Владыка морей ч.2

— Сотником? — задумался Арни. — Да мне сотником ни в жизнь не стать. Я же сирота безродная, как и ты. А тут половина парней из сыновей этих самых сотников, старост и жупанов. Нешто они за своих детей не порадеют? Нет, Иржи, нам с тобой ни хрена в этой жизни не светит, потому как нет на свете справедливости.

— А ты чего хотел бы, если вдруг какой-нибудь волхв мог любое твое желание исполнить? — спросил вдруг Берислав, немного стесняясь греховности своего вопроса. У него было хорошее настроение, и захотелось подурачиться по-детски, помечтать о несбыточном. Только вот разговор сразу же пошел не туда.

— Мамку с батей с того света вернул бы, — глухо ответил вдруг Арни, лицо которого исказила гримаса боли. — И обеих сестер!

Свирепого, злого до драки парня было не узнать. Берислав никогда не видел его таким. Если такое вообще было возможно, то он бы поклялся, что на миг увидел слезу на щеке Арни. Только тот сразу отвернулся, и слезы не стало. Арни сидел, опустив плечи, и молчал, разглядывая кожаные поршни на собственных ногах. Берислав молчал рядом, понимая, что его товарища вот-вот прорвет. Слишком уж долго носил он в себе свое горе.

— Я их не помню почти, — глухо сказал, наконец, Арни. — Ни мать не помню, ни отца, ни сестер. Только мамкины руки помню и запах. Она дымом пахла, полбяной кашей и молоком. А когда ее лицо хочу вспомнить, то просто пятно какое-то вижу. Она снится мне все время. Как будто на коленях меня качает. Я хохочу, когда она колени раздвигает, а я в подол ее платья проваливаюсь. Поднимаю голову, чтобы лицо увидеть, и тут же просыпаюсь. Я ее лицо забыл, понимаешь?

Арни почти кричал. Он весь стал, словно натянутая чрезмерно тетива у лука. Только тронь — и порвется, ударив незадачливого стрелка костяными рогами.

— А ты спрашиваешь, чего я больше всего на свете хочу! — горько сказал он. — Лицо собственной матери я вспомнить хочу! Понял?

Теперь слезы по его лицу текли уже по-настоящему, а плечи крепкого мальчишки одиннадцати лет содрогались от плача. Берислав и помыслить раньше не мог, что увидит подобное. Воин Арнеберт, любимец наставников, гроза всей шестой роты, да и пятой тоже, плачет, как девчонка. Впрочем, это быстро прошло, и Арни слезы вытер, украдкой глянув по сторонам. Не увидел ли кто, иначе позору не оберешься. Никто не увидел, ведь они сели за казармой, у старого дуба.

— А что с ними случилось? — тихо спросил Берислав. — Ты как попал сюда?

— Из Тюрингии я, — с тоской ответил Арни. — На нас сербы князя Дервана тогда налетели. Наши с ними часто резались. То коров уведут, то девок молодых, то просто пограбят. То мы у них, то они у нас. На границе это дело обычное. Но до большой крови никогда не доходило, такой сильный набег в первый раз был. И оружия такого у вендов тоже никогда раньше не было. Они до этого все больше с дубинами и копьями воевали. Мы на самой границе жили, а герцог наш Радульф далеко был. Он бы нипочем не успел. Мужиков в тот день положили всех. Батя мой двоих своим топором зарубил, он у меня воин знаменитый был. Мы бы отбились, да только взяли нас под утро, никто и собраться толком не успел. Батя насмерть стоял, пока мать с сестрами в лес бежали. Старшей сестре дротик между лопаток попал. Она на месте погибла, прямо на моих глазах. Я на того, кто сестру убил, с колом бросился, да меня по голове крепко приложили. Я в себя пришел, когда уже закончилось все. Меня серб какой-то копьем ткнул, я и очнулся от боли. Вижу, отец лежит рядом и не дышит. На груди рана кровавая, от копья. Сестра тоже лежит неподалеку. Ей мертвой ноги в стороны раскинули и рубаху задрали до пояса. Для смеха задрали! Суки! Ненавижу их! Что смешного в чужой смерти? Берта добрая была, ласковая. Жалела меня всегда, когда батя хворостиной по заднице лупил. Ее уже замуж сговорили в соседнюю деревню, за хорошего парня. Батя пир свадебный готовил, колоды с медом выкопал, да только другие тот мед пили потом. Пили и похвалялись, сколько они соли и серебра получат, когда челядь великому князю Самославу продадут.

— А мама твоя куда делась? — тихо спросил Берислав.

— Не знаю, — лицо Арни вновь искривила гримаса боли. — Думаю, сгинула она. Нашу деревню дотла ведь сожгли. Скотину всю забрали, зерно тоже. Людей, кто жив остался, в словенские земли выселили и разбросали по разным весям. Девок замуж выдали сразу же. Кто на лицо смазлив, к старостам второй или третьей женой попал. Этим, считай, повезло, потому что остальных нищим бобылям и вдовцам с детьми раздали. А вот мальцов, таких как я, приемышами рассовали в семьи. Нас охотно разбирали, и руки лишние, и копейку какую-то из казны за нас платили.

— А как же ты тогда сюда попал? — удивился Берислав.

— Да дрался все время, как бешеный, — усмехнулся Арни. — А отцу своему приемному, когда он руку на меня поднял, пообещал ночью глотку перерезать. Ну, он мне в глаза посмотрел и поверил тут же.

— Что, правда, перерезал бы? — ахнул Берислав.

— Да легко, — кивнул Арни. — Голодранец из седличей, а строит из себя архиепископа Кельнского. Этот дерьма кусок мизинца моего отца не стоил. Я как нечего делать глотку ему перехватил бы во сне. Ну, он побежал к старосте и заверещал, что ему варнака подсунули вместо покорной челяди. И, мол, отдай-ка ты его, почтенный староста, в другую семью. Да только дурней не нашлось, про меня в той волости уже все слышали. Так вот я сюда и попал…

— А мать? — спросил Берислав.

— А мать свою и сестру я так и потерял. Не было их среди полона, я бы увидел. Даже если и выжила мать с сестрой, то дальше-то как быть? Кору с деревьев жрать? Сербы ни дома, ни курицы, ни даже горшка битого не оставили. Выгребли все подчистую! Сети рыбацкие и то забрали! А что с собой не унесли, то поломали и сожгли. Мамка у меня боевая была, конечно, да только хворостиной от волка не отобьешься. Знаешь, как голодные волки зимой за тыном свою песню поют? Мороз по коже! У нас даже скотина беситься начинала. Спишь, бывало, а они как завоют за стеной! Ну и коровы сразу давай мычать от страха! И мы просыпались все тут же. Жили-то под одной крышей. И коровы, и овцы, и мы… У нас там места дикие были, не чета Братиславе. Я таких городов, как здесь, раньше и не видал никогда.

— Может, они в соседнюю деревню ушли? — спросил Берислав. — К дальней родне.

— Если боги дали, то ушли, — горько ответил Арни. — Да только не к родне. Я потом слышал, что наш род вчистую разорили. Даже если и спаслась она, то что за жизнь у нее теперь? Приживалка, рабыня бесправная, которая за кусок хлеба до смерти на чужих людей спину гнуть будет. Она ради сестры на все пойдет, я ее знаю. Но такая жизнь для нее, что нож острый, она у меня гордая. Она могла жертву богине Фрее принести и в петле жизнь закончить. Все лучше, чем так… Ведь у моего отца крепкое хозяйство было, зажиточное. Мы никому не кланялись. Род наш из самых сильных был во всей Тюрингии. Четыре сотни воинов с добрым оружием мог выставить. Его сам герцог опасался. Мой отец так говорил.

— Вон оно что! — протянул Берислав, который тут же понял, о чем шла речь. Он никогда не скажет мальчишке, горюющем по своей матери, что есть такая штука, как высокая политика. И что герцог Радульф не герцог теперь, а целый король. И что на разоренные сербами земли вывел он своих людей из-за Мааса. И что делалось всё это по прямому приказу его собственного отца, великого князя Самослава.

— Как твоих родных звали? — спросил вдруг Берислав.

— Отец мой Брунрих, — удивленно посмотрел на него Арни, — мать Улрике, а сестры Этельберта и Леутхайд. А тебе это зачем?

— Я буду молиться за твоих близких, — серьезно ответил Берислав. — Вдруг господь милосердный услышит мои молитвы, и ты снова увидишь их. Кто знает!

Глава 24

Июль 639 года. Южный Синд (современная провинция Синд, Пакистан).

Поклонники многоруких демонов оказались не слишком покладисты, и уж точно не просты. По крайней мере, дальше Банбхора воинство Надира пройти не смогло. Уж слишком сильны были соседние княжества. Присутствие арабов не было больше неожиданностью. Города здесь строили на совесть, а войска князей были многочисленны и умелы. И только их постоянные противоречия спасали мусульман от ответного удара. А еще на руку арабам играла вражда буддистов и почитателей индийских богов. Воины, поклоняющиеся Шиве, довольно сурово обходились с торговцами и крестьянами, которые молились кроткому Будде. Дальше, на север и восток, за пустыней Тар частой россыпью раскинулись княжества раджпутов, потомственной касты воинов. И Надир нутром чувствовал, что идти так далеко ему не нужно. Почему не нужно? Да потому что опасно. Арабы — отважные воины, но раджпуты — это люди, чья жизнь — война. В этой части света не было бойцов лучше, чем они. Их готовили к битвам с самого рождения.