадлежал, несомненно, Повелителю Чузу, не участвовал в тех печальных событиях. Быть может, это был сам Чуз, его правая, не тронутая безумием, половина. Разве не явился он на помощь Совейз в виде желтого топаза?

Так обстояли дела или иначе, но это был странный знак любви. Ибо ничем иным, нежели знаком любви, этот камень являться не мог.

Новые сумерки Совейз встретила по-прежнему посреди болот. Камень лежал в складках ее одежды, надежно припрятанный. Мысли Совейз витали где-то очень далеко. Аметистовое небо отражалось в аметистовой воде, и гигантским самоцветом выходила из камышей бледно-лиловая луна.

Около полуночи девушка нашла себе местечко посуше и прилегла на несколько коротких часов отдыха. И ей явился сон, подобный тому сну, который она видела еще пребывая в утробе матери — ибо была зачата не как обычный ребенок, чей разум спит до самого момента рождения. Нет, она видела мир глазами Данизель, слушала ее сказки, смотрела ее сны. И проснувшись теперь, Совейз призвала к себе зверя — из каких-то иных стран или из каких-то забытых легенд, или просто соткав его из предрассветной дымки. Огромной птицей пересек он мутный лик заходящей луны и спустился в болота, напугав лягушек и подняв истошный лай среди диких псов. Он подошел к Совейз — огромный крылатый лев жемчужно-голубого цвета, с синей гривой, с золотыми глазами на умной, немного задумчивой морде. Этот зверь приснился когда-то Данизель. Теперь ее дочь сотворила его — или его подобие — наяву.

Совейз вскарабкалась на белую спину и села, скрестив ноги, между двух огромных крыльев.

Но куда же ей было идти? Она безмолвно переговорила со своим конем, обращаясь прямо к его разуму, вкладывая в его память те картины, которые помнила она. Он раскинул бесшумные совиные крылья, сильные, как ветер, подпрыгнул на мощных лапах — и взлетел, оставляя далеко внизу и позади болота и дельту реки.

Сны. И куда же ей было еще отправиться, если не в Белшавед?

6

Прошло всего несколько лет, — не так уж много даже на людской счет, — с той ночи, в которую, как говорят, куски луны разбились о землю: с той ночи, в которую умерла Данизель, а Азрарн объявил войну Чузу и забрал с собой синеглазого ребенка. Однако этого времени оказалось достаточно, чтобы белый цветок завял и погиб под натиском песков пустыни.

Белшаведу Священному, Сосуду Богов, выпал злой жребий. Судьба города была решена в тот самый миг, когда Азрарн обратил на него внимание. И теперь, заброшенный и необитаемый, встречал он ту, которая неслась через рассветное небо, догоняя уходящие на покой звезды. Ветер времени оборвал лепестки с цветов каменных башен Белшаведа. Песок и сухие листья засыпали мраморные плиты мостовых, ибо магические машины давно рассыпались и развалились на части, так что больше некому было убирать мусор. Дорога, что вела через дюны, замолчала навсегда, некогда зеленые рощи, окружавшие город, превратились в черные остовы, а прекрасные статуи разбились или просто оказались погребенными под песком. Ворота Белшаведа давно свалились со своих позолоченных петель, и ни одного стекла цвета летнего неба не осталось в окнах. Сокровища города давно растащили разбойники, драгоценные реликвии превратились в обычную пыль. Центральный храм пострадал сильнее других — с него ободрали все золото, сорвали драгоценные пластины даже с алтаря. Ходили слухи, что те, кто поживился сокровищами города, не зажились на свете, ибо да будет проклят тот, кто посягнет на святыню. Воры и в самом деле не заживались, но совсем не по этой причине: проклято было само золото, проклято Азрарном, который поклялся стереть Белшавед с лица земли. Он вполне сдержал слово: город походил на песчаный замок, некогда красивый и величественный, возведенный на берегу и забытый. И первая же волна прилива превратила изящное строение в обычную груду песка. Ничего волнующего и таинственного не было в развалинах Белшаведа. Просто унылая груда песка и камней. Разбитый Сосуд Богов, никому не нужные черепки.

Однако этим утром в проеме ворот, прямо на замолчавших плитах дороги, сидел Повелитель Кешмет в своей залатанной парчой огненной одежде, и наигрывал на флейте что-то легкомысленное.

Светлеющее небо перечертила птица. Она летела слишком высоко даже для орла — чуть выше утренней звезды. Приглядевшись, в ней можно было узнать синегривого льва. Он приземлился недалеко от входа в город, и Совейз ступила с белой спины на мощеную плитами дорогу. Кешмет даже не поднял головы ей навстречу. Песенка флейты летела над песками как ни в чем ни бывало. Совейз подошла так близко, что ее тень коснулась края распластанных на плитах красных одежд, и почти пропела:

— Вот в солнечных лучах, ткущих ловушку для ветра, стоят заброшенные стены Белшаведа. И кто же еще, как не сама Судьба может сидеть здесь и наигрывать на костяной флейте перед двойными воротами Священного Города?

Кешмет, Князь Рока, отнял флейту от губ и заметил в пространство:

— Ну, ворот, двойных или каких-либо еще, тут уже давно нет. И флейта у меня вовсе не костяная.

— Скажи мне, четвертый Повелитель Тьмы, — проговорила Совейз, — почему ты здесь?

— Потому что колесо Судьбы находится в постоянном движении, и то, что когда-то было вверху, рано или поздно окажется внизу. Это закон. Воззри на Белшавед, опустившийся вниз вместе с поворотом колеса. Ниже опуститься нельзя, и поэтому я здесь, дабы отметить этот предел.

— Но почему именно в этот час?

— Потому что, — ровно ответил Кешмет, — потому что ты пришла сюда в поисках своей судьбы. И ты найдешь ее здесь. Или по крайней мере часть ее.

— И что это за судьба?

— Не допрашивай меня, Совейз-Азрарна, дочь Князя Демонов. Я не знаю твоей судьбы, я всего лишь покажу ее тебе.

Он поднялся на ноги, спрятал флейту (которая, кстати сказать, была вырезана из светло-зеленого нефрита), и с галантным поклоном протянул руку Совейз, приглашая ее войти в город.

— Позволь мне, — проговорил он, — показать тебе могилу твоей матери.

— Нет, — ответила Совейз, отпрянув, как от змеи, и ее лев с глухим рычанием подошел поближе.

— Как хочешь, — пожал плечами Кешмет. — Хочешь — иди за мной. Хочешь — оставайся здесь.

С этими словами он повернулся и вошел в ворота, а оттуда направился вдоль одной из улиц.

— Лично я хочу навестить ее, — услышала Совейз его голос. — Ибо твоя мать, Даонис-Эзаель, Душа Луны, была моей прилежной ученицей. Поскольку, конечно же, являясь не простой смертной, так или иначе должна была столкнуться с тремя из нас: с безумием, которое было у нее в крови, ибо ее мать излечилась от безумия только с приходом кометы; с собственной судьбой и со смертью. Только Зло, чьим началом является четвертый Повелитель, ничего не могло поделать с Данизель. И поэтому она, разумеется, стала наперсницей Зла.