Владыка битвы

— Хинрик.

Если бы я мог двигаться, то наверняка подпрыгнул бы от неожиданности. Голос звучал вокруг меня и во мне самом. Ровный, жуткий, по неведомой причине пробиравший до костей — да только если бы у меня здесь были кости.

А затем я каким-то краем своего сознания вспомнил, что этот голос я уже слышал. Не раз. Множество раз. Ибо этот голос принадлежал Ормару Эйрикссону, начертателю из Бьерскогга и моему покойному учителю.

Но ответить я не мог. Лишь внимал.

— Ты нарушил главное правило колдуна и отдал всю силу, — безучастно сказал Ормар. — Не оставил себе ни капли и поплатился за это.

Голос умолк, и я метался во тьме, жадно ища следы учителя. Бесполезно. От моего наставника остался лишь голос — смутно знакомый, почти ставший чужим. Но в этом пространстве он был единственной ниточкой, за которую я мог зацепиться, чтобы не утратить себя, не раствориться в этой тьме полностью.

— Я не успел рассказать тебе, что бывает, когда ты лишаешься силы. Хинрик. Что бывает с такими, как мы, после того, как мы опустошаем себя колдовством. Мы — те, кто черпает жизнь из колдовства, даже не замечая этого. Сейчас все те, ради кого ты отдал силу, считают тебя мертвецом. Ты не дышишь, твоё сердце почти не бьётся, но ты не умрёшь. Будешь долго лежать на грани жизни и смерти. А затем придёшь в себя. Откроешь глаза, услышишь звуки и запахи. Но не сможешь колдовать, пока боги вновь не вдохнут в тебя силу.

Голос Ормала снова надолго умолк, оставив меня наедине с отчаянием. Итак, меня лишили силы. Точнее, я сам себя к этому подвёл. Предупреждала меня Вива, что лучше как следует отдохнуть и восполнить силы. Но обстоятельства сложились иначе. Я был бы и рад восстановиться, но я служил Скегги и его хирду. Неужели следовало сделаться глухим и слепым к бедам людей, что доверяли Скегги и были в отчаянии?

Сейчас, размышляя об этом, я всё ещё не колебался. Да, сила ушла. Но я потратил её на драгоценные знания, которые, быть может, смогут спасти много людей.

Я не жалел.

Но, услышав мои мысли, Ормар лишь расхохотался — противный скрипучий смех оглушил меня со всех сторон. Даже воздух — или то, что было здесь воздухом, сотрясался от этого жуткого хохота.

— Ты станешь обычным человеком, Хинрик, — отсмеявшись, сказал Ормар. Или не Ормар, а кто-то, решивший, что я больше прислушаюсь к словам бывшего наставника. — Таким, что и двух простейших рун не сможет увязать воедино. Боги будут глухи к тебе, а ритуальная чаша вылетит из рук и расколется, если ты посмеешь взять её в руки. Такова цена за то, что ты себя не уберёг и не распорядился своим могуществом мудро. Там, где следовало остановиться и подумать головой, призвать на помощь язык и голос, ты обратился к богам. Слишком часто стал пользоваться их расположением. Боги этого не терпят.

Но почему? За что? Что я сделал, чтобы снова оказываться в таком дерьме? Да, я знал, что Скегги нельзя будить, пока брат не проснётся сам. Выходит, мне не следовало обращаться к рунам, а убедить хускарлов голосом? Почему же меня наказывали лишь за то, что я применял навыки и знания начертателя?

Сейчас, именно сейчас, я больше всего нужен Скегги и хирду. На носу битва за Омрик, сражение с мерглумцами и жрецами мёртвого бога. Я должен быть там, сражаться мечом и посохом!

— Тебе повезло, — продолжил голос Ормара. — Отдав всю силу, колдуны умирают, ибо больше нечему поддерживать в их телах жизнь. Но в тебе текут остатки крови богов. Пусть и жидкая, но кровь Химмеля смогла удержать тебя на земле людей. Ты показал, что можешь быть хорошим колдуном, явил могущество и справился с тяжёлыми ритуалами, но отчего-то решил, что отныне сможешь помогать себе лишь колдовством. Это ловушка, и ты сам себя в неё загнал. Теперь учись жить заново без рун и силы, как обычный муж. И когда ты сможешь достигнуть желаемого без колдовства, сила к тебе вернётся. Помни, Хинрик Фолкварссон: когда бессильны руны, наступает время браться за ум и сталь.

Голос Ормара снова обрушил на меня жуткий хохот. Я закричал — вернее, вопил мой разум, едва державшийся за воспоминания и образы прошлого. Этот нечеловеческий смех давил, размазывал меня по бесконечной тьме, пока я не покорился и не забылся окончательно. Тьма взяла надо мной верх, поглотила, размыла сознание и растворила в себе. Начертателя Хинрика Фолкварссона больше не существовало.

И когда я осознал это — то была моя последняя мысль, последнее горькое чувство, — тьма разорвалась в клочья, и я сделал первый вдох.

* * *

— Ыагх!

Я распахнул вылезающие из орбит глаза и, хрипя, принялся жадно глотать холодный воздух. На грудь словно положили наковальню. Пальцы были чужими — скрючились, скребли сломанными ногтями землю. Тело, которым я некогда так хорошо владел, извивалось от боли. Мышцы одеревенели, ноги свела судорога, и кому-то пришлось подскочить ко мне, чтобы придавить к земле и не дать покалечиться.

— Хинрик! — Выдохнул кто-то мне в ухо. — Во имя Всеотца, ты жив!

Я бился ещё какое-то время, давая телу привыкнуть к тому, что мы снова живы. Понемногу моё дыхание начало выравниваться, сердце перестало так исступлённо колотиться, а глаза снова могли различать свет, тьму и цвета.

— Говорить можешь? — спросили меня откуда-то сверху. Я повернулся на голос и увидел Скегги.

Жив, здоров, бодр и в полном сознании. Та же залихватская ухмылка на лице, какую я всегда помнил и любил в брате. Та же медвежья хватка — выходит, это он держал меня и не давал удариться головой о землю. Только глаза у него стали другими. Не было в них больше тревоги или смятения. Лишь холодный блеск и невозмутимое спокойствие. До того невозмутимое, что меня пробрал холод.

— Скегги... — улыбнулся я. — Получилось...

Брат кивнул.

— Ты спас меня, но, видать, дорогой ценой. Мы уже думали, что ты оставил нас. Вива объяснила, на что ты пошёл ради хирда... — Брат аккуратно отпустил меня и виновато развёл руки в стороны. — Прости, что обрядили тебя в погребальные одежды. Ты не дышал. Сердце не билось. Мы собрались тебя хоронить.

— Как долго?

Я взглянул вниз и вздрогнул. Действительно, нарядили меня так, словно собирались класть в землю.

— День, ночь и день, — ответила брат. — Я проснулся на следующем рассвете после вашего собрания.

И они тащили моё бездыханное тело всё это время? Ну Скегги, ну и ну... Но если я провалялся в беспамятстве так долго, то наш хирд опоздал с атакой.

— Значит...

Скегги, угадав мои мысли, кивнул.

— Мы упустили момент, о котором говорила Гулла. Действовать решили так же, но теперь придётся молить богов, чтобы этот священный праздник мерглумцев тянулся подольше.

Оглядевшись, я понял, что не узнавал местности. Это не было лагерем. Стояла ночь. Костров не разжигали. Среди черных стволов деревьев я видел лишь тени крадущихся северян.

— Где мы?

— На пути в Омрик. Йирдман, Вива и ещё пять воинов ушли на хутор. Мне повезло проснуться, когда остальные ещё не покинули лагеря. Поэтому три десятка я оставил в лагере с Кьеллом — чтобы помогли взять Цепную башню на нашем берегу. А всех прочих веду брать мост через Улу.

— Но где мы сейчас? — повторил я.

— Переправились через ручей и остановились на ночлег. Так что, можно сказать, мы уже не в Свергло, а в Мерглуме, — сладострастно улыбнулся Скегги. — Наконец-то.