Владычица небес

Тогда же она и угостила меня варевом собственного приготовления… Все, кроме науки, исчезло из моей головы сразу. Одно лишь сердце помнило и отца, и Клеменсину, да только сердце без разума — ничто, как и разум без сердца…

Далее время проходило однообразно. Мы читали, обсуждали прочитанное, снова читали, возвращались к прежним темам беседы, искали и находили новые… Я выяснил (но ей не сознался), что она действительно знала толк в колдовстве. Тогда я, как бы между прочим, похвастался, что в одном старинном, очень старинном пергаменте (он рассыпался у меня в руках, лишь только я прочитал его) мне довелось найти интересное заклинание.

Произнести его вслух мог только непорочный юноша, и никто иной. Мне понравилось, что она выслушала меня так внимательно: ни разу взор ее не отворотился в сторону и не наполнился скукой. «Какое же это заклинание, Энарт?» — спросила она, когда я закончил рассказ. «О, ничего интересного, — засмеялся я. — Всего-то охранение ценной вещи, имеющей магическое свойство…» Нет, при этих словах ничто не изменилось в ее глазах, но я все равно почувствовал ясно, что заинтересовал ее более, чем предполагал. «И ты хорошо помнишь его? Ты не забыл ни слова?» — допрашивала меня Лайна. «Ни слова», — с удивлением отвечал я.

Так прошло несколько лун. Однажды Лайна сказала: «Знаешь, Энарт, я думаю, нам не стоит больше проводить столь драгоценное время в деревне. Давай поедем куда-нибудь. Может быть, найдем новые книги или рукописи древних мудрецов…» Я согласился с радостью. Мне самому уже наскучило жить в деревне.

Вот тут и появилась ты, Клеменсина. Зря ты терзала себя и каялась. Твои действия не причинили ни мне, ни Лайне никакого вреда. Мне жаль только, что тебе пришлось так страдать. Представляю, какая мука рвала твое сердце, когда я не узнал тебя… Прости. Если б не то зелье…

Лайна же твое появление объяснила мне так: ты — колдунья. Нам обоим нужно держаться подальше от тебя… В ту же ночь она долго творила какие-то заклятия, мешала в котле что-то вонючее и брызгала им на меня, полагая, что я сплю, потом отрезала у меня прядь волос, зарыла ее в землю около дома и на сем успокоилась. Ранним утром мы ушли из деревни. Только нынче я узнал от тебя про то страшное судилище, что устроили моей Клеменсине крестьяне… Откуда они взяли, что ты убила меня и Лайну? Не ведаю. Однако думаю вот что: накануне Лайна, которая, к прочим своим достоинствам, отлично владеет мечом, кинжалом и луком, подстрелила в лесу маленького кабанчика. Кровью его был забрызгал весь наш двор… Теперь ты понимаешь?

Ну, а мы… Мы отправились сюда, в Мандхатту. Прибыли мы три дня тому назад. Лайна сразу позна комила меня с Кармашаном. Он принял нас очень радушно, познакомил со своею сестрицей — чудной красавицей, угощал даже вином, кое тут запрещено. А в конце трапезы прямо попросил, чтобы я наложил то охранение на одну вещь. Мол, она принадлежит ему по праву, однако слишком много нынче охотников на чужое; да, она обладает магическими свойствами; да, она действительно принадлежит ему и только ему… И… я обещал.

Но, поразмыслив немного, я решил, что прежде чем брать на себя такую ответственность (а вдруг вещь все-таки окажется не его? В том пергаменте присутствовало также предостережение читающему: если использовать заклинание для похищенной вещи, то сотворишь зло истинному ее хозяину и себе самому. Мне тогда показалось, что это несправедливо — при чем же я? — но сейчас так не кажется) — так вот, прежде чем брать на себя такую ответственность, надо убедиться, что вещь (в самом деле его. Я просил его предоставить мне такие доказательства. Он согласился.

А прошлой ночью, отчего-то не в силах заснуть, я предавался думам о прошлом. Мне показалось странным то обстоятельство, что я не помню, откуда я родом и кто мои благословенные родители. Долго ворочался я без сна, пока наконец мысли мои не прояснились. Я вспомнил все! Я вспомнил отца, родной город и, конечно, тебя, Клеменсина. В душе моей зародились сомнения. «Кто же в действительности Лайна? — думал я. — А главное — друг она мне или враг?» Потом я пришел к выводу, что она могла по ошибке принять тебя за колдунью, и отбросил сомнения прочь. Но о тебе с того момента не забывал и на миг. И вот — нынче мы встретились… Как это прекрасно!..

Кстати, Конан, позволь мне поблагодарить тебя за то, что ты спас мою невесту (ты не против стать моей невестой, Клеменсина?). Не знаю, что б я делал, если бы тогда ты не поспел вовремя… Наверное, до конца жизни я не простил бы себе легкомыслия и доверчивости, присущей лишь ребенку, но не взрослому мужу, каковым я сейчас являюсь.

(При этих словах юного ученого киммериец усмехнулся, но вслух ничего не сказал.)

— А Кармашан, Энарт? А Кармашан? — напомнила Клеменсина.

— Кармашан? Он высок и худ, у него темные волосы и светлые голубые глаза. Он много смеется и шутит — не всегда удачно. Он любит показать, что не понимает самых простых вещей, хотя я заметил, что он все понимает отлично и вообще неглуп. Я почувствовал в нем кое-какие неприятные качества, например жестокость, но, не зная точно, не могу утверждать. Возможно, я ошибся, и он добр и мил. Вот и все…

— Как звали его сестру? — спросил Конан.

— Не помню. Но что-то вроде Даны или Ливины

— Ты был в его собственном доме?

— Да.

— Найдешь туда дорогу?

— Конечно.

— Тогда идем.

Он решительно поднялся, уже уверенный в том, что Кармашан и Леонардас не братья, а один и тот же человек, и, не дожидаясь, когда Энарт тростится с Клеменсиной, вышел из комнаты. На все воля Митры, но, кажется, дело идет к концу…

Глава десятая. Жизнь прекрасна

Он протащился по залитой солнцем равнине целый день, надеясь хотя бы к сумеркам найти себе пристанище на ночь. Увы — вокруг была самая настоящая пустыня. Не то что дома или лачуги, а и живого деревца, под сенью коего можно устроиться одинокому путнику, он не видел с раннего утра. Лишь сухие колючие кочки под ногами да в одном месте скопление жалких засохших кустов — вот и вся природа этого некогда богатого и плодородного края. Впрочем, он понимал, что несправедлив.

Равнина, по которой нынче ему пришлось идти, была омерзительным пятном проказы на чистом и здоровом теле сей древней страны. Кому, как не ему, вечному страннику, знать о ее зеленых просторах, густых лесах и чистых реках. Волею судьбы он оказался тут опять; путь его лежал через вендийский город Бвадрандат в Туран, через Туран в Шем и потом — на родину, в Аргос. Сердце давно влекло его туда, а потому он не пожелал идти в обход, вдоль реки или по лесу, а отправился напрямик, по выжженной солнцем равнине…

Ноги уже не слушались его; дыхания не хватало. Он сел на горячую сухую землю, достал из мешка флягу с водой и ломоть черствой лепешки. Оранжевое око Митры светило уже прямо перед ним. До ночи он успеет еще пройти тысячу шагов, но куда приведет его эта тысяча? К самой середине равнины? Или к краю ее, а там — к человеческому жилью?

Вздохнув, он отряхнул с себя крошки и тяжело поднялся. Один, два, три… Отсчет начался. Дабы не думать о неудачной жизни своей, не мучить себя, не казнить, не вспоминать… Шесть, семь, восемь… Да, подчиненная единственной цели, коей он так и не достиг, жизнь его превратилась в дорогу без начала и конца.