Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

«Неуклюжая и полудикая девочка» — это, конечно, она, Саша Денисьева. Впрочем, у нее не было повода считать себя совсем одинокой в институте. Тогда же в Смольном воспитывались четыре ее двоюродные сестры, дочери брата отца Федора — Мария, Ольга, Анна и Дарья. Впоследствии Анна станет воспитательницей великой княгини Марии Александровны, будущей герцогини Эдинбургской, она выйдет замуж за известного публициста-славянофила И. С. Аксакова. А Дарья будет камер-фрейлиной императрицы. Отношения пятерых племянниц с теткой, считавшейся «одним из столпов Смольного», были натянутыми: «…она нас всех, по-видимому, не особенно горячо любила, вымещая на нас этим недружелюбным чувством то, что даваемое нам воспитание служило ей как бы наградой за ее долголетнюю и ревностную службу, тогда как в душе она, наверное, предпочла бы этому всякую другую награду». Не испытывая особых симпатий к тетке, Саша Денисьева вместе с тем понимала, что Анна Дмитриевна была личностью незаурядной. Пробыв 45 лет в стенах Смольного, где сначала была воспитанницей, она пользовалась особым расположением еще жены Павла I императрицы Марии Федоровны и одновременно была близка с фавориткой убитого императора Екатериной Нелидовой, чья родная сестра Наталья Ивановна «забыла умереть» и жила в крошечной квартирке в старом «холодном» здании Смольного монастыря, о котором юные пансионерки передавали друг другу таинственные легенды и рассказы самого фантастического содержания. Любил заезжать к Анне Дмитриевне и поговорить с нею младший сын императора Павла I великий князь Михаил Павлович. Благоволила к ней и царствующая чета. Одним словом, у тетки Саши Денисьевой было множество солидных и почетных связей при дворе. Она вела активную переписку с членами императорского дома, благодаря чему у нее скопился изрядный и ценный архив, который по неразумию после ее смерти полностью сожгла старая и верная служанка.

Была в Смольном у Саши Денисьевой еще одна двоюродная сестра, Елена, дочь ее дяди Александра Денисьева, того самого майора, который вызвал на дуэль командира полка. Елена была на десять лет старше Саши, она рано потеряла мать, отношения с новой женой отца не сложились, и ее из Курска отправили в столицу на попечение тетки Анны Дмитриевны. Тетка по сути удочерила Елену и, уже кончив курс, та жила вместе в ней в Смольном. Невероятно строгая и сухая с подчиненными, инспектриса готова была на все ради любимой племянницы. Наряды, драгоценности, постоянный вывоз в свет, балы… Грациозная брюнетка с выразительным лицом и замечательными манерами, прекрасно образованная, невероятно обаятельная имела необыкновенный успех. Ее уже готовились назначить фрейлиной двора. А там — достойная партия, своя семья… Но на горизонте возникает страстный женолюб, успешный дипломат и прекрасный поэт Федор Тютчев. Он старше Елены на 23 года, ей — 24, ему — 47. Его первая жена Элеонора Петерсон умерла в 1838 году. На ней, вдове русского посланника в Мюнхене, с четырьмя детьми от первого брака, он женился совсем молодым, двадцати трех лет от роду. У них уже были три дочери, когда Тютчев влюбился в жену барона Дернберга Эрнестину, одну из первых мюнхенских красавиц. Смерть Элеоноры сделала возможным их брак. Супруги поселились в Петербурге. Немолодой и обремененный семьей поэт служил в ту пору старшим цензором при Министерстве иностранных дел, а старшие дочери от первого брака Анна и Екатерина учились в Смольном институте, в одном классе с Еленой Денисьевой, которая быстро стала частым гостем дома Тютчевых. И поэт снова без памяти влюбился. Молодая смолянка ответила ему взаимным чувством. Федор Иванович снял недалеко от института квартиру, начались тайные свидания. Когда Елена забеременела, разразился громкий светский скандал.

Натурально, юная Саша Денисьева была о многом осведомлена. Более того, на ее глазах разворачивалась травля Елены и Анны Дмитриевны со стороны двора и институтского начальства. «Кузина моя, — вспоминала она, — была ангел и по душе, и по характеру, и никто из тех, кто ее знал и ценил по достоинству, не мог и не смел упрекнуть ее в ее увлечении, но… свет зол и строг». Большой блюститель нравственности, император, считал институт садом для личных «васильковых чудачеств», как он именовал свои любовные похождения, не только свидетельницами, но и участницами которых были воспитанницы. И потому, узнав о романе Елены, потребовал, чтобы она и ее приемная мать «были немедленно удалены из стен Смольного монастыря». Но вступилась государыня. Николай смягчился. Анне Дмитриевне позволили на очень небольшое время остаться в Смольном с условием, чтобы Елена «была по возможности отделена от всякого общения с воспитанницами». Племянницам запретили общаться с теткой и встречаться с кузиной. Именно в этот период еще раз показала свое доброе сердце императрица: приехав в институт, она на глазах начальства подчеркнуто доброжелательно обратилась к опальной инспектрисе, а затем в ее покоях утешала беременную Елену. Тем не менее Анна Дмитриевна вынуждена была оставить службу в Смольном и вместе с приемной дочерью съехать с казенной квартиры, правда, получив при этом весьма приличную пенсию в тысячу рублей. У Федора Тютчева и Елены Денисьевой родились трое детей. Записанные в метрические книги под фамилией Тютчевых, они тем не менее считались «незаконнорожденными» и потому не имели никаких гражданских прав, связанных с сословной принадлежностью отца. Не только брошенность, но и «незаконнорожденность» буквально преследуют детей из рода Денисьевых. Четырнадцать лет, до самой смерти Елены в 1864 году от чахотки, продолжался ее роман с Тютчевым. Роман, запечатленный в знаменитом «Денисьевском цикле», — гимне последней любви.

О, как на склоне наших дней Нежней мы любим и суеверней… Сияй, сияй, прощальный свет Любви последней, зари вечерней! («Последняя любовь») ^[31]

В год ухода тетки на пенсию (1851) Саша Денисьева с золотой медалью закончила учебу в Смольном, где пробыла целых девять лет. После выхода из института заботы о ней берет на себя другая родная тетка Александра Дмитриевна, жившая попеременно то в своем поместье в Рязанской губернии, то в Москве, где у нее был собственный дом. Высокая красивая девушка, великолепно начитанная, с прекрасными музыкальными способностями, живая и остроумная, Саша Денисьева была желанной гостьей и в московских, и в петербургских светских салонах. В это время у нее завязывается множество интереснейших знакомств в литературно-артистическом мире. Впрочем, первые из них случились еще в годы учебы в Смольном, где она была свидетельницей визитов к Анне Дмитриевне литераторов Бенедиктова и Тимофеева. В Москве в доме Бегичевых Саша Денисьева встречалась с молодыми музыкантами Петром Чайковским и Николаем Рубинштейном, с композитором Александром Даргомыжским, актерами Василием Живокини и Провом Садовским. Она посещала гостеприимный дом Сушковых, бывший в те годы известным литературным салоном, где читала свои стихи графиня Евдокия Ростопчина. И у самой Евдокии Петровны в ее хлебосольном, великолепно отделанном доме на Садовой по субботам собирались интереснейшие люди — Островский, Мей, Филиппов, Щепкин, Самарин, приезжали из Петербурга Григорович, Тургенев, Майков, бывали зарубежные гастролеры Ференц Лист, Полина Виардо, Рашель и Фанни Эльснер. Навещала юная Денисьева и дом цензора Д. С. Ржевского, в котором встречалась с Гоголем, поэтом Щербиной, издателем журнала «Москвитянин» и профессором Московского университета Погодиным, поэтом и переводчиком Николаем Бергом. Об этих и многих других впечатлениях, в том числе от встреч с Катковым, Достоевским, Левитовым, Вороновым, Писемским, Сологубом, композитором Серовым, издателем «Московского листка» Пастуховым, адвокатом А. И. Урусовым, театральным критиком и поэтом Петром Кичеевым, она в конце жизни расскажет в мемуарном цикле «Встречи и знакомства» ^[32] . Об одном только можно пожалеть: слишком мало автор говорит о себе и своей жизни. Но таков избранный «принцип»: «Личные мои записки ни для кого никакого интереса представить не могут. Я просто вспоминаю отрывочные эпизоды моих „встреч и знакомств“ с лицами более или менее известными, ручаясь вполне за то, что все мною рассказанное строго справедливо и может возбуждать „опровержения“ только со стороны лиц, заинтересованных тем, чтобы это было… „не так“!..» ^[33]

31

Тютчев Ф. И. Лирика. В 2-х томах. Т.1. М., 1965. С.156.

32

Цикл публиковался в журнале «Исторический вестник» на протяжении 1911–1914 гг. Отдельные мемуарные очерки печатались там же с 1910 г.

33

Исторический вестник, 1912, № 1. С. 107.

Немудрено, что в ту пору у красивой и тонкой девушки было немало воздыхателей. В. А. Гиляровский вспоминает о «каком-то ее личном романе дней юности в Петербурге, в котором было замешано одно очень крупное лицо» ^[34] . Отзвуком этой любовной истории он считает ее псевдоним Синее Домино, под которым она писала в 1880–1890-е годы в «Новостях дня» и «Московском листке». Но настоящее увлечение к Александре Денисьевой пришло отнюдь не в виде «крупного лица». Напротив, ее «предмет» был самого что ни на есть простого происхождения. К сожалению, об этом человеке известно очень мало. Звали его Сергей Соколов. По словам Гиляровского, он «принадлежал отчасти к журнальному миру и был живой портрет Дорошевича, один из представителей того мирка, которому впоследствии присвоили наименование „богема“» ^[35] .

34

Гиляровский В. А. Избранное. В трех томах. Т.2. Москва газетная. Рассказы и очерки. М., 1960. С. 91.

35

Там же. С.92.

Сотрудник «Исторического вестника» Борис Глинский, сблизившийся с Соколовой в последние годы ее жизни, писал в некрологе: «Перед юной смолянкой открывалась широкая и блестящая дорога, и из ее воспоминаний в февральской книжке нашего журнала мы видим ее в соприкосновении с верхами большого петербургского света. Но вдруг в ее жизни свершается перелом: она увлеклась и по любви вышла замуж за человека „простого“ происхождения из купеческого семейства» ^[36] . Эту скудную информацию об отце Дорошевича Сергее Соколове дополняют неуверенные сведения из воспоминаний Натальи Власьевны: «Соколов был человек простой, отец его был метранпажем в одной из крупных типографий, сам он работал в литературе помаленечку, составлял словари, делал какие-то литературоведческие работы. Соколова трудно привыкала к Москве…» ^[37] Из последней фразы можно заключить, что познакомились они в Москве. Собственно, и Гиляровский подтверждает это предположение, сообщая со слов матери Дорошевича, что она «уже в Москве вышла замуж за Соколова, повенчавшись после его рождения» ^[38] .

36

Исторический вестник, 1914, № 3. С. 955.

37

Дорошевич Н. В. Жизнь Власа Дорошевича //ОР РГБ, ф.218, к.711. Дальнейшие цитаты из этого источника даются без ссылок.

38

Гиляровский В. А. Избранное. В трех томах. Т.2. С.92.

Здесь мы приближаемся к моменту весьма запутанному, до сих пор вызывающему вопросы и — увы! — домыслы у пишущих о Дорошевиче и его матери. Что, собственно, произошло в жизни Соколовой в течение полугодия после рождения сына? Почему она решилась на этот горький поступок, не отдала семимесячного Власа ближайшим родственникам или, на худой конец, в воспитательный дом, а просто бросила, как пишет Михаил Дорошевич в своем прошении на Высочайшее имя, «на произвол судьбы»?

Точных фактов на этот счет никаких. Поэтому попробуем выстроить версию, опираясь на косвенные свидетельства, отталкиваясь прежде всего от сообщения Гиляровского, что родители Дорошевича повенчались после его рождения. Если бы брак был заключен вскоре после появления Власа на свет, в январе или феврале, во всяком случае до 19 марта, дня его крещения, то в метрической книге Николаевской церкви был бы, безусловно, записан и отец ребенка, Сергей Соколов. Отсутствие этой записи и, следовательно, самого отца на крещении сына дает пищу для предположения о том, что Соколов по каким-то причинам был против рождения ребенка. По каким? Гиляровский, встречавшийся с Соколовым, утверждает, повторим, что он принадлежал к «тому мирку, которому впоследствии присвоили наименование „богема“».

Живописный рассказ об этом «мирке» имеется в очерке Соколовой «Московские трущобы и судья Багриновский», в котором описывается своеобразный Монпарнас, существовавший в конце 1860 — начале 1870-х годов на Грачевке, в центре которой находился «знаменитый и всей Москве хорошо памятный кабак, почему-то носивший имя „Склада“…<…>

Это был, так сказать, притон интеллигентных пропойц, горькая, грязная яма, захлестнувшая на дне своем целую плеяду самых разнообразных, самых разнохарактерных талантов.

Все, что спивалось в мире интеллигенции, в мире художества, искусства, литературы, — а гибло и спивалось в этой сфере много мощных, крупных сил, — шло обязательно в „Склад“ и оставалось там до момента отрезвления, для того, чтобы по наступлении нового „запоя“ вновь вернуться под гостеприимные своды „Склада“ и пропить там все скопленное и заработанное в моменты просветления.

И что за умные, оживленные беседы велись под этими пропитанными винными испарениями сводами!.. Что за талантливые вещи там нарождались и развивались!..

Какими блестящими софизмами завершались и разрешались завязывавшиеся там споры и прения…»

Указана и причина, по которой бывшая смолянка посещала, говоря ее словами, «характерный „Склад“»: «Весь быт этого интересного уголка старой Москвы я имела случай близко и подробно изучить благодаря тому, что близкий родственник мой, одержимый тою же горькой страстью, по несколько дней пропадал в знаменитом „Складе“, откуда его приходилось выручать иногда при посредстве полиции» ^[39] .

39

Исторический вестник, 1910, № 4. С.76, 78.

«Близкий родственник» — это, конечно же, ее муж Сергей Соколов. Описывая «притон интеллигентных пропойц», эту «горькую, грязную яму», она и по прошествии многих лет не скрывает своей увлеченности царившей там атмосферой интеллектуального кипения, талантливостью обитателей «Склада», цитировавших Гегеля и Канта, Байрона и Шекспира. Эту среду она запечатлела в опубликованных в «Русских ведомостях» статьях под общим названием «Московские трущобы и их обитатели». Материалом послужили не только личные наблюдения, но и «рассказы моего полубольного родственника».